— Нет, — резко ответил Полунин. — Меня пытаются подставить на роль подозреваемого в таком заказе. Подозреваемых в любом преступлении может быть сколько угодно. — О! — воскликнула Белова. — Я как раз об этом и хотела поговорить, только не сумела так грамотно сформулировать, я не очень в этом всем разбираюсь. Но я поняла одно. Они все пытаются повесить преступление на того, кого им выгодно. А есть и другие люди. — Например? — Например, первая жена Кирилла. Людмила. Его сын Юрий. — Откуда такое предположение? Какие у вас факты? Или они просто вам не нравятся, чем-то мешают? — И мешают, и факты, — выпалила Ольга, залпом допив свой коньяк. — Кирилл давно отправил их в Лондон, купил дом. Постоянно посылал приличные суммы. Но им все было мало. Когда мы поженились, Людмила стала звонить чуть ли не каждый день. Однажды позвонила, когда мы сидели рядом, и я все слышала. Кирилл сказал в трубку: «Люда, я пока умирать не собираюсь, что ж ты так торопишься». А она кричала, даже орала: «Ты можешь менять проституток сколько влезет, но я, как мать, должна знать, что наша квартира в Москве и наш дом в Кратове останутся сыну. Напиши завещание на Юру, пришли копию, и закроем тему». — Это все ваши факты? — уточнил Полунин. — Мало, что ли? Но есть и другие. Я позвонила адвокату Кирилла. Спросила, не оставил ли он завещания. Как-никак я законная жена, тем более последняя. Он отказался говорить со мной на эту тему. Сказал, что все это тайна следствия теперь. А недавно мне позвонила Людмила. Она просто визжала из-за того, что я звонила, как она выразилась, «нашему семейному адвокату» и пыталась что-то узнать о завещании. Кричала: «И это сразу после смерти Кирилла! Первое, что тебе пришло в голову. Так у кого был мотив убить его?» — Любопытный поворот, — заключил Полунин. — Но какое все это имеет отношение ко мне? — Да прямое! Неужели не понятно?! Отец Людмилы был судьей. Остались связи в этих кругах. Раньше Людмила допускала, что муж не оставил завещания, но собирался написать его даже не на меня, а на эту японку. Все говорили, что он от нее без ума и собирается жениться. А тут всемирный скандал с вами. Разоблачения Савицкого на весь свет, суд, то-се. Этим все можно прикрыть. Вот и заказали они с сыночком папеньку. И все пошло как по нотам. — Как вы это себе представляете? — Очень просто. Подельники Людмилы нанимают киллеров, Кирилла убивают, Юко подставляют на роль убийцы. Избавляются от обоих. А затем для верности раскручивают версию с вами как заказчиком. И конечно, в это все верят, потому что у вас много врагов. Да и мотив у вас нехилый, если говорить прямо. Кто в таком заподозрит семью, которая вообще в Лондоне. И да, я уверена, что Кирилл не оставил завещания, о чем Людмила узнала от адвоката. На Юко не успел жениться. И первая семья собирается заграбастать все. У них получится, если они и меня устранят. Так что я в реальной физической опасности. — Я так и не понял, что вы предлагаете мне. — Передать следователю то, что я вам рассказала. У меня и записи разговоров с Людмилой есть. — А почему вы не можете это сделать сами? — Потому что я для них никто. Они просто не примут это всерьез. Другое дело — сведения, полученные от вас. Вы полагаете, что именно они вас подставили, и ваш адвокат может требовать проверки. — Так. Допустим, завещания на самом деле нет. Что вы выигрываете? — Вы смеетесь? Если окажется, что мужа заказали Людмила с сыном, я просто прихожу и получаю наследство, они идут под суд. А вы оправданы и свободны. — Мысль примерно ясна, — встал Полунин. — Я должен подумать, посоветоваться. Ничего не обещаю, но может, получится кого-то попросить вас выслушать. Пока прощаемся. Он приехал домой. Полночи прокручивал в голове то, что услышал. Затем позвонил Игорю: — Жду тебя утром. Часов в восемь. Есть информация. Часть восьмая Жизнь Тамары Васильевой Тамара лежала в темной комнате на кровати и напряженно смотрела в серый просвет между шторами. Руки и ноги, как обычно, гудели от усталости, а чертов мозг все еще ясный и не собирается, похоже, отключиться и отпустить ее в сон. И так всю ее жизнь. Куда ни ткнешь — в любой год, месяц, день, — везде одно и то же. Тяжелое, безрадостное, безнадежное существование. Даже в детстве, вернее, именно тогда, когда Тамара начала осознавать степень своей зависимости и заброшенности. Родители, всегда угрюмые, усталые, ничего хорошего не ожидающие, ее почти не замечали. Мать ставила перед ней тарелку невкусного картофельного супа… Бедная, вообще-то, мама. Она больше ничего готовить не умела или не пыталась, потому что не из чего было. Она и на женщину была не очень похожа со своей крупной костлявой фигурой и полным безразличием к внешности. У нее не было интересов, желаний, потребности что-то узнать. Мать хотела только тишины. Она по этой причине учила ребенка не говорить, а молчать. Как бы она удивилась, если бы Тамара сказала, что ей не нравится безвкусный пустой суп… Отца они обе видели редко: он был дальнобойщиком, дома в основном спал. Однажды не приехал: разбился в дороге. Мать перемены в жизни вроде бы даже не заметила. Только стала носить черный платок. Тамара окончила школу, устроилась уборщицей в магазин. И однажды обнаружила мать у открытой духовки газовой плиты. Газ был включен, горелки она не зажгла. На похоронах Тамару мучила одна мысль. Откуда мама узнала о таком способе умереть: она ведь ничем не интересовалась, жила как автомат. Неужели всю свою бессмысленную жизнь она искала и наконец нашла способ освободиться… Зачем, ну зачем такие люди рожают детей? Чтобы в жизни было еще больше безнадежности? Чтобы кто-то и после них тащил эту лямку уныния и печали?.. Тамара внешне очень похожа на мать. И да, она тоже любит тишину. Она никому не доверяет, сжимается в душе при словах «семья» и «муж», «дети». Но у нее это не рабство, как у матери. У Тамары это протест. Ни одного хорошего воспоминания о редких мужчинах в ее жизни. Хотя нет, она чувствовала удовлетворение, прощаясь с каждым навсегда. Так она возвращалась к себе. Тамара долго не признавалась в этом себе, но с Георгием у нее что-то другое. Еще не зависимость, как у женщин, способных на любовь или хотя бы привязанность, но уже не каменное безразличие. Но эта мысль для нее токсична, она не станет ее развивать. Не сейчас, когда она его так страшно предала. Нет, она не жалеет, что разрушила их тайну, его алиби. Если он совершил такое дикое преступление — пусть ответит. Но как узнать точно, если веры никому нет. Кому-то понадобится выполнить план раскрываемости, и Георгия с легкостью заметут и отправят… Да, и на пожизненное могут. Это столько стоит. Муки и гибель нежного ангелочка, которого Тамара увидела на фото в телефоне Кати. Нельзя сказать, что она не любит детей, — она их просто не видит. Но вот — посмотрела, и в ней кто-то или что-то заныло, завыло волчицей. И она не может перестать слышать этот вой. Наверное, это заныли ее убитые женственность и материнство. Утром Георгий должен выйти на работу. Значит, сейчас в пути. Если пожелает вернуться сюда. Он даже не сказал ей, что у него там за родня. Просто попросил собрать хорошей и вкусной еды — так, чтобы приготовить можно было, и оставить надолго как запас. Сказал, чтобы обязательно была красная икра, мандарины и пирожные с ванильным кремом. Может, кто-то у него болеет. А может, вообще женщина, которую он любит в отличие от нее, Тамары. Да, это скорее всего. Он открыл дверь своим ключом часа в три ночи. Не вошел к ней в спальню поздороваться, хотя видел, конечно, что она дома. У них нет этих нежностей — здороваться, прощаться. Тамара по-прежнему лежала неподвижно. Слышала, как Гоша возится в прихожей, потом долго моется в ванной. В кухне открыл холодильник. Стукнула бутылка о стол. Тамара поднялась. Надела свой домашний халат немаркого защитного цвета в мелкий черный горошек. Фасон типа шинель, только из ситца. По дороге в кухню зашла в ванную: умылась, почистила зубы. Это все ее сборы в любом случае. — Привет, — сказал Георгий, когда она вошла. — Присоединяйся. Выпьем за встречу, пока до утра время есть, и можно поспать. Я иначе не засну. — Давай я что-то разогрею. У меня обед полный есть. — Не, не надо, — сказал он. — Сыт. И не хлебом единым, как говорится. А человеческой дурью и грязью. Он налил Тамаре водки в стакан. Она выпила несколько глотков. И сразу бросилась в этот омут. — Гоша, — произнесла она ровным голосом. — Мне тебе надо что-то сказать. Может, поймешь, может, нет. Но я призналась в том, что нет у тебя алиби на ту ночь. То есть я не могу его тебе больше дать. Отозвала я свои показания. Есть же у тебя кто-то… Ты же был с кем-то в ту ночь. А я больше нести этот грех не могу. Не вру я по жизни, понимаешь? Он молча смотрел на нее, и ей казалось, что его лицо на ее глазах холодеет, каменеет. Взгляд становится неподвижным, тяжелым и мертвым. Тамара увидела, как сжимаются в кулаки его огромные руки. Рядом на столе лежит большой кухонный нож… Тамара вдруг ясно поняла, что она наедине с убийцей и что ей не то что бежать, ей шевельнуться уже поздно. Поняла, тело покрылось испариной, а в душе страха нет. Так себя чувствовала, наверное, мать там, перед своей духовкой. Обратного пути уже нет. Георгий резко поднялся, подошел к холодильнику, достал еще две бутылки водки, сунул их в глубокие карманы своих штанов из камуфляжа и вылетел из квартиры. Без куртки и даже без ботинок. Хлопнула дверь. Тамара вышла в прихожую. Там не только его одежда и обувь. Там его телефон, ключи. Это что? Она встала у окна, дождалась, пока Георгий выйдет из подъезда. Он вышел, но не пошел к машине. Он никуда не пошел. Сел у ближайшего сугроба на землю, достал бутылки и начал пить из гола. Так он пил, кажется, часа два. Только временами закрывал лицо ладонями, раскачивался, как от боли. Потом просто лег в сугроб и замер. Тамара смотрела до шести часов утра. Потом влезла босыми ногами в сапоги, накинула на плечи куртку и спустилась. Встала перед ним, не пытаясь дотронуться. Произнесла: — Вставай, сейчас люди на работу пойдут. Могут вызвать полицию. И он, не открывая глаз, ответил совершенно трезвым голосом: — Да мне уже как-то по фигу. Ты не меня сегодня убила. Ты даже не представляешь, кого ты сегодня убила. — Гоша, прошу тебя, встань. Давай вернемся в квартиру. Мы попробуем в чем-то разобраться или, наоборот, оставим все как есть. Только не лежи тут таким. Нельзя показывать людям ни свои несчастья, ни свои преступления. — Пойдем, — тяжело поднялся Георгий. — Мне больше идти некуда. Мне бы погреться перед тем, что придет по мою душу. Работа Ирины Воробьевой Иногда Ира останавливалась на бегу и застывала в недоумении. Что она делает? Чем занимается? Куда ее занесли постоянная неудовлетворенность и разъедающее нервы раздражение? И откуда? Легче начать с последнего вопроса. Была упорядоченная жизнь с началом и концом рабочего дня. В ней регулярно падала на карту зарплата. В ней был вполне вменяемый заведующий отделом, замотанный и не сильно вникающий в детали главный редактор. Было удостоверение солидного издания, которое открывало разные двери. И была защита. Если какая-то накладка, жалоба, претензия сверху — за это отвечала газета. Журналисту в худшем случае втык. А теперь? Постоянный круглосуточный диалог не с человеком, не с конкретными людьми, а с морем невидимых собеседников. И оно, это море, может поддержать в самый критический момент и поднять на гребне волны единомыслия, пронести над ошибкой или опасностью. И оно же, это всесильное море, может со злобным рокотом само по себе стать огромной, иногда смертельной опасностью. Закипеть, вспыхнуть ненавистью и угрозой. Так хотела бы Ира вернуть то, что было, — порядок, регулярность, защиту, время работы и часы покоя? Да разбудите ее от крепкого сна, после особенно плохого дня, в пору очередного великого облома и даже в момент самого страшного смятения, когда в ответ на ее негромкий голос польются яростные оскорбления и угрозы, — разбудите и спросите: — Ты хочешь все вернуть? Хочешь бежать с поля этой коварной, предательской свободы? И она без раздумий ответит: — Нет, ни за что. Это бывает тяжело и больно, но это все мое. Чужие несчастья, мои страдания по поводу того, что произошло с другими людьми, стремление добрести к свету справедливости — это мое. Это личная ответственность за все, что случается вокруг. Другой не бывает. Другая просто ложь. И упаси меня бог от казенного порядка с начальником над головой, с заданиями, заказами и навязанными пустыми и лицемерными идеями. В то утро Ирина хотела, по обыкновению, сбросить звонок с незнакомого номера, но сообразила, что это телефон Ларисы Соколовской, сестры маленького Артура. Ира почти забыла, что просила Костю Николаева передать ей, чтобы позвонила. Долго думала, однако это сестра. Они встретились вечером после работы Лары и поехали в крошечную студию, которую Ирина купила, чтобы постоянно не ощущать, как мешает домашним ее странная, непонятная работа. Да и жизнь. Лара уже не только послушала выпуски подкаста Ирины, но и посмотрела ее канал. Они сели в закутке, служившем Ирине кухней. Пили кофе, говорили о новостях, погоде. Обе настороженно нащупывали пути контакта. Ирина думала о том, достаточно ли адекватна и разумна ее собеседница. Константин говорил, что у нее было что-то типа нервного расстройства в течение целого года после гибели брата. Это бывает сложным случаем: люди с воспаленной, травмированной психикой часто меняют мнение, иногда на противоположное, они склонны к истеричным решениям, бурным реакциям и алогичным обвинениям. Лара старалась найти одну причину, по которой можно доверять совершенно незнакомому человеку. Ошибка способна пустить под откос все, что у них получится найти, узнать. Ведь никогда нельзя исключать, что человек с талантом убеждения и хорошо поставленной речью просто красиво и достоверно играет роль расследователя и помощника страждущим. А на самом деле это просто его шоу, его бизнес, для раскрутки которого требуются любые сенсации. — Лара, — произнесла Ирина. — Мы можем долго топтаться вокруг да около, пытаясь рассмотреть и понять друг друга. По опыту скажу: все открывается только в деле. Предлагаю для начала обсудить самые важные для каждой из нас вопросы. Потом перейдем к деталям. Итак. Считаешь ли ты естественным то, что я, начав свое расследование трагедии, не получила твоего разрешения как единственного заинтересованного члена семьи? Дело ведь началось именно с твоего обвинения. — Я считаю это нормальным. У тебя есть профессия журналиста, право голоса и мнения. И тебя касается любая трагедия, несправедливость, позиция государственного следствия вне зависимости от того, нравится это родственникам или нет. Это не вторжение в личную жизнь, если ты об этом. Для меня вопрос только в том, насколько мы можем доверять друг другу. Но если не начнем сотрудничать, не узнаем. Наверное, ты думаешь о том же. — Чего ты боишься? — Обратного результата, если коротко. Сейчас на меня работает частный детектив, собирает информацию, которую мы могли бы предоставить следствию. Эта информация, найденные улики должны быть настолько убойными, чтобы стена казенного бездействия дрогнула, развалилась. И да, эта информация должна быть внезапной. А твоя работа — публичность без конца и края. Любой может услышать и сделать выводы о наших планах. И захотеть помешать. — Понятно. Согласна. Этот детектив в курсе того, что я решила заняться делом Артура? Как относится, если в курсе? — Я сказала Сергею, просила послушать тебя. Он, конечно, такие вещи делает на ходу, не очень внимательно, не вникая так эмоционально, как я. Но он, несомненно, объективнее как профессионал. Он сказал осторожно: «Это может быть нам в помощь, если не будет самодеятельности и жонглирования фактами». Дословно передаю. — Хорошо, — произнесла Ирина. — Мне нравится ваша позиция. Давай тогда сразу к делу. Что я могла бы озвучить и с какой целью? Есть такая информация, которой не было у следствия? — Есть, конечно! Но она пока смутная, разбросанная по времени. Очень трудно найти свидетелей через год или больше. Например, о том, что и в каком порядке делал в тот вечер Георгий Чернов. В каких направлениях перемещался. Следствие же плясало от того факта, что он провел ночь у своей сожительницы Васильевой. А она недавно отказалась от этих показаний. — Ничего себе. Так это же все меняет, — произнесла Ирина. — Да, для нас, — кивнула Лара. — Но ты же понимаешь, что следствие не кинется искать неизвестно что через столько времени. Оно может и даже обязано отреагировать на новую информацию с доказательствами. Короче, нужны свидетели, которые видели Георгия где-то в ту ночь и запомнили время, убедительные детали. Он уехал от Васильевой после девяти вечера. Она точнее не может сказать, потому что рано уснула. Утром он приехал на работу, где его и взяли. Что дальше, ты знаешь, конечно. Васильева предоставила алиби, его выпустили. Теоретически среди твоей аудитории могут быть люди, которые его видели. Он внешне достаточно приметный. А если был с ребенком… Такое многие замечают. Кто-то мог видеть и одного Артура. — Ясно, — задумчиво сказала Ирина. — Это серьезный шаг. И это шанс, несомненно. Но ты, Лара, понимаешь, что он почти наверняка узнает о моем обращении к возможным свидетелям. Он на свободе со всеми вытекающими.