— Допустим, — сказал Соломон. — Ну и что? — Ничего, — пожал плечами Беркович. Они вернулись в управление, и Беркович сел за телефон. Эксперт Рон Хан, тезка покойного, на вопрос Берковича ответил, что через несколько минут приступит к вскрытию тела, но первичный осмотр лично у него подозрений не вызвал. Укол был сделан в вену, причем не очень-то профессионально. Мог ли Липкин сделать укол сам? Конечно, мог. Пальцевые следы? Какие могут быть следы на шприце? Все размазано. А на коробке с ампулами следов много, в том числе и следы пальцев покойного, лежащие поверх прочих, так что оснований для подозрений практически нет. — Позвони, когда закончишь, — попросил Беркович и следующий звонок сделал в поликлинику больничной кассы «Меухедет», где Липкин проходил последнюю проверку. Достаточно быстро удалось узнать, что врач лишь дал направление, а анализы проводились в частной клинике. Получив номер телефона, Беркович связался с профессором Марком Воронелем. — Как покончил с собой? — ахнул профессор. — Не может быть! Да, я сказал ему о диагнозе. Я не мог поступить иначе, пациент должен знать, к чему быть готовым… Это первый случай в моей практике… Положив трубку, Беркович посмотрел на часы и, вызвав дежурную машину, отправился на виллу Липкина. Он и сам не знал, почему поступал именно так — в конце концов, что невероятного в том, что бедняга Липкин решил не стреляться, а мирно заснуть? Стоило ли говорить с сыновьями, и без того сломленными смертью отца? На вилле оказалось неожиданно много народа — кроме Арье и Дана, сыновей Липкина, здесь были их жены, несколько человек из директората «Интерглобаль», Мирьям Хариф, адвокат покойного. — Можно вас на пару слов? — спросил Беркович и, отведя адвоката в сторону, спросил: — Кому досталось наследство? Надеюсь, это не является тайной… — Нет, — пожала плечами женщина. — Хотя я и не понимаю, почему это интересует полицию? Честно говоря, на месте Рона я бы, возможно, поступила так же. Вы знаете, какой это кошмар, когда болит все тело? У меня мать… — Да, я понимаю, — перебил Беркович. — Так что относительно завещания? — Состояние делится поровну между сыновьями, случай вполне стандартный. Нестандартным было прежнее завещание, и хорошо, что Рон успел его изменить. — Прежнее? — переспросил Беркович. — А что прежнее? — Какое это имеет значение? — недовольно сказала Мирьям Хариф. — Ну хорошо… Пять лет назад у Липкина была любовница, на которой он одно время хотел жениться. Ей он и отписал все, что имел. Порыв любви, понимаете ли. Я его отговаривала, но у него было обо всем свое мнение. А потом они поссорились. Я спросила, будет ли он менять завещание, раз уж так получилось, и господин Липкин ответил, что да, конечно, но это не к спеху, умирать он, слава Богу, не собирается. Я так понимаю, что он надеялся на примирение. — Но завещание все-таки изменил? — Да, когда узнал о болезни. Не мог же он допустить, чтобы после его смерти деньги остались женщине, с которой он так и не помирился. — Понятно, — кивнул Беркович. Все действительно было очевидно, а поступки Липкина логичны и объяснимы. Кроме способа самоубийства. И пожалуй, еще один момент вызывал сомнения: даже самая быстротечная форма лейкоза длится не одну неделю, а боли начинаются по крайней мере через несколько месяцев. Это время Липкин мог прожить, не испытывая особых неудобств — кроме, конечно, сознания, что смерть вот-вот взмахнет своей косой… Зазвонил телефон, и Беркович, извинившись перед адвокатом, поднес аппарат к уху. Говорил эксперт Хан: — Борис? Причину смерти я подтверждаю — передозировка. Но вот с другим диагнозом у меня проблема — я имею в виду лейкоз. Да, кровь была не в порядке, но заболевание могло быть и доброкачественным. Точно не скажу, нужны дополнительные исследования, и я бы хотел иметь в своем распоряжении анализы, сделанные в клинике. Можешь это устроить? — Конечно, — сказал Беркович. Ушел он с виллы по-английски, не попрощавшись. Профессор Воронель оказался мужчиной молодым и энергичным. Он сообщил, что клинику открыл недавно, дело еще в стадии становления, но уже завоевало авторитет. — Почему Липкин обратился именно к вам? — спросил Беркович. — Я давно знаком с его сыном Арье, он отцу и посоветовал. — Я хотел бы получить распечатки анализов, которые вы делали для Липкина. — Вы думаете, что сами в них разберетесь? О, простите, это не мое дело, верно? Пожалуйста, я сейчас распоряжусь. Получив бумаги, Беркович поехал в лабораторию судебно-медицинской экспертизы, где застал Рона Хана за внимательным изучением каких-то документов. — Принес? — спросил Хан вместо приветствия. — Ну-ка, покажи. Так… Понимаешь, Борис, как я и думал, анализы не такие уж однозначные. Лично я не стал бы пугать пациента, прежде чем проведу повторный анализ недели через две-три. — И еще я не понимаю, — продолжал Хан, — почему Липкин сразу впал в депрессию, такую глубокую, что решил покончить с собой. На его месте я бы обратился еще к одному врачу, сделал бы другие анализы, речь, черт побери, шла о жизни и смерти! — Об этом я тоже все время думаю, — согласился Беркович. — И что надумал? — спросил Хан. — Я же вижу, у тебя есть соображения… — Есть, — кивнул Беркович и рассказал о разговоре с адвокатом. — Я понял! Ты решил, что сыновья не могли иным способом заставить отца изменить завещание? И Воронель специально начал пугать беднягу? И напугал настолько, что тот изменил-таки завещание. Но Воронель не рассчитал, и Липкин покончил с собой… — Примерно так, — кивнул Беркович. — Хотя и не совсем. Я все думаю: почему Липкин вколол снотворное, а не застрелился? Почему не обратился к другому врачу? И еще. Адвокат Липкина утверждает, что ее клиент надеялся возобновить отношения с бывшей любовницей. Тебя это не наводит на мысль? — На какую? — Извини, Рон, мне нужно идти. Хочу разыскать таинственную любовницу и еще с сыновьями поговорить. В целом я догадываюсь, как было дело, но доказательств нет… На поиски доказательств ушло трое суток, в течение которых Беркович почти не спал. Наташу выписали из больницы, он привез жену с сыном домой, и ребенок поднимал крик каждые два-три часа. Нужно было бы посидеть с Наташей, помочь ей, но пришлось съездить в Эйлат, где третий год жила Нора Шлимак, бывшая возлюбленная Рона Липкина, да и беседы с сыновьями покойного тоже нельзя было перепоручить никому. Инспектор Хутиэли, встретив Берковича в коридоре, поздравил его с рождением сына и сказал вскользь: — Жалуются на тебя. Чего ты, собственно, добиваешься от детей Липкина? Выбор человека надо уважать. — Да, — вздохнул Беркович, — если у него был выбор. Через три дня он свел воедино все показания и доказательства и явился к инспектору. — Одну ошибку они все-таки сделали, — сказал старший сержант. — Я имею в виду Арье и Дана, сыновей Липкина. Письмо от имени отца писал Даниэль. У них почерки вообще похожи, а он еще сильно старался. Братья не ожидали, что полиция займется экспертизой. Все выглядело так естественно: смертельная болезнь, желание избавиться от мучений… К каждому элементу цепи можно придраться, но доказательств никаких. Да, Арье знал Воронеля, ну и что? Да, Воронель сказал Липкину о болезни, не будучи уверен. Это нехорошо, но не наказуемо. Да, Липкин изменил завещание, это естественно при сложившихся обстоятельствах. Покончил с собой? Некоторые так и поступают. Ничего не докажешь. Но с письмом вышел прокол. Если Липкин покончил с собой, то сам и должен был писать письмо, верно? А если письмо писал Дан, то, значит, и самоубийства не было. — Да, письмо — сильный аргумент, — вынужден был согласиться Хутиэли. — Ты хочешь сказать, что Липкина убили сыновья? — К сожалению… Это объясняет, кстати, почему не был использован пистолет. Оружие лежало в сейфе, открыть его братья не могли. Завещание в пользу бывшей любовницы их не устраивало, менять его отец не желал, а деньги им были нужны срочно, это, между прочим, тоже аргумент против обоих. Тогда и был придуман план с лейкемией. — Ты хочешь сказать, что Воронель фальсифицировал результаты анализов? — Нет, он только выдал желаемое за действительное. У Липкина оказалась редкая болезнь крови, вполне доброкачественная, но при небрежном анализе можно было заподозрить и лейкемию. — А если бы Липкин вообще оказался здоров? — Милые детки придумали бы что-нибудь другое. Недомогание отца сильно облегчило им задачу. Разумеется, они не стали ждать, когда отец обратится к другому врачу, чтобы подтвердить или опровергнуть диагноз. Не таким он был человеком, чтобы поверить первому слову кого бы то ни было. Липкин записался на прием к профессору Либоцки, это лучший специалист по лейкозам, он бы наверняка успокоил беднягу. Но дети ждать не стали, успокоили отца снотворным, Даниэль написал предсмертное письмо… И все сошло бы, ведь даже Рон Хан не смог однозначно определить, что болезнь Липкина не была смертельной. А если, как они надеялись, экспертиза лишь подтвердила бы факт самоубийства, и эксперт не стал бы вникать в детали… — Все равно, — хмуро сказал инспектор, — до суда дело может не дойти. Невозможно доказать, кто из братьев был убийцей. Даниэлю ты можешь предъявить только обвинение в подлоге. А обвинять в убийстве обоих… — Да, — согласился Беркович. — Но сухими из воды они все-таки не выйдут. Домой он вернулся усталый и не сказать, чтобы совсем довольный. Наташа сидела в салоне и держала на руках сына. Беркович подошел к жене и опустился перед ней на колени. — Какая ты красивая, — сказал он. — Вы оба такие красивые… — Давай назовем его Ариэлем, — сказала Наташа. — В честь Шарона? — удивился Беркович. — В честь Беляева. Помнишь роман о летающем человеке? Красивое имя. И еврейское. — Давай, — согласился Беркович. — Ариэль Беркович, сын Бориса. Ничего, годится. Банальная история — Мерзкий тип, — сказала Наташа, посмотрев на фотографию в газете. — Все эти новоявленные гуру — мерзкие типы. И сексуальные маньяки, к тому же. Я уверена: этот Надав склонял бедную Юдит к интимным отношениям. Может, она из-за этого и наложила на себя руки. — Тебе бы в нашем отделе работать, — усмехнулся Беркович. — Скорее всего, ты права, но что толку? Попробуй-ка доказать, что Надав довел свою пациентку до самоубийства. Письма девушка не оставила, свидетелей, которые могли бы утверждать в суде, что Надав к ней приставал, тоже нет. В общем, пустой номер. В маленькой комнате, которую Берковичи приспособили под детскую, заплакал Арик, и Наташа прервала мужа: — Извини, малыша нужно покормить. Доскажешь потом, хорошо? — Там и досказывать нечего, — пожал плечами Беркович и следом за женой подошел к кроватке сына… — Арик, — позвал он, протянув малышу палец. — Боря, — сказала Наташа, — он тебя еще не видит и ничего не понимает… О деле гуру Лирона Надава старший сержант думал, когда по дороге на работу то и дело застревал в обычных пробках. На самом деле Надав никогда не называл себе гуру, да и ученики использовали по отношению к нему нормальное ивритское слово «меламед» — «учитель». Учил Надав трансцендентальной медитации и технике самоусовершенствования. Ученики его обожали и готовы были ради него пойти в огонь и воду. Беркович побеседовал с каждым из шести — четырьмя женщинами и двумя мужчинами. Это были люди среднего возраста с многочисленными житейскими проблемами. Надав учил жить так, будто проблем не существовало вовсе. О бедной Юдит Менакер все говорили, что она была одной из лучших учениц. Семьи у нее не было, и недели три назад она переселилась к учителю — Надав предоставил ей комнату напротив своей спальни, и теперь они много часов могли посвящать совместной медитации и совершенствованию духа. Закончилось это совершенствование печально. Трое суток назад Юдит вышла за покупками и не вернулась. К вечеру, не дождавшись Юдит, Надав обратился в полицию. Девушку нашли несколько часов спустя — она повесилась на бельевой веревке в кухне своей квартиры, где жила до того, как переехала к учителю. Дверь в квартиру оказалась не заперта, войти и выйти мог кто угодно, но следов пребывания чужого человека эксперт Хан не обнаружил. Ключ от квартиры нашли в сумочке Юдит. Самоубийство представлялось очевидным, вопрос был только в причине. Беркович считал, что не обошлось без влияния гуру. Надаву, конечно, не нужна была смерть ученицы, но разве мало было случаев, когда несчастные женщины, попадавшие в полную психологическую зависимость от своего наставника, сначала вступали с ним в интимные отношения, потом приходили в ужас, теряли смысл жизни и… Патологоанатомическое исследование показало, что в день смерти Юдит не имела сексуальных контактов, но это обстоятельство ничего не доказывало. Беркович раздумывал над печальной судьбой Юдит Менакер и, подъезжая уже к зданию управления, поймал себя на том, что испытывает антипатию к Надаву и готов придраться к любой мелочи, только бы убедить всех — и себя в первую очередь — в том, что именно гуру довел девушку до самоубийства.