— О Господи, хорошо, я думал, что мне придется самому… — с явным облегчением сказал пилот. — Вот смотрите. Он отодвинулся, и Беркович увидел на затылке седого мужчины несколько капель уже запекшейся крови. Старший сержант наклонился — у основания черепа можно было разглядеть ранку, нанесенную тонким лезвием или шилом. Жертва даже и не поняла, умирая, что происходит. Мужчина был мертв уже по крайней мере полчаса. — Сколько пассажиров на борту? — спросил Беркович стюардессу, стиснувшую пальцы так, что костяшки их побелели. — С-семьдесят два, — пробормотала девушка. — Он что, сумасшедший, этот убийца? — с недоумением сказал пилот. — Здесь же полно народа! А если бы крик? И ведь увидеть могли, как… — Нет, — вздохнул Беркович. — Кресла рядом пусты. А удар очень точный, достаточно было чуть наклониться и… — Орудие убийства! — воскликнул пилот, начитавшийся, видимо, детективных романов. — Нужно обыскать пассажиров, и тот, у кого обнаружится тонкий нож… — Вы думаете? — скептически сказал Беркович. — Во-первых, мы не имеем права обыскивать каждого, нужно иметь достаточные основания. Во-вторых, убийца не дурак и наверняка от ножа избавился. — Каким образом? Здесь же самолет, а не берег моря… — Не знаю, — пожал плечами Беркович. — Например, выбросил лезвие в сливной бачок в туалете. Это возможно? — В принципе, да, — согласился пилот и добавил возбужденно: — Нужно опросить пассажиров! Кто-то должен был видеть, как он шел в туалет и обратно! — В носовой части есть туалетные комнаты? — спросил Беркович. — Нет, только в хвосте. — Значит, опрос ничего не даст, — задумчиво сказал старший сержант. — Наверняка половина пассажиров ходила туда-сюда, и все это видели… — Так что же делать? — Сообщите на землю, — сказал Беркович. — В Тель-Авиве будем разбираться. Из самолета нельзя никого выпускать до прибытия полиции и скорой помощи. Летчик направился к пилотской кабине, а стюардесса скрылась за занавеской и через несколько секунд дрожащим голосом объявила по громкой связи, что на борту чрезвычайное происшествие, но полет продолжается, и в Бен-Гурион рейс придет по расписанию. Просьба с мест не вставать. Пассажиры, которые во время диалога Берковича с пилотом, стояли и смотрели, пытаясь понять, что происходит, начали опускаться на свои места. Наверняка кто-то расслышал несколько слов, и сейчас все уже знали, что на борту убили человека. Поколебавшись, Беркович прошел к своему ряду. Попутчик встретил старшего сержанта словами: — Это правда, то, что говорят? Его убили? — Да, — коротко сказал Беркович. — Какой кошмар… — Кармазин побледнел, видимо, только сейчас, после слов Берковича, осознав серьезность и необратимость случившегося. — Максим, — сказал старший сержант, — вы ведь сидите у прохода. Пока мы летим, вы можете вспомнить, кто проходил мимо вас в хвост самолета? Это очень важно. — Понятно, — пробормотал Максим. — Тот, кто проходил в туалет, был… Но я не помню! Точнее, помню, но не всех. Женщина, вон та… И еще мужчина в ермолке, вон он сидит… Да я и сам ходил недавно! — Когда вы проходили мимо двадцать седьмого ряда, мужчина был жив, как по-вашему? — Он читал газету. Так мне показалось… Какой кошмар… — Ничего, — успокоительно сказал Беркович. — Попробуйте вспомнить, кто тут ходил, а я опрошу других пассажиров, сидевших ближе к двадцать седьмому ряду. Он оставил попутчика и обратился с такой же просьбой еще к двум пассажирам, показавшимся ему достойными доверия. После этого старший сержант вернулся к мертвецу и сел рядом, думая о том, что станет делать, когда на борт поднимутся его коллеги. Беркович понимал, что обыск пассажиров не даст ничего — наверняка убийца от ножа избавился, может, бросил где-нибудь в проходе, а может действительно спустил с водой в унитазе. Опрашивать всех подряд? Малоэффективно. Половина пассажиров за последний час побывала в туалете. Что же делать? После того, как самолет приземлился, на борт поднялся майор Вольфсон, которого Беркович знал по совещаниям в управлении. — Борис! — воскликнул майор, увидев коллегу. — Нам с вами, видимо, предстоит нелегкая работа, черт побери. Семьдесят человек, и почти каждый мог это сделать. — Каждый — нет, — пробормотал Беркович. — Собственно, я знаю, кто убил. — Вот как? — поднял брови майор. — Есть улики? Доказательства? Кто же это? — Давайте проведем пассажиров в зал для регистрации новых репатриантов, — уклончиво сказал Беркович. — Там сейчас пусто. Начнем с проверки документов, может, что-то удастся обнаружить. Майор не стал спорить, и четверть часа спустя возбужденные пассажиры злополучного рейса собрались в тесном зале. Вольфсон и Беркович заняли одну из кабинок, в которых обычно служащие министерства абсорбции выдавали свидетельства новым репатриантам. Вызывали по одному, и допрос грозил растянуться на долгие часы. Почувствовав голод, Беркович решил, что напряжение в зале уже достигло достаточно высокой точки, и предложил Вольфсону: — Рядом со мной летел господин Кармазин, я его попросил составить список всех, кого он заметил проходившим к туалету. Может, вызовем его вне очереди? — Ваше дело, — пожал плечами майор. Максим за это время немного пришел в себя, он положил перед Берковичем лист бумаги и принялся было объяснять, но старший сержант прервал его словами: — Не нужно. Назовите вашу настоящую фамилию, пожалуйста. — Не понял, — нахмурился Максим. — Я же вам говорил. И паспорт мой перед вами. Кармазин Максим Борисович. Борис и Елена Кармазины — были известным эстрадным дуэтом… — Это точно, — кивнул Беркович. — Вы действительно похожи на Бориса Кармазина, лоб и подбородок… — Ну так… — Но все-таки вам придется назвать свою настоящую фамилию. Стилет лежал у вас в боковом кармане пиджака, верно? И вы его выбросили в туалете. Экспертиза докажет, что в вашем кармане лежал острый предмет, которого там сейчас нет. Что вы на это скажете? — Глупости! — воскликнул Максим. — У вас нет оснований меня задерживать. Я требую консула. — Непременно, — кивнул Беркович. — Но то, что вы не сын Кармазиных, доказать совсем просто. — Вы хотите сказать… — У вас черные глаза, а у Бориса и Елены Кармазиных глаза были голубыми. У черноглазых родителей могут быть голубоглазые дети, а если у обоих родителей голубые глаза, то их ребенок тоже будет голубоглазым, это известный в генетике факт, господин Силаев! Максим вскочил на ноги, но майор Вольфсон успел схватить его и силой опустить на стул. — Я долго думал, кого он мне напоминает, — рассказывал Беркович в тот же вечер своей жене Наташе. — Когда он назвался Кармазиным, я действительно подумал, что он похож на родителей. Но посмотрел в его глаза. Он не мог быть сыном Кармазиных, это очевидно. Тогда кого же еще он мог мне напоминать? И только к концу полета я вспомнил: это Силаев, объявленный в Москве в розыск, я видел его фотографию на стенке в здании московского суда! — А почему он убил? — спросила Наташа. — Личные счеты? — Этим делом занимается майор Вольфсон, — отмахнулся Беркович. — Разберется. Почему бы нам сегодня не лечь спать пораньше? Устал смертельно. Завтра с утра на работу… Десять тысяч наличными — Голова болит, — пожаловался старший сержант Беркович инспектору Хутиэли. — Были с Наташей у родственников? — сочувственно спросил инспектор. — Почему вы так решили? — вяло поинтересовался Беркович. — Всякий раз после посещения родственников ты являешься на службу разбитым, и я не понимаю причины. Мне, например, очень нравится ходить с Нурит в гости. Веселые разговоры, шутки, легкое угощение — что в этом плохого? — Ничего, — согласился Беркович. — Но Наташины родственники, все до единого, воображают, что, если я работаю в полиции, то знаю какие-то страшные тайны об ужасных преступлениях, о которых не пишут в прессе. И хотят услышать подробности. Поэтому я терпеть не могу ходить в гости. — Но почему бы тебе действительно не рассказать, как ты раскрываешь преступления? — удивился Хутиэли. — После того, как прокуратура оглашает обвинительное заключение, в этом нет ничего секретного! — Не люблю, — поморщился Беркович. — Они подумают, что я хвастаюсь. — В таком случае рассказывай только о тех делах, в которых тебе не удалось ничего добиться, и никто не скажет, что ты хвастаешься… — Но тогда они подумают, что у нашей полиции сплошные неудачи! — воскликнул старший сержант. — А ведь это не так. — Не так, — вздохнул Хутиэли. — Но иногда и от побед радости не испытываешь. Сейчас, например, должен прийти человек, обвиняющий во взяточничестве служащего компании «Амидар». Вполне возможно, что тот действительно берет взятки, но ведь у него семья — пятеро детей и жена, — а зарплата меньше трех тысяч в месяц. Должен я радоваться, что посажу в тюрьму единственного кормильца? — Но если он действительно виновен… — Наверное, виновен, но я ведь не о том! Я говорю, что радости такая победа не принесет. Минут через десять, войдя в кабинет Хутиэли, Беркович увидел сидевшего напротив инспектора мужчину лет пятидесяти, похожего на большую мышь: острые черты лица, глаза навыкате, топорщащиеся усы. — Это мой помощник, — представил Берковича инспектор. — А это Ами Шореш. Продолжайте рассказывать. — В очереди на амидаровскую квартиру я стою уже восемь лет, — повернулся к Берковичу Шореш. — У меня жена и трое детей, старшему двенадцать, младшему два, а за съем дерут сейчас столько, что хоть в петлю, и жена второй год не работает, а я выбиваюсь из сил, так я ходил-ходил к Реувену Баку, это человек в «Амидаре», который ведает распределением, и он мне все время говорил, что очередь, очередь, а я наконец понял, что он просто хочет взятку, и я спросил сколько, а он сказал десять тысяч, откуда у меня такие деньги, так что я без квартиры останусь, по-моему, только полиция может помочь, хоть в тюрьму посадить этого негодяя… Шореш произнес фразу на одном дыхании и готов был продолжать в том же духе, но Беркович остановил его словами: