Большинство людей были ленивы и нелюбопытны, предпочитая плыть по течению, глубоко ни во что не погружаясь. Отсутствие пытливости ума рано или поздно приводило к тому, что мозг заплывал, превращался в кисель, в котором оставалось место только для самых простых физиологических радостей: вкусно поесть, сладко поспать, побольше заработать, подсмотреть в замочную скважину к соседу, затеять склоку, урвать побольше, поднять поменьше, понести поближе. Погодин этого всего не терпел. Непрочитанными оставались только четыре взятых в комнате Валевского дневника. До осмотра набережной и установленных на ней камер оставалось еще достаточно времени, чтобы их прочесть, но его же, кажется, пригласили в гости. На диковинное блюдо – кабачковые оладьи с брынзой. Такого Андрей точно никогда не пробовал. Кабачки он вообще с детства терпеть не мог. Бабушка знала эту его нелюбовь и есть их не заставляла. Она вообще была категорическим противником насилия в любой форме, полагая, что в жизни и так слишком часто приходится поступать как должен, чтобы еще и в необязательных случаях делать то, что не хочется. Но Ксения Александровна Королева так горделиво говорила о своем рецепте оладий, что отказаться их есть было по меньшей мере преступлением. Погодин представил ее изящную фигурку, тревожное выражение лица, как будто она все время начеку из-за возможных неприятностей, серые глаза с густыми, очень темными ресницами. Интересно, сколько ей лет? С учетом, что ее дочь работала учительницей явно не первый год, не меньше сорока двух – сорока пяти. Смотрелась она не то чтобы моложе, нет, просто хорошо выглядела. Существует такой типаж женщин, над которыми не властно время, хотя они вроде и не прикладывают к этому никаких усилий. Линн, то есть, разумеется, Алина, к примеру, тратила на косметолога кучу времени и денег, и все равно ее пятьдесят лет проступали через любые филеры и подтяжки. Из-за выражения глаз, наверное. В глазах Ксении Королевой плескалось нерастраченное детское любопытство, та самая жажда нового, которую Погодин так ценил. А Линн знала о жизни все, и удивить чем-то ее уже было невозможно. Впрочем, в этом можно было винить кого угодно, включая его, Погодина, но только не саму Линн. Конечно, много лет назад она сама выбрала такую жизнь, но уж корить за недостаток наивности было бы жестоко, подло даже. Вспомнив про жену, Погодин привычно расстроился. Когда-то давно, когда они были еще студентами, он очень ее любил. Алина была худенькая, смешная, с двумя косичками, которые она заплетала, потому что в таком виде она ужасно ему нравилась, и он очень ее хотел. Перед свадьбой он привез ее сюда, в Малодвинск, чтобы познакомить с бабушкой. И он так и не понял тогда, одобрила ее Глафира или просто приняла, как и все, что считал нужным делать внук. Например, не есть кабачки. Ну да, Алина у бабушки проходила по разряду кабачков. Почему-то только сейчас он это ясно понял. Потом они оба долго учились и тренировались, и постигали разные науки, которые могли пригодиться им в том нелегком деле, на которое они подписались. Его, Погодина, отметили и выделили среди других именно из-за его аналитического склада ума и умения запоминать огромные объемы информации. Алина же была коммуникабельной, легко располагала к себе людей, умела заставить их разоткровенничаться. А еще у них обоих оказалась редкая склонность к языкам, что окончательно все решило. В какой момент они перестали быть мужем и женой, а превратились просто в компаньонов, партнеров, единомышленников, коллег по работе? Точнее, нет, не так. Мужем и женой они были до сих пор, и «одной сатаной» тоже, а вот близкими людьми не остались. И от осознания этого Погодин все время испытывал какое-то острое чувство потери, не дававшее ему спать по ночам. В теории ему всегда казалось, что он в любой момент готов к тому, что вся его налаженная жизнь может рухнуть, потому что прекрасно осознавал, что она была не более чем фасадом. На практике же он не ожидал, что жизнь рухнет вся, целиком, а ее обломки погребут под собой Линн и детей. Сколько бы он ни представлял, как именно это будет, в его воображении они, четверо, всегда оказывались по одну сторону баррикад. И эта их раздельность, чужеродность даже, стала для пятидесятилетнего Андрея Погодина откровением. От мыслей грудь заложило, как будто за грудиной поселился какой-то небольшой зверек. Не крыса, не хомяк, пожалуй, кролик, или морская свинка. Зверек сидел тихо, лишь пережимал то ли тушкой, то ли лапами кислород, отчего становилось трудно дышать. Андрей оттянул ворот футболки, подул туда, с досадой встал из-за стола, подошел к открытой форточке, неожиданно чувствуя себя стариком. Не хватало еще опозориться сердечным приступом. Его дом, оставшийся от бабушки, имел достаточно высокий цоколь, и заглянуть в комнату через окна с улицы не представлялось возможным. По большому счету, именно этим и была вызвана необходимость устроить лестницу для кота. Обычный прыжок с открытой форточки мог стать для животного фатальным, и бабушка придумала эту лесенку, а папа сделал ту, первую, много лет назад, когда Андрей был еще маленьким. Ему было три года, когда родители уехали работать на Север, а его оставили с бабушкой, и все школьные годы он видел их только два месяца в году, когда они приезжали в свой длинный отпуск, и брали его с собой на море, и помогали бабушке с прохудившимся за год хозяйством или, вон, с лестницей для кота. А потом Андрей вырос и отправился учиться в Москву, а потом вообще уехал, и бабушка осталась одна и умерла. И родители тоже, а он даже не смог приехать, чтобы всех их похоронить. Впрочем, сейчас было важно не это, а высокий цоколь подвала, не позволяющий просто так глазеть в погодинские окна. Тот, кто хотел это сделать, сейчас деловито карабкался по гладко оштукатуренному цоколю, подтягиваясь пальцами за жестяной подоконник. При виде появившегося за стеклом Андрея он крякнул что-то нечленораздельное, разжал пальцы, свалился вниз и бросился наутек. Погодин успел лишь рассмотреть, что это был молодой человек. Интересно, и что ему понадобилось? Неужели тоже решил увидеть Пирата таким вот странным образом? Впрочем, думать о странностях чьего-то поведения было некогда, его ждали в гости. Сменив футболку и взяв куртку, потому что ночи уже стояли, как и положено на границе августа-сентября, прохладные, а предстоящее им с Ксенией Королевой дело требовалось осуществлять под покровом тьмы, Погодин достал из буфета привезенные с собой бутылки «Апероля» и «Просекко», критически осмотрел их и решил, что, для того, чтобы не приходить с пустыми руками, сгодится. Модный коктейль «Апероль Шприц» очень любила Линн, и, собираясь в Малодвинск, Андрей почему-то прихватил с собой не только бутылку виски The Macallan Enigma (он любил «Макаллан», но именно этот сорт из линейки The Quest Collection выбрал исключительно из врожденного чувства юмора. В его случае расслабляться стоило именно под «Энигму», под что же еще), но и ингредиенты, из которых можно было бы смешать коктейль для Линн. Впрочем, ее здесь не было, да и быть не могло, а в качестве подарка двум дамам «Апероль» и «Просекко» годились как нельзя лучше. Вот и хорошо, вот и славно. Ах да, еще книжки Валевского. Все, можно идти. Вспомнив про странного человека под окном, Погодин закрыл форточку, внутренне сокрушаясь, что в доме непременно станет душно, проверил, насыпан ли корм у кота, долил тому свежей воды, вышел на крыльцо и тщательно запер за собой дверь. Его мысли были полны неизбежностью встречи с кабачковыми оладьями и старанием донести книги, куртку и две бутылки до места назначения, не разбив последние. Скорее всего, только этим можно было объяснить тот факт, что глаз, внимательно смотрящих ему в спину из дальних кустов в саду, том самом, где он обычно занимался утренней гимнастикой, он, несмотря на весь свой хваленый опыт, не заметил. * * * На то, чтобы освоить новый ноутбук, ушло минут двадцать, после чего Ксения погрузилась в хитросплетения нового романа, с переводом которого так безбожно запаздывала. Несмотря на то что тема была совсем не ее, книга ей начинала нравиться. В ней было все, что она ценила в хорошей литературе: крепкий сюжет, логика в действиях героев, хороший язык, а главное, закручивающаяся в тугую спираль интрига, без которой, как известно, нет и не может быть хорошего детектива. Пожалуй, сейчас она уже жалела, что не прочла книгу целиком до того, как принялась за работу. Но сейчас на это уже точно не было времени. Что ж, будем двигаться от страницы к странице в поисках разгадки, так еще интереснее. Погрузившись в работу, Ксения, по обыкновению, утратила чувство времени и вынырнула наружу, только услышав, как в дверном замке поворачивается ключ. Так, Милка пришла с работы. – Ма-а-ам, ты дома? – босые ноги прошлепали по доскам пола, и дочь заглянула в комнату. – Работаешь? То есть компьютер купила? Как твоя нога? – Работаю. Купила. Нога в порядке. – Ксения потянулась, расправляя уставшие плечи. – Так, ты переодевайся, я пошла ужин готовить. Если очень хочешь есть, то сделай себе бутерброд. Сегодня ужинать будем не раньше восьми. – Почему? – удивилась Милка. – Потому что ты заработалась? Так я тебе помогу, в четыре руки быстрее получится. – Конечно, поможешь. Это даже не обсуждается. Но быстрее не надо. Я пригласила к ужину Андрея Михайловича. Он придет к восьми. Дочь отчетливо фыркнула. – Можешь не хрюкать. Это просто дань вежливости. Он помог мне выбрать ноутбук, и еще у нас вечером будет одно дело, связанное с поисками убийцы Вики Угловской. Теперь Мила закашлялась, подавившись воздухом. – Мам, ты что, серьезно? Вы с нашим сногсшибательным соседом затеяли самодеятельное расследование? Ты не понимаешь, что это может быть опасно? Забыла, что вчера в нашей квартире творилось? – Мил, не кричи на меня, пожалуйста. В том-то и дело, что вчера нашу квартиру перевернули вверх дном, хотя мы вообще ничего не делали. Предлагаешь ждать, пока в поисках этих проклятых украденных документов к нам придут еще раз? Или, к примеру, похитят тебя на улице, чтобы заставить меня быть посообразительнее? – Ой, мам, ты перечитала своих детективов, – покачала головой Мила. – Кому мы нужны, если совершенно понятно, что никаких документов у нас нет. Поискали, не нашли, успокоились. Все. Так что ваша самодеятельность вовсе ни к чему. Полиция разберется во всем. – Но ты же сама просила меня подумать над тем, почему могли убить Вику. – Подумать! Но не бегать куда-то по ночам вместе с подозрительными личностями. – То есть теперь Андрей Михайлович уже подозрительный. Помнится, еще два дня назад именно ты уверяла меня, что он красивый, интересный и совершенно замечательный. – Уверяла. – Милка вдруг перестала кричать и засмеялась. – Мам, я ведь даже в надежде на знакомство караулила его в саду. Специально сделала вид, что собралась на пробежку, в тот момент, когда он гимнастику делал. Мам, он в планке простоял минут пять, не меньше, представляешь? – Милка, ты невозможна. – Ксения тоже засмеялась. – Я иногда думаю, какой же ты еще, в сущности, ребенок. – Вот, и он на меня смотрит как на ребенка, – дочь надула губки, но ненадолго. – Вернее, нет, не так. Он на меня смотрит так, как будто подозревает в чем-то. А может, все гораздо проще, и он во мне просто не видит женщину, поэтому мое появление в саду и вызвало у него искреннее недоумение. Зато я точно знаю, в ком он женщину видит. – В ком же? – Ксения снова засмеялась, но вышло натужно. Интересно, и что это с ней такое? – В тебе, мамочка. В тебе, – Мила подошла и чмокнула ее в нос. – И ты знаешь, я этому очень рада. А то ты совсем себя похоронила в ворохе листов бумаги. А ты у меня еще молодая и должна жить на полную катушку, получая удовольствие. – Вот и не мешай мне получать удовольствие, – проворчала Ксения. – Мне действительно интересно разобраться, что произошло с твоей Викой. Послушай-ка лучше, что я сегодня разузнала, только давай уже начнем параллельно готовить ужин, а то опозоримся перед гостем. На ужин они с Милой приготовили запланированные кабачковые оладьи с брынзой и зеленью, грузинский салат из овощей с ореховой заправкой и пожарили свиные отбивные в сырной корочке. Пока руки привычно совершали все нужные манипуляции, Ксения рассказывала дочери про рюкзак и свои умозаключения, которые настолько заинтересовали Андрея Погодина, что сегодня же вечером он собирался их проверить, да еще и согласился взять Ксению с собой. – Хочешь, пойдем с нами, – предложила она дочери. – Хотя тебе завтра рано вставать. Кстати, как прошел твой педсовет? – Спасибо, что вспомнила, – Мила снова фыркнула. – Педсовет прошел, как ему и положено, вот только я долго не могла понять, почему меня так пристально разглядывают все наши дамы. А когда все разошлись, директриса мягко попросила меня с началом учебного года не одеваться так вызывающе. Мол, юбка у меня слишком узкая, это будет отвлекать мальчиков старших классов от учебы. Представляешь? Ксения вспомнила, как утром ее девочка вставляла ноги в лодочки, и улыбнулась. Нет, все-таки она сама хорошо знает жизнь. Ведь знала же, что так и будет. И хорошо, что ничего не сказала, Милка бы все равно не поверила. А так получилось не так нежно, зато доходчиво. – Мы в маленьком провинциальном городе, Мил, – сказала она. – Это имеет некоторые особенности и накладывает определенные ограничения. В городе ты могла ходить на уроки в джинсах и пиджаке, узкой юбке и блузке и во всем, в чем привыкла. Здесь тебе придется остановить выбор на классических брюках и свободных платьях. К счастью, они у тебя есть. – Ну да, здесь я вряд ли смогу купить то, что можно носить, – пробурчала Мила. – Впрочем, интернет-торговлю никто не отменял, а доставка работает даже в Малодвинске. Не пропаду. Но скучно так жить. – На спецоперацию пойдем, раз скучно, – Ксения улыбнулась, потому что очень сильно любила свою своенравную, капризную, но очень хорошую дочь. – Не пойду, – покачала головой Мила. – Это твое приключение. Не хватало еще быть третьей лишней для собственной матери. – Вот ведь фантазерка, – покачала Ксения головой. До прихода гостя она рассказывала Миле о хитросплетениях нового романа, который переводила, и к скользкой теме они обе больше не возвращались. Погодин пришел ровно в восемь, словно стоял под дверью, ожидая, пока стрелки часов не примут нужное положение. В руках он держал бутылки, которые торжественно вручил Миле, и две книги, которые протянул Ксении. – Ксения Александровна, я успел прочесть обе книги Валевского. Как и обещал, передаю их вам. – Нашли что-нибудь интересное? – Очень увлекательно с точки зрения истории, и очень хорошо написано. Убежден, что вам понравится, – ответил он. – Кроме того, из этих книг я узнал нечто новое о своей семье. В частности, что колокол Варлаам, тот самый, из-за которого так много шума, отливал мой далекий прадед. А отец моей бабушки работал в местном краеведческом музее и подписывал петицию в защиту Варлаама от поругания. Признаться, об этой части семейной истории я никогда не знал. Бабушка почему-то ничего не рассказывала. Думаю сходить в музей и покопаться в архивах. Вдруг удастся воссоздать что-нибудь еще? Покойный Валевский о моем прадеде упоминает всего два раза. Вот только к убийству это вряд ли имеет какое-то отношение. – Проходите, – спохватилась Ксения. – У нас с Милой уже все готово. Кабачковые оладьи гость пробовал так осторожно и с таким странным выражением лица, как будто боялся, что хозяйки подсыпали туда толченого стекла. – Невкусно? – не выдержала Ксения, которая уж в чем в чем, а в своих кулинарных способностях была совершенно уверена, а кабачковые оладьи были одним из ее коронных блюд. – Вы знаете, очень вкусно, – с некоторым изумлением в голосе ответил гость. – Понимаете, я с детства терпеть не мог кабачки и никогда их не ел. Но это так вкусно, что, возможно, все эти годы я был не прав. Правда, бабушка никогда не занималась приготовлением изысков. В моем детстве в доме была очень простая еда. Вареная картошка, винегрет, суп из печи, в котором стояла ложка, разумеется, пироги. Их бабуля пекла просто мастерски, никогда после я таких пирогов не ел. Они мне много лет ночами снились. – Пироги? Снились? – удивилась Мила. – Что же, вам жена не могла пирогов напечь? – Милка! – с укоризной воскликнула Ксения, которая терпеть не могла малейших проявлений нетактичности. Какая же хитрюга ее дочь, пытается таким нехитрым способом выяснить, женат их сосед или нет. Впрочем, любопытство Камиллы она вполне разделяла. – Нет, моя жена никогда не пекла пирогов, – спокойно ответил между тем Андрей Погодин. – Так уж вышло. Так что пирогов я не ел больше четверти века. С тех пор как… Он неожиданно замолчал, не закончив мысль. Впрочем, сейчас Ксению интересовало совсем не это. Значит, жена все-таки есть. Это, в общем-то закономерное, открытие ее неожиданно огорчило. – Я вряд ли смогу состязаться с вашей бабушкой, – сказала она, – да и нет у меня такой задачи, но пирогов напечь обещаю. Это один из моих довольно скромных талантов – пироги с капустой. – Не только пироги. – Погодин вдруг засмеялся. – Ксения Александровна, вот это все просто потрясающе вкусно. – Мама действительно хорошо готовит, – сообщила Мила. – С вашего позволения я вас оставлю. Мне нужно подготовиться к завтрашнему рабочему дню. – У вас замечательная дочь, – задумчиво сказал Погодин, глядя вслед упорхнувшей из кухни Миле. – Как вам удалось сохранить с ней такие трогательные отношения? – Обычные, – Ксения пожала плечами. – Она – мой единственный ребенок. После развода поднимать ее мне было нелегко. Да даже увезти ее из Канады, от отца, требовало серьезных усилий, так что нет ничего странного, что она для меня все. Но при этом я не совершаю главную ошибку слишком любящих матерей. Я признаю за ней право быть самостоятельной личностью и принимать свои решения. Не все они мне нравятся, но я могу только помочь и поддержать, позволяя пережить последствия неправильных решений. Но я не отговариваю от них, не пытаюсь подстелить соломки там, где меня об этом не просят, и жить за нее тоже не пытаюсь. – Не бывает слишком любящих матерей. – В голосе собеседника что-то дрогнуло, словно он отвечал не Ксении, а каким-то своим внутренним мыслям. – Нелюбящие матери, бывает, встречаются, правда, редко, потому что это противно человеческой природе. А вот слишком сильно любящих я не встречал. Любая женщина, выбирая между теми, кого она родила, и кем угодно еще, всегда выберет детей. Это нормально.