— Завтра, — твердо сказал инспектор. — Вот видишь, — сказала Наташа, когда Беркович положил трубку, — твой начальник больше тебя печется о твоем отдыхе. — Погоди, — прервал жену Беркович, — начинаются спортивные новости… Войдя утром в кабинет инспектора, старший сержант застал шефа за изучением протокола допроса некоего Шая Липкина, подозреваемого в убийстве Батьи Моргенштерн. Беркович молча придвинул стул, уселся и приготовился слушать. — Вилла известного дизайнера Арона Моргенштерна расположена недалеко от моря, — начал Хутиэли. — Моргенштерн живет там с женой Батьей и сыном Биньямином, пятнадцати лет. Сына вчера дома не было, он гостит у друга в Хайфе. А родители собрали компанию, чтобы отметить день рождения Батьи. Две супружеские пары — Липкины и Соферы, и некий Реувен Пундак, личность довольно известная, он готов устроить скандал по любому поводу. Все они — давние знакомые семьи Моргенштернов. — Собрались в полдень, — продолжал инспектор. — Сели за стол, выпили, угостились, потом Батья Моргенштерн ушла к себе, сославшись на то, что у нее болит голова. Гости сели играть в карты, и Пундак устроил скандал, обвинив Хаима Софера — это один из гостей — в том, что тот жульничает. Вспыхнула ссора, и Пундак схватил лежавший на столе нож, которым нарезали лимон. Софер хотел вырвать оружие, но был ранен в руку, а Пундак пустился бежать, бросив нож. Моргенштерн догнал Пундака и схватил. Тот, впрочем, не сопротивлялся. Они крепко поговорили и минут через пять вернулись в комнату, где остался раненый Софер. Он там был один, женщины рыскали по дому в поисках бинтов, а хозяйка виллы Батья… В общем, ее обнаружили в спальне. Женщина была убита ударом ножа в сердце. Нож лежал тут же, но эксперт никаких пальцевых следов не обнаружил. Убийца, видимо, обмотал ладонь носовым платком. Ну, естественно, Шая Липкина задержали и отправили в камеру. — Простите, — нахмурился Беркович, — но почему задержали именно Липкина? — Потому что только он один и мог совершить это убийство! Во-первых, у него одного нет алиби. Софер получил удар ножом и лежал в салоне, пока женщины — Сара Липкин и Маргалит Софер — искали, чем перевязать его рану. Одна из них, кстати, постучала в спальню к Батье, но ответа не услышала и решила, что хозяйка уснула. В конце концов, аптечку, естественно, нашли — это заняло, по словам женщин, три-четыре минуты, в течение которых они видели друг друга, алиби вполне надежное. А Моргенштерн в это время ловил Пундака и выяснял с ним отношения. Вне поля зрения оставался только Шай Липкин. Никто его не видел, а сам он утверждает, что не выносит вида крови, и потому, увидев, как Пундак ударил ножом Софера, он сбежал во двор — боялся упасть в обморок, видите ли. Жена его впоследствии подтвердила, что муж панически боится вида крови, однако улики против Липкина. — Какие улики? — Об отсутствии алиби я уже сказал. Второе: на полу около двери спальни Батьи Моргенштерн лежал носовой платок Липкина. Третье и главное: мотив. Липкин, видишь ли, — дальний родственник Батьи Моргенштерн. Дальний и невезучий. Батья была женщиной богатой, у нее собственный косметический салон. А Липкин проигрался на бирже во время недавнего кризиса. Деньги ему нужны были позарез, а между тем, Батья не скрывала, что составила завещание, согласно которому Липкин получал, как утверждают, довольно крупную сумму. — Какую? — полюбопытствовал Беркович. — Пока неизвестно, адвокат Берман, у которого завещание хранится, приедет к двенадцати часам. — А сам Моргенштерн не знает, сколько его жена… — Может, и знает, но сказать не хочет. Он, видишь ли, не верит в то, что Липкин мог убить Батью. Он вообще не верит, что кто-то из его гостей способен на убийство. — Понятно, — протянул Беркович. — А что говорит сам Липкин? — Все отрицает. По его словам, он дожидался во дворе, когда Софера перевяжут. Про завещание Батьи он знал, конечно, но утверждает, что ему и в голову не приходило убить ее, чтобы получить деньги. Да и не мог он, по его словам, это сделать — от вида крови сразу упал бы в обморок. — Как же он убил, в таком случае? — спросил Беркович. — Ну, тебе-то должно быть известно, что, если припечет, то даже паралитик способен встать на ноги. К тому же, возможно, страх Липкина был, мягко говоря, преувеличен. — Он что же, дурак? — удивился Беркович. — Должен был понимать, что подозревать начнут в первую очередь его! — Не обязательно, — пожал плечами Хутиэли. — Впрочем, составь представление сам, допрос я назначил на девять. — Конечно, конечно, — пробормотал Беркович. — Только нельзя ли перенести на более позднее время? Я хотел бы внимательнее прочитать протоколы и сделать еще кое-что… — Пожалуйста, — пожал плечами инспектор. На чтение протоколов вчерашнего задержания у старшего сержанта ушло меньше времени, чем он рассчитывал. Во всяком случае, уже через десять минут после разговора с инспектором он ехал в патрульной машине по улице Жаботинского в направлении Северного Тель-Авива. По дороге он успел сделать несколько звонков по сотовому телефону и составить собственное представление о происшедшем. Соферы жили на шестом этаже престижного дома с видом на университет. Хаим лежал в салоне на диване и смотрел телевизор. Плечо его было забинтовано, а рука прижата к груди специальной повязкой. — Болит? — спросил старший сержант. — Ноет, — пробормотал Софер. — Вы будете подавать на Пундака жалобу в полицию? Софер поднял на Берковича задумчивый взгляд. — Нет, — сказал он, помолчав. — Мы с Реувеном давно знакомы, он всегда был такой… вспыльчивый. — Он ведь мог вас убить, и нам пришлось бы расследовать два убийства. Слишком много для одной вечеринки, вы не находите? — Не мог он меня убить, — отмахнулся Софер. — Честно говоря, я вообще не думал, что он меня ударит. Так… Помахает перед носом, как он это часто делал… Не рассчитал. — А может, наоборот, — мягко сказал Беркович. — Может, как раз рассчитал очень точно? — В каком смысле? — не понял Софер. — Но ведь он вас на самом деле не ударил, верно? Только изобразил удар и бросился бежать. Моргенштерн — за ним. Вы закричали, прикрыли плечо рукой и сказали женщинам, чтобы они принесли бинты. Так вы остались в комнате один. Вы быстро вышли, прошли по веранде к спальне Батьи, в руке у вас был нож, вы его держали в платке, который незадолго до того украли у Липкина. Вошли в спальню, убили спавшую Батью, бросили нож у кровати, а платок у двери, вернулись в комнату, где играли в карты и тогда — только тогда! — подняли брошенный Пундаком нож и ударили себя в плечо. Постарались, конечно, не задеть кость. — Да что вы говорите… — пробормотал Софер, пытаясь приподняться. — Кстати, я переговорил с Пундаком и с женой бедняги Липкина, которого по вашей милости обвиняют в убийстве. Липкин ведь действительно не может видеть кровь, его даже в армии в свое время послали служить поваром, вы это знали? — При чем здесь… — Так вот, — жестко продолжал Беркович, — Пундак и Сара Липкин на мой прямой вопрос сообщили, что вы и Батья Моргенштерн были любовниками. — Не могли они это сказать… — Бросьте, Софер, даже Моргенштерн подозревал, что жена ему изменяет, он мне сам сказал. Вас он обвинил бы в первую очередь, но его тоже сбило с толку ваше так называемое ранение. — Все, что вы сказали, — чепуха, — заявил Софер. — Нет, все это — правда! Не думаю, что Пундак захочет, чтобы его обвинили в пособничестве убийству. Кстати, экспертиза показала: на ноже, которым вас якобы ударил Пундак, след одного из ваших пальцев лежит поверх следа пальцев Пундака. Как это могло быть, если вы не брали нож в руки? И еще одна странность. Зачем вы отослали женщин за бинтами, даже не позволив осмотреть рану? Может потому, что тогда раны вовсе и не было? — Все это ваши предположения! — с ненавистью в голосе воскликнул Софер. — Разберемся, — пожал плечами Беркович. — А пока вам придется поехать со мной. — Он знал о завещании, — говорил старший сержант инспектору Хутиэли несколько часов спустя, после того, как провел допросы и очные ставки, — и полагал, что это будет хорошей уликой против Липкина. На самом деле Софер избавился от надоевшей ему любовницы, которая, видимо, хотела покинуть мужа и требовала, чтобы он тоже оставил жену. Договорился с Пундаком разыграть представление… — Но почему ты вообще его заподозрил? — спросил Хутиэли. — Дело ведь выглядело вполне ясным. — У Софера тоже не было алиби, — объяснил Беркович. — А я привык действовать методически. Вы исключили Софера, посчитав, что из-за ранения он не мог убить. А я подумал, что все это похоже на дурное представление — слишком много ножей для одной тихой компании. — Два — это много? — удивился инспектор. — Иногда и два — существенный перебор, — усмехнулся Беркович. Убийство аккордеониста В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт — сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер — складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой. — Удар по затылку острым предметом, — сообщил эксперт. — Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно. — Когда это произошло? — спросил старший сержант Беркович. — Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для… — Знаю, — прервал Беркович, — но приблизительно? — Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно. — Да, — согласился Беркович, — вот только убийца испарился, будто призрак. — Мы с ним, — Певзнер кивнул на труп, — тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу. — Валяй, — кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления. Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жил один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне — это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили — на свадьбах, вечеринках, детских утренниках. Особенно много заказов было на новый год — не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В «русском клубе» давали по шесть представлений в день — сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, волшебникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня — пятый. Для Маргулина — последний. Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города. Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой. Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал: — Игорь Наумович, войдите, пожалуйста.