Снаружи наверняка теплее. Накидка вряд ли понадобится. Но я всё равно свернула к огромному мягкому креслу у камина, где с вечера бросила плащ. Хотелось верить, что слуги ещё не утащили его чистить третий раз за день. В кресле, крепко обхватив сукно болотного цвета, так удачно вчера вписавшееся в мой скромный наряд, спал брат. — Чтоб тебя! — едва слышно выругалась я. Он всё-таки красив. Смешно считать привлекательным близнеца. Мы ведь совершенно одинаковые, но он красив. Красивее меня. Быть может, потому что его губы никогда не кривила ядовитая усмешка. Или из-за спокойного, уверенного взгляда, даже когда он в исступлении кричал на меня и всеми богами клялся, что никого и никогда не ненавидел сильнее. А может дело в упрямой морщинке между бровей, что явно рановато прижилась на бледном лбу. Я сама не поняла, как подняла руку и прикоснулась к ней, желая разгладить. Что же я делаю?! Проснётся — и рассеется мгновение спокойствия. Белен напрягся во сне, но глаз не открыл. Можно было отнять руку и, наплевав на не так уж нужную накидку, выскочить на улицу. Ещё можно было… Я провела пальцами ниже до кончика носа. Плохая идея, плохая идея, плохая идея! А ведь когда-то этот человек любил меня… Пальцы скользнули вправо, очерчивая скулы. В последнее время они редко рдели от улыбки, всё больше обостряясь злостью. Когда-то он готов был жизнь отдать за сестру. Непослушные негнущиеся пальцы переползли вдоль уха к подбородку. Нужно прекратить это немедленно. Пальцы не слушались, тянулись к губам без моего ведома. Сухие, тонкие, поджатые… Разве это правильно? Сила текла через спящего мужчину, узлом затягиваясь на коже. На моей? На его? На нашей? Щекотала, дразнила, золотилась слабой покалывающей искрой, оставляла светящийся узор прикосновений. Под его ресницами угадывался слабый свет. Открой глаза, дай мне увидеть его, ну же! Жилы проступили неимоверно сильно, наполнились расплавленным золотом, требовали выпустить то, что пряталось внутри годами. Сильное, властное, сметающее все правила и преграды… Страшное. Я отдёрнула руку. Золотые искры змеями вползли обратно, свернулись, спрятались в самых тёмных и недоступных уголках души. На их месте осталась гложущая пустота. Томящая и бьющаяся в невидимых оковах. Забыв обо всём на свете, я стремглав полетела обратно в комнату. Была ли та духота? После странного порыва грудь распирало, рвало на части, терзало. Я в ужасе запрыгнула в кровать, обхватила подушку руками и ногами так крепко, как только могла. Словно ледяная ткань в силах выморозить, заставить забыть пляшущие на кончиках пальцев искры, унять притаившуюся где-то внутри золотую нить… Хорошо, что брат крепко спал. А далеко внизу, в огромном мягком кресле, уставившись ополоумевшим взглядом в темноту, сидел мужчина. Одной рукой он сжимал лёгкий дорожный плащ, а другую всё никак не решался отнять от приоткрытых, не то в удивлении, не то в недоверии губ. Давненько не удавалось заснуть так быстро. Я всё не вылезала из-под одеяла и терпеливо убеждала себя, что случившееся ночью лишь шутка воображения. И мне это почти удалось. Я вообще всегда мастерски занималась самообманом. Но стоило вылезти на свет, как смущение, злость и растерянность вернулись в полной мере. На соседней подушке покоилась голова брата. Вопреки несмелым надеждам, плечи, туловище и ноги тоже оказались при нём. — Доброе утро, Вирке! Мерзавец всё так же красив. И сухие тонкие губы всё те же, что так молили прикоснуться к ним ночью. Я поспешно сосредоточилась на чём-то более невинном и уставилась на морщинку между бровями. Нет, только не на неё! Я нашла на аккуратно забранных в хвост волосах выбившуюся прядь, а в ней — седой волос. Хорошо. Сюда и смотреть. — С тобой? Это вряд ли, — отрезала я, изо всех сил разглядывая серебристую паутинку. Белен и не подумал разозлиться, возмутиться или хотя бы вылезти из постели. Он откинул одеяло и завёл руки за голову. Одетый! Уже легче. А я? Я торопливо заглянула под одеяло. Фух, ночная рубашка на месте. Стало быть, происходящее — не моя вина, а брата. Хотя, собственно, что — происходящее? Ничего особенного не случилось. Раньше я частенько забиралась к нему в кровать и, прижимаясь всем телом, грелась до самого утра… Оу… Теперь это кажется не таким уж нормальным. По крайней мере, стало понятно ежеутреннее смущение и замешательство брата. — Какого гоблина ты здесь делаешь? — я пихнула наглеца в бок, надеясь скинуть, но лишь отодвинулась сама. — Ты давно так отвратительно ругаешься? — Белен повернулся и обеспокоенно уставился на меня. — Если вас этому учили в Карсе Игнис, я, пожалуй, отзову жалование твоих наставниц и подниму вопрос об их компетентности. — Каждую среду и субботу, — с готовностью подтвердила я. — По два часа мы разучивали портовые песни моряков и учились объясняться с ними языком жестов. Я стала лучшей среди ровесниц. — Только среди ровесниц? А я-то возлагал на тебя большие надежды, — брат едва не всплакнул от разочарования, а я снова попыталась избавиться от неприятного общества. — Ты чего делаешь? — широкоплечий и невероятно тяжёлый, он, кажется, даже не заметил моих стараний. — Спихиваю тебя на пол, — прохрипела я, упираясь ногами в его бедро, а руками в предупреждающе трещащие столбики балдахина. — Так бы сразу и сказала, — этот гад с готовностью опустился на пол и продолжил разговор оттуда, как ни в чём не бывало. — Вирке, мы вели себя… — Да-да? — я настороженно подобралась, готовясь к ставшей традиционной каждодневной ссоре. Раньше, правда, брат хотя бы дозволял одеться для сего важного события. — Я вёл себя ужасно, — поправился он. — Да что ты говоришь? — Ты тоже не… Белен запнулся, задумался, мне показалось, попытался досчитать до десяти, но, снова заговорил вежливо и абсолютно спокойно: — Да, я действительно вёл себя неправильно и признаю это. Вирке, я хочу помириться. Мы ведь дружили в детстве. Не может быть, чтобы за каких-то семь лет рассорились окончательно. — Ты так в этом уверен? — я бросила край одеяла ему в лицо и встала. Близнец развёл руками: — Увы, я сейчас вообще ни в чём не уверен. Вирке, пойми: я глупый избалованный мальчишка, которому на голову свалилось огромное наследство. Я — идиот. Мне положено им быть. — И ты отлично справляешься с ролью, — я окунула полотенце в услужливо принесённою Эделиной воду. Стоп! Если таз с кувшином уже здесь, значит, служанка видела, как мы с братом спали в одной постели?! Надеяться, что девчонка умеет держать язык за зубами, не приходилось. Оставалось лишь уповать на то, что она не присматривалась. Сплетни о мужчине в моей постели я переживу. Могу даже подтвердить и приукрасить при надобности, хотя с этим маленькая хитрюга вполне в силах справиться сама. Но уточнять, что этот мужчина мне родня, не хотелось. — Хоть с чем-то я же должен справляться отлично! Я не удержалась и улыбнулась в мокрую ткань, но, отняв её от лица, держала всё ту же суровую маску. — И чего же ты хочешь от меня? — Всего лишь последний шанс, — Белен подошёл, мягко отнимая полотенце. Окунул его в воду ещё раз и медленно провёл по моей щеке, предположительно стирая пятнышко. — Позволь напомнить тебе, что когда-то я был хорошим братом, — он наклонился так близко, что приходилось делить дыхание на двоих, опёрся лбом о мой, мокрый, очень надеюсь, от умывания, а не от испарины, — пожалуйста. Я отняла утиральник и отвернулась, ледяной водой пытаясь остудить пылающие щёки. Дважды пришлось незаметно плеснуть на пересохший язык. Со стороны, надеюсь, казалось, что я принимаю решение. — Последний шанс, — предупредила я плачущую остатками влаги ткань. Белен звонко чмокнул меня в щёку: — Одевайся. Не завтракай. Я жду в конюшне. Едва дождавшись, пока скрипнет дверь, я схватила кувшин с водой и опорожнила его на добрую половину. Горло всё равно перехватывало жаром, никак не желающим утихать. Я осела на колени перед мозаичным столиком, прижалась горящей щекой к золочёной ножке. Богиня, да что со мной такое?! Он осторожно поглаживал мускулистую шею вороной и невероятно строптивой кобылицы. Лошадь недоверчиво косилась, принюхивалась и норовила укусить или лягнуть: в зависимости от того, куда станет непредусмотрительный наездник. Но наездник достался опытный и возможности напасть не давал. Лишь успокаивающе поглаживал, усыпляя бдительность и заставляя поверить, что ничего плохого он не задумал. Я дождалась, пока Гадину взнуздает сонный, но демонстрирующий неправдоподобно сильное желание услужить конюх. — Вот далась же тебе эта упрямица, — Белен вспрыгнул в седло так быстро, что вороная даже не поняла, в чём подвох. — Взяла бы кого поспокойнее. С этой же вы друг друга на дух не переносите! С данни6 проще договориться! — С тобой мы тоже друг друга не переносим, но ничего, живём под одной крышей. У тебя разве кобыла образец послушания? — А мне, может, нравятся строптивые, — заговорщицки подмигнул брат и огрел животное по заду, оставив пыльный вихрь на утоптанной земле. Я хотела поскакать следом так же красиво, но поганая Тварь затанцевала, пошла боком и попыталась вернуться в стойло. Пришлось делать вид, что меня ничуть не оскорбил тот факт, что сдерживающий ухмылку конюх вёл её в поводу до самых ворот и немного по мосту, пока Сволочь не признала, что ранняя прогулка неизбежна. Ветер тут же растрепал гриву, обдал волной едва уловимых, но неистребимых ароматов, попутно отхлестал по щекам, чтобы не слишком рьяно всматривалась в крепкую, чуть наклонённую спину впереди. Спина замедлилась и позволила себя нагнать. — Всё-таки ты победила, — кивнул брат на упрямую животину.