Ночь Борис и Наташа провели в деревенской гостинице, которая чем-то была похожа на среднеазиатский караван-сарай, но — с холодной и горячей водой, душем и всеми прочими благами цивилизации. Позавтракав фалафелем в ближайшем кафе, они отправились к дому Бруни, где в дневные часы почти никого не было — лишь на углу стояли странные личности, то ли паломники, то ли блаженные. При дневном свете ворота оказались совершенно обычными, стандартными, точно такие Беркович видел в Герцлии, Раанане и других городах, где богатые израильтяне строят виллы, обнося их забором и запираясь от посторонних. Бруни, судя по всему, не был бедняком. Ворота были покрашены масляной краской светлосерого цвета. Беркович провел пальцем по металлической поверхности. Обыкновенное покрытие, никаких нанесенных поверх рисунков, в некоторых местах краска успела облупиться, обнажив другой слой — такой же серый и неотличимый от наружного. Сержант отошел подальше, всмотрелся, кивнул в ответ на свои мысли и обратился к стоявшему у ворот мальчику лет двенадцати, сыну Азама Бруни: — Ответь-ка на пару вопросов. Ворота давно красили? — Недели три назад, — подумав, сказал мальчик. — Я могу посмотреть на краску? Не эту, а старую, которая была раньше? Мальчик смутился и даже отошел от Берковича на шаг. — Ну… — протянул он. — Отец выбросил банку, потому что… — Почему? — настаивал сержант. — Краска была липкая. Не высыхала. Пришлось красить заново. А что? — А ничего, — пожал плечами Беркович. — Старую краску отец принес со стройки, верно? Он не покупал ее в магазине? — Спросите у него сами, когда он вернется с работы, — рассердился мальчик. — Какая разница — покупал, не покупал? — Никакой, — кивнул сержант. — Наташа, давай дойдем до полицейского участка, а потом поедем домой. — Ты что, уже во всем разобрался? — поинтересовалась Наташа. — Да, — кивнул Беркович. — Объясню по дороге. В полицейском участке коллегу из Тель-Авива встретили как родного. Чай, соки, сладости — как же иначе? — Покрасьте ворота заново, — посоветовал Беркович, — и Христос уйдет. — Нет, — покачал головой майор Сархан, — это частная собственность Бруни. Не имеем права. Если он сам захочет… А он не захочет. Хотите знать мое мнение, сержант? Это ничего не изменит. Ворота недавно красили, всего три недели назад. — Вот именно, — согласился Беркович. — Тогда и Христос явился. Впрочем, это ваши проблемы. Криминала здесь нет, а с суевериями полиции делать нечего. — А я не вижу здесь и суеверий, — отрезал майор Сархан. — Я вижу чудо. Вежливо попрощавшись, Беркович покинул кабинет. Наташа ждала мужа в машине. — Замечательная была поездка, — сказала она, когда они выехали на магистральное шоссе. — Я хорошо отдохнула. А что скажешь ты? Ведь на воротах действительно ничего не нарисовано! — Да, — кивнул Беркович, глядя на дорогу. — Но три недели назад Бруни стащил со стройки банку краски — пожалел денег, не хотел покупать в магазине. Покрасил ворота, но краска прилипала, и через пару дней он вынужден был покрасить ворота заново, на этот раз подобрав в магазине краску такого же цвета. Так вот, Наташа, внутренний слой — фосфоресцирующий, этот тип покрытия используют в строительных работах для грунтовки. Краска действительно липнет и для использования в быту непригодна. Бруни об этом не подумал. А потом, когда нанес новый слой, краска начала облезать… Понимаешь? Обнажились пятна фосфоресцирующего слоя. Дальше — игра случая. В полумраке при слабом освещении эти пятна производят, если смотреть метров с трех-четырех, впечатление кланяющегося мужчины с бородкой… — Но почему он кланялся? — удивилась Наташа. — Пятна не могли двигаться! — Они и не движутся. На улице перед забором стоят несколько деревьев, ветви колышутся, вот тебе и впечатление… — Но я сама видела! — воскликнула Наташа. — И ты тоже! — И я тоже, — согласился Беркович. — Когда на экзамене в школе полиции мне показали кляксу Роршаха, ну, знаешь, есть такой тест на воображение… Я увидел в кляксе Будду и этим привел в смущение инструктора, который был ортодоксальным евреем. Воображение — огромная сила, особенно если стоишь в толпе и тебе дышат в затылок. Так, кстати, и рождаются религиозные фанатики. Этот Бруни теперь по гроб жизни будет уверен в том, что в его дом являлся Христос. — Жаль, — вздохнула Наташа. — Так хотелось верить в то, что это чудо, а не случайно облупившаяся краска… — Чудо, чудо, — пробормотал Борис. — Вот если мы успеем домой, пока не начались пробки, это будет чудом. Завещание художника — Все, — сказал инспектор Хутиэли, увидев входившего в кабинет сержанта Берковича, — освобождай помещение, ты больше со мной не работаешь. — Простите, не понял, — нахмурился сержант, — я сделал что-то не так? — Глупости! — отрезал Хутиэли. — Просто начальство наконец раскачалось и присвоило тебе звание старшего сержанта. Это во-первых. А во-вторых, соседняя комната, в которой сидел инспектор Зайдель, с сегодняшнего дня свободна, поскольку старик ушел на пенсию. Или ты не хочешь иметь собственный кабинет с телефоном и факсом? — Ну… — пробормотал Беркович. — Я очень рад, конечно… Я имею в виду звание. Но мне, вообще-то, и здесь хорошо. Теперь, чтобы обсудить какую-нибудь проблему, придется вставать из-за стола, выходить из одной двери, входить в другую… — Я всегда говорил начальству, что Беркович лентяй, — констатировал инспектор. — Рано тебе присвоили очередное звание! Пожалуй, я опротестую это решение. — Нет-нет, — торопливо сказал Беркович. — Через минуту здесь не будет ни меня, ни моего компьютера. — Не так быстро, — благодушно проговорил Хутиэли. — В твоем кабинете начинают ремонт, так что месяца через три… А вот вечеринку тебе придется организовать в ближайшее время. — Да хоть завтра! — воскликнул Беркович. — Я сейчас позвоню Наташе. — Обрадуй жену, — кивнул инспектор, — а потом я тебе кое-что расскажу. — В четверг в восемь у меня дома! — объявил Беркович несколько минут спустя. — Так что вы мне хотели рассказать, инспектор? Хутиэли, который успел углубиться в чтение какого-то скучного документа, поднял на сотрудника рассеянный взгляд. — Я? — сказал он. — Что могу тебе рассказать… Ах, да! Я хотел тебя спросить: как ты относишься к творчеству Эдгара По? — Замечательно, — с сомнением проговорил Беркович, ожидая подвоха. — Я имею в виду классический рассказ «Украденное письмо». Помнишь, полицейские искали конверт во всех углах, а он лежал на самом видном месте? — Помню, конечно, — кивнул Беркович. — Более того, такое со мной постоянно случается. Вчера, к примеру, я полчаса искал пульт управление телевизором, а эта штука, оказывается, все время лежала у меня в кармане. — Не тот случай, — вздохнул инспектор. — В карманах у Гиршмана смотрели, ничего там не было. — О каком Гиршмане речь? — насторожился Беркович. — Об Ароне Гиршмане, художнике, который умер два дня назад. — Я читал, что он скончался от обширного кровоизлияния в мозг. Это что, неверная информация? Его убили? — Информация точная. Гиршман умер от инсульта в больнице «Ихилов». Проблема не в самом художнике, а в его завещании. Он ведь был богатым человеком. — Наверно, — кивнул старший сержант. — Выставки в престижных галереях, какую-то картину в прошлом году приобрел музей Прадо… — Вот именно. Мне, честно говоря, все это не нравится. Мазня. — Инспектор! — воскликнул Беркович. — Гиршман — известный примитивист! — Я и говорю — примитив и чепуха, у меня внучка рисует лучше. Впрочем, это неважно. Дело, видишь ли, в том, что у Гиршмана это был второй инсульт. Первый случился год назад, после него у художника дергалась левая половина лица. Он понимал, что второе кровоизлияние может случиться в любой момент, но верить не хотел, думал, что будет жить вечно. — Все мы так думаем до определенного времени, — вздохнул Беркович. — Да, но тебе, Борис, пока нечего оставить потомкам. — У меня нет потомков, — флегматично заметил Беркович. — Тем более… А Гиршман имел на счетах миллиона три. Плюс вилла. Плюс акции. Плюс трое детей, брат, сетра и две бывшие жены — и все со своими правами на наследство. Адвокаты ему сто раз говорили, что нужно составить завещание, а он каждый раз посылал их подальше. — Понятно, — кивнул Беркович. — Завещания нет, и теперь наследники перегрызутся между собой. — Напротив! Буквально за сутки до нового инсульта Гиршман позвонил своему адвокату — это Нахмансон, известная личность, — и сказал, что составил завещание. Договорились, что адвокат приедет на виллу через два дня, чтобы все окончательно оформить. А через сутки — инсульт… Но завещание Гиршман написал — об этом он заявил Нахмансону совершенно определенно. После похорон наследники обыскали виллу с подвала до крыши и не нашли ничего похожего на завещание. Вчера они обратились в полицию, и лучшая группа экспертов повторила обыск, действуя самым тщательным образом. Амос Хан осмотрел даже клочки бумаги в мусорном баке. Ничего! — И тогда вы вспомнили о рассказе Эдгара По? — Хан сам о нем вспомнил. Но, видишь ли, экспертиза с тех пор стала чуть более профессиональной. Хан не мог бы упустить из виду такую деталь, как скомканный лист бумаги, лежащий на самом видном месте. Когда он говорит, что завещания на вилле нет, то это значит, что его там нет на самом деле. Между тем, оно там должно быть непременно, поскольку в последние дни своей жизни Гиршман на улицу не выходил. — К нему мог прийти кто-то, кому он передал бумагу. — Об этом Хан, естественно, подумал, — кивнул Хутиэли. — На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила. — Очень интересно, — протянул Беркович. — Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов? — Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом? — Почему — коротким?