После обеда, в привычное для проведения планового политзанятия время, в палату к раненым пришел комиссар. Выслушал доклад старшего сержанта Зайцева. После чего, начав с расспроса новичка о месте, в котором тот был ранен, об обстоятельствах боя, об обстановке на данном участке фронта, комиссар перешел к чтению новой статьи из «Красной Звезды», номер которой принес еще вчера. Едва комиссар покинул палату, Егор обратился к снайперу: – Товарищ сержант, разрешите вашу винтовку посмотреть. Копытов, обрадованный интересом, сменившим нападки на его военную специальность, просиял в улыбке. – Конечно, разрешу! Прыгай сюда! – Он подвинулся на кровати и стал бережно развязывать лямки брезентового свертка. Спустя минуту извлек на свет красавицу винтовку с оптическим прицелом: – Сейчас матчасть тебе преподам. – Матчасть трехлинейки я уже проходил, – ответил ему Егор, – а вот прицел такой еще не приходилось видеть. При виде специально сделанного для меткой стрельбы оружия глаза его заблестели, это не осталось не замеченным снайпером. Егор бережно принял от него винтовку и впился в нее горящим взглядом. Блеск и внешняя аккуратность винтовки впечатлили его. – Легонькая какая! – Егор покачал оружие в руках. – Лежит хорошо. – Сбалансирована здорово, – уточняя, ответил снайпер. – Можно? – спросил его Егор, взявшись рукой за рукоятку затвора. – Валяй! – ответил ему сержант. – Ого! – обрадовался Егор легкому ходу затвора. – Не то что у меня была. Грубая такая. И затвор у нее подклинивало, как будто цеплялся за что-то. Он взял винтовку в руку. Потом, прыгая на здоровой ноге, повернулся к окну, выбрал для прицеливания птицу, сидящую на ветке, и стал прилаживать винтовку к плечу. – Ого! – не удержался от восторга Егор. – Что? Хорошо видно? – спросил его снайпер. – Еще бы! Как будто сама легла в руки! – Егор, улыбаясь впервые за последние дни, оторвался от прицела и посмотрел в сторону. К видневшемуся за окном зданию церкви, возле которой находились уцелевшие и подремонтированные избы с ранеными, подходил старик в облачении священника. За ним шли несколько женщин, в основном пожилые. Некоторые из них вели за руку маленьких, укутанных в теплые вещи детишек. Старик остановился напротив от церкви и начал креститься, низко, до земли, кланяясь. То же самое стали делать и шедшие за ним женщины. – Ты чего остановился, боец? – Сержант смотрел на Егора. Тот кивнул в окно. – Нельзя! – Он медленно вернул винтовку владельцу. – Хорошая вещь. Пострелять бы из такой. – Ничего! «Огурцы» у меня есть! Постреляем! Дай только поправиться чуток. Чтобы гулять можно было выходить. С начальством я договорюсь, – сержант стал упаковывать свою любимицу в разложенный на коленях брезент, – поучу тебя основам меткой стрельбы. – Егор, прыгай назад! – Николай, сидя на своей кровати, подмигнул парню. – Раз ты такой интерес к оружию проявляешь, то я тебе тоже кое-что покажу. У нас в разведке без такой штуки иногда трудно бывает. Я всегда стараюсь его с собой брать. Ну, мало ли что. А вдруг немец незнакомый встретится! Очередная шутка Николая заметно разрядила обстановку в палате, заставив ее обитателей от души посмеяться. Он пошарил рукой под набитым соломой матрасом в районе изголовья и извлек оттуда небольшой тряпичный сверток. Развернув, продемонстрировал Егору трофейный «Парабеллум». – Ух ты! – Парень от неожиданности вскинул брови. – Ну а как же! – Николай протянул ему пистолет. – На, пощупай. Я тебя им пользоваться научу. Отличная вещь. Достался мне по осени от одного обер-лейтенанта. Ну, как достался… Сначала как бы достался. А потом, получается, он мне его завещал. Егор бросил вопросительный взгляд на Николая. Тот, пытаясь снова острить, отвел глаза в сторону и продолжил: – Худенький такой был. Не вынес его европейский организм нашей нагрузки. – Он повернул глаза на Егора: – Помер по дороге! А какой из него «язык» мог бы получиться! На целую медаль тянул! За печкой загоготали оба Василия. – Вот смотри, Егор. – Николай стал показывать парню, как разбирается пистолет. Пятую ночь, проведенную в госпитале для легкораненых, Егор почти не спал. Каждая попытка хоть немного пошевелить ногой приводила к многократному усилению боли, которая становилась в такие мгновения просто невыносимой. Он иногда негромко стонал. Все попытки лечь поудобнее заканчивались одним и тем же – острой пронизывающей болью. Сквозь пелену ночи, которая, казалось, была тише обычной из-за того, что никто не кричал, продолжая воевать во сне, он услышал негромкий голос Николая: – Что, сильно болит? – Сегодня очень сильно! Сильнее, чем обычно. Спать вообще не могу, – ответил Егор и вытер пот со лба. – Ты утром попроси медсестру, чтобы рану твою «красавица» лично посмотрела. Она в этом деле мигом разберется. А то перевязки делает не она. Этим-то что – сменили бинт, и всё, – сказал Николай. – Расскажи о «красавице», – попросил его Егор, продолжая тяжело дышать и обливаться потом. – Что, запала в душу? – Разведчик изменил тон. – Я ее видел-то всего один раз, – оправдывался молодой солдат. – Ладно-ладно. Она действительно необычной красоты. Я сам таких не видел никогда. Тут полгоспиталя с разбитыми сердцами ходит. А мужикам воевать еще. – Николай заерзал на кровати и повернулся к Егору: – Ей тут один даже стихи посвящал. А другой, художник, портрет ее нарисовал. А главное, она – крепость неприступная. Кто только не пытался ее завоевать. Такие офицеры к ней сватались: герои, красавцы в орденах. А она к себе никого не подпускает. – А муж у нее есть? – поинтересовался Егор. – Я лично не видел. Но тут один раненый поведал байку. Вроде приезжал какой-то полковник. И она вела себя с ним так, как будто это ее муж. А так, – Николай протяжно выдохнул, – больше никто ничего не знает. Женщина – загадка! Егор едва дождался вызова на перевязку. С трудом положив свою больную ногу на низенькую лавчонку, где ему должны были обработать рану и сменить бинт, он начал просить медсестру вызвать доктора. Та, взглянув на парня после первых же его слов, неожиданно запричитала, вытаращив глаза: – Ой! Что это с тобой? Весь в поту! Подожди-ка. Сейчас я доктора позову. – Она положила инструменты и направилась к выходу. После ее ухода Егору стало легче на душе. Ему наконец-то удалось достучаться до бессердечных, по мнению многих здешних раненых, медсестер. Но сам он их такими не считал. Подавляющее большинство работниц госпиталя выглядели смертельно уставшими. Порою они быстро заканчивали какую-то одну работу и тут же принимались за другую. Еще не закончив обработку раны, кто-то из них уже собирался стирать халаты врачей, кого-то отправляли на кухню, кого-то – готовить очередного выздоравливающего к выписке. Красные от постоянного недосыпа глаза, натруженные руки, похожие на руки очень пожилых людей… Едва появившись в госпитале, Егор обратил внимание на этих женщин, большинство из которых были совсем молоденькими девушками. За всю свою жизнь Егор не видел столько трудолюбивых отзывчивых женщин, отдававшихся всецело тяжелой работе. Дверь в помещение открылась. На пороге появилась раскрасневшаяся медсестра. – Давай, солдатик, переходи на стол, ложись, – она стала помогать Егору добраться до стола, на котором в первый день красивая доктор обрабатывала ему рану, – скоро врач подойдет и посмотрит тебя. Едва она размотала потемневший на ране бинт, как появилась «красавица» и с порога обратилась к раненому: – А, товарищ боец, который до войны учился в техникуме? – Так точно, товарищ военврач! – негромко отрапортовал Егор. Она стала внимательно осматривать рану, иногда надавливая возле нее своими красивыми длинными пальцами. – Здесь больно? А здесь? – Больно! – иногда отвечал ей Егор, а иногда просто невольно стонал. Ему было очень неловко перед этой невиданной красоты женщиной. Он чувствовал себя серым мышонком, маленьким и незаметным. Хотел отвернуться, спрятать взгляд, лишь бы не смотреть на нее или не дать ей смотреть на себя. «Боже, какая она красавица!» – думал он, когда боль немного отступала. Он стеснялся своей полунаготы, своего неловкого положения, слабости, состояния, не достойного мужчины. Наконец доктор оставила его ногу в покое и обратилась к стоявшей рядом медсестре: – Мне его держать надо. Зовите Наташу с Аней и тех двух, что дрова рубят. Медсестра испуганно посмотрела на нее. Потом почти бегом выскочила из помещения. Врач стянула с лица марлевую повязку и внимательно посмотрела на Егора, немного нахмурив свои изящно изогнутые, тонкие, черные брови. Он хотел провалиться сквозь землю от ее пристального, проникающего в самое сердце взгляда. – Ну что, товарищ Щукин, буду вас лечить, – произнесла она своим мелодичным голосом, таким же красивым, как и она сама. – Только предупреждаю, будет очень больно! Она подняла руку, чтобы надеть марлевую повязку и снова, уже громче, повторила: – Очень больно! О-очень больно! Вам придется терпеть. Егор был готов вытерпеть все что угодно перед женщиной, один взгляд которой заставлял его сердце биться чаще, а волю поглощал паралич. Слушая призывы доктора к терпению, он вдруг вспомнил своего односельчанина, дядю Андриана, потерявшего ногу на фронте еще в далеком девятьсот четырнадцатом году. Егор начал нервничать, на лбу выступили крупные капли пота. Он приподнялся на локтях и, гладя прямо в лицо врачу, прохрипел низким голосом: