– Нет. После «чистки» отоспался. Сейчас не хочется. А что? – Парень оторвал голову от вещмешка, служившего подушкой. – Я вот что думаю, – продолжил тихим голосом Николай: – Надо тебе из пехоты уходить. Егор от удивления и неожиданности приподнялся на кровати и подпер голову ладонью. Разведчик повернулся к нему и, пытаясь сквозь темноту ночи разглядеть лицо парня, продолжил: – Ты сам посуди. Солдат в пехоте живет всего три боя или три атаки. Не больше. Проверено! Если тебе кто-то будет говорить, мол, он в десяти атаках участвовал и уцелел, плюнь ему в рожу! Не бывает такого! – Привыкшими к темноте глазами Николай смотрел на Егора. – Вот вылечишься, прибудешь на передовую. Опять бой, опять атака. Много вас там уцелело, в бою под Шашкино? Сколько поднялось, а сколько вернулось, можешь сказать? Ты сам уполз, как стемнело. Кого-то вытащили. Опять же темноты пришлось ждать. А кто мог выжить да помер, темноты не дождавшись? Николай замолчал. Егор опустил глаза в темный пол. Рассуждения товарища взволновали его. Война в представлении солдата стала казаться ему кровавой бойней. В памяти всплыла картина атаки на немецкие позиции возле деревни Шашкино. Вновь в голове промелькнули звуки грохочущего пулеметного шквала, сметавшего бегущих солдат в серых шинелях. – Вот ты в ногу ранен. И вроде легко. А если бы в грудь или в живот. Выполз бы ты тогда? – Николай еще ближе подвинулся к Егору: – Ногу-то тащил за собой по чуть-чуть. И вроде как дополз до своих. Парню вновь стало не по себе. На него нахлынули воспоминания о недавнем многочасовом ползании по полю, усыпанному заледеневшими, вмерзшими в землю телами убитых красноармейцев. Он вспомнил Фарафонова, с которым был в одном запасном полку и которого ранили в том же бою. Потом Пшеничникова, вытащенного с поля боя командиром роты и умершего тут же от ранения в грудь. – А дальше, может, и не повезет. Могут сразу убить. Могут ранить тяжело, будешь мамку звать, пока не сдохнешь! – Николай дышал ему прямо в лицо. – Так и было, – тихо ответил Егор, – несколько часов столько народу стонало и выло от боли. Санитаров да мамок звали. Он снова на короткое время погрузился в воспоминания о страшном душераздирающем крике умирающих товарищей, раздававшемся над полем боя. Егор тяжело и часто задышал, потом резко сел на кровати и уставился на собеседника. – Ты в разведку просись, парень! – удивил его советом Николай. Егор уставился на соседа, не веря своим ушам. – Поживешь еще! Разведчики – не пехота. Ими так не бросаются. Там, конечно, своих забот хватает. Но все равно шансов выжить побольше. От тебя самого многое зависит. А в пехоте у тебя выбора нет. Вот цель атаки, штык примкнул – и вперед. То, что ты выжил, это везение. Такого может больше не повториться, – Николай обнял товарища за плечо, как обычно делают, когда пытаются довести до человека что-то очень важное, – разведчик – это товар, как наш снайпер сказал, штучный. Просто так в бой не пошлют. – Так я же не умею ничего! – возразил ему Егор. – А я для чего? Нас ведь не завтра выписывают. Буду понемногу науку тебе передавать. Что сам знаю, тебе поведаю. – Он вдруг понял, что говорит громче и может разбудить спящих товарищей, осмотрелся в темноте и продолжил тихим голосом: – У тебя главный козырь тот, что ты местный. Егор внимательно посмотрел на Николая. Его не на шутку заинтересовали слова товарища. – Отсюда далеко не зашлют. Сомневаюсь я, что тебя отправят служить куда-нибудь на Урал. – Николай сел на кровати. – Скажешь, что местный. Это значит, что все окрестности знаешь как свои пять пальцев. К тому же у тебя образование. В нашей палате даже семилетки ни у кого нет. А у тебя еще и два курса техникума. По сравнению с нами ты – просто академик. Разведчик сделал паузу, давая Егору осмыслить свои слова. Он внимательно смотрел на парня сквозь ночную темноту, потом так же шепотом продолжил: – Вот у меня что? Кое-как пять классов! Потом детдом! Потом ФЗО при фабрике. На этом вся моя учеба и кончилась. Хорошо, что в армию попал. А то бы с дружками по тюрьмам кочевал. – Он медленно вытянулся на кровати. – Просись в разведку! Когда выписывать будут, позовут на комиссию. – Он снова сел. – Ну, могут, конечно, и сразу в часть отправить с «покупателем». Тогда уже по прибытии будешь определяться. Но если сначала на комиссию вызовут и спросят: «Где воевал?», ты смело говори, что разведчик. Проверять не будут. Им не до того. Ну, если так не получится, тогда просто просись в разведчики. Дави на то, что местный и с образованием. Парень ты крепкий, мозги у тебя на месте, голова работает. – Да во мне роста всего сто пятьдесят шесть сантиметров! – Егор нашел главный, как ему показалось, аргумент. – И худенький я! Как «языков» таскать с таким телосложением? Николай замотал головой, собираясь возразить. – Да не худенький ты! Нормальный вполне. Ты крепкий деревенский парень. Выносливый, шустрый! Ты даже не куришь! – Он снова положил руку на плечо Егора. – Рост не главное. Со мной тоже немало низеньких служило. Они в такие дыры пролезали! Под любое проволочное ограждение просачивались! А «языков» таскать – на это здоровяки есть. Ты думаешь, что я сам пленных захватывал? Только раз всего. И то от безвыходности. А так ребята, что пониже, на прикрытии были. А крепыши «языков» таскали. Поди унеси его, когда он мычит и брыкается, как бык. Тихо не всегда получается. А «язык» нужен! Его командование требует! Приказ есть: умри, а «языка» добудь! – Надо подумать, – проговорил Егор, медленно ложась на кровать. – Чего думать-то?! – Николай развел руками. – Дело тебе говорю. Он еще немного посидел перед товарищем, потом глубоко вздохнул и сказал: – Ну, дело твое. Думай. Я как лучше хочу. Зря говорить не буду. Егор, утомленный разговором, стал медленно погружаться в сон. Боль в ноге постепенно уходила. Приятная истома наваливалась на измученное тело. Тепло от натопленной печи расслабляло. Егор уснул. Спящий мозг, как и в предыдущие ночи, видел картину страшного боя под Шашкино. Перед Егором, засунув руки в карманы, стоял коренастый Козлов, облаченный в покрытую снежинками шинель. Сперва Козлов смотрел куда-то вниз, потом поднял глаза и заговорил, как будто жалуясь: – Смотри, Егор, как мы тут лежим. Я уже в ледышку превратился. Ты не представляешь, как мне холодно. – Он подвел его к своему, покрытому снегом, телу, лежащему на спине с раскинутыми в стороны руками. Мертвое, под слоем льда, лицо замерло в злой улыбке. Пальцы рук скрючились. Ноги неестественно изогнулись. – Ты на ноги мои посмотри! – Козлов рукой показал на вывернутую левую ногу: – Я мертвый уже неделю как, а они все еще умудряются по мне из пулемета попадать. Вон все нутро распороли! Они стояли рядом и молча смотрели на его мертвое тело. Сзади послышался голос взводного сержанта: – После нас тут еще два раза в атаку людей бросали. Видишь, Щукин, сколько новеньких. Все поле усыпано! Егор повернулся на голос, но увидел не сержанта, а мать, сидящую в мрачной, темной комнате с бревенчатыми стенами. – Егорушка, сынок, поберег бы себя ты, – говорила она ему, – я уж тут молюсь за тебя. Свечку ставлю. От Петеньки полгода уже вестей нет. И ты на службу ушел. Один Ванечка со мною остался. И ему уже скоро восемнадцатый годок пойдет. Тоже служить заберут. Мать концом платка стала вытирать медленно бегущую по щеке слезу. Глава 4 Егор жмурился от яркого апрельского солнца, одарившего его радостью теплого весеннего дня. Настроение было бодрым. Он шел по влажной, с мелкими лужами тропинке, любуясь новенькими кожаными ботинками, только что удачно полученными на складе от госпитального старшины. Несколько дней назад старшина вставлял раму в избе, где находилась палата Егора. На месте окна, выбитого во время ожесточенных боев в конце декабря прошлого года, были доски, утепленные старым ватником, а всю комнату освещало единственное окошко. Рукастый старшина, в молодости работавший плотником, с помощью двух легкораненых, одним из которых был Егор, установил новенькую раму и застеклил ее. Теперь палата сияла удвоенным количеством света. По окончании работы, как бы невзначай, вполне искренне Егор сказал старшине, что тот очень похож на его отца, колхозного плотника, – и внешне, и в манере работать. Старый солдат, не дававший волю чувствам и чрезмерно требовательный к подчиненным, не подал виду. Но наблюдательный Егор отметил, как старшина смутился после этих слов. К тому же, судя по возрасту, у старшины должны быть дети, ровесники Егора. В конечном итоге, выдавая парню на складе выписное обмундирование, состоявшее из комплекта нательного белья, двух пар портянок, плащ-палатки и пилотки, старшина отозвал его в сторону. Потом дождался, пока все выйдут, и поставил перед Егором пару новеньких кожаных ботинок подходящего размера. А сверху положил почти новые, хорошо простиранные солдатские брюки и обмотки. – Носи, боец. – Старшина положил на стол свои натруженные руки и опустил голову. Немного помолчав, добавил: – У меня два сына где-то воюют. Вестей от них давно уже нет. – А у меня от брата писем нет. Даже не знаю, где он сейчас, – ответил Егор, не зная, как себя вести в ответ на проявленную доброту, – еще в июле к себе уехал. Жену с сыном родителям оставил. – А где они у тебя сейчас? – Старшина поднял на парня глаза. – Не так далеко отсюда, в Теплом. – Егор сжал губы, пытаясь не расстроиться из-за воспоминаний. – Деревню нашу фрицы сожгли. Одни печные трубы остались. Старшина ничего не ответил. Он устало смотрел куда-то в даль. Потом торопливо достал из кармана толстый кисет и резко протянул его Егору, предлагая закурить. Тот покачал головой, молча отказываясь от предложенного. – Ну, давай иди, примеряй обновки. Если что, подойдешь, – сказал старшина, явно собираясь остаться один, – ботинки совсем новые. Штаны я на тебя подобрал. Обмотки нормальные. Носи. Егора радовал его внешний вид. Даже шинель, которая раньше была ему немного великовата, теперь сидела на его чуть откормленной в госпитале фигуре как нужно. Слегка прихрамывая на раненую ногу, которую он старательно расхаживал, Егор шел на комиссию, решение которой должно было стать для него судьбоносным. Возле избы госпитального начальства уже стояли и курили четверо солдат, еще ранее обмундированные старшиной. Они шутили и смеялись. Весело травили анекдоты, вспоминали что-то из жизни, абсолютно не волнуясь о том, что уже скоро снова могут оказаться на передовой, в самой гуще фронтовых событий. – Смотри-ка, а Щукину старшина заправские ботинки выделил. Не то что нам – обноски на размер больше, – сказал один из солдат. – Вот что значит с начальством дружбу водить, – заключил другой. Егор собрался было ответить, но тут все сразу замолчали, увидев в дверном проеме штабной избы военного врача, любимую всеми «красавицу». Она вышла на крыльцо в накинутой на плечи шинели, не обращая внимания на солдат, быстро спустилась вниз по ступенькам и так же быстро стала удаляться в направлении избы, служившей операционной. Все пятеро замолчали, как по команде. Егор невольно приоткрыл рот и с перехваченным дыханием замер на месте. Никогда он еще не видел столь идеального создания, на котором даже военная форма и хромовые комсоставские сапоги смотрелись столь же изящно, как и медицинский халат с марлевой повязкой на лице, как приталенная шинель и меховая шапка. Изящная фигура, тонкие голени, прямая спина, красивая от бедра походка. Он буквально сверлил глазами эту женщину. После минутного молчания один из солдат наконец изрек: – Даже не обернулась. Ей совсем, что ли, мужики не нужны? Едва начавшееся обсуждение было прервано командой батальонного комиссара, неожиданно для всех появившегося на крыльце: – Ну-ка, смирно! Отставить курение! – Комиссар обвел стоящих взглядом, остановился на Егоре. – Щукин, заходи первым. Тот глубоко вздохнул и строевым шагом, с еле скрываемой хромотой, зашагал в сторону крыльца. Он представился присутствующему в помещении воинскому начальству, состоявшему из сидящих за широким столом майора и батальонного комиссара. За ними, возле окна, опираясь локтем о стену, стоял и курил, глядя в окно, широкоплечий молодой капитан. Он бросил короткий взгляд на вошедшего Егора и продолжил беззаботно смотреть в окно, периодически затягиваясь полной грудью. Майор внимательно осмотрел прибывшего солдата с ног до головы и стал что-то читать и перелистывать на столе. Комиссар сел возле него, положив перед собой изуродованную руку и вполоборота, из-за поврежденного глаза, посмотрел на Егора: – Что, красноармеец Щукин, засиделся ты у нас? Пора в действующую армию, – сказал он, улыбнувшись перекошенным от глубоких шрамов лицом. – Так точно, товарищ батальонный комиссар! Пора! – бойко ответил Егор, по-строевому вытянувшись по стойке «смирно». – Щукин у нас местный, недалеко тут его деревня, – негромко сказал комиссар, обращаясь к присутствующим командирам. – Образование у вас какое, товарищ красноармеец? – спросил Егора майор. – Семилетка в Троицком и два курса Иваньковского техникума механизации сельского хозяйства, товарищ майор, – бегло ответил ему Егор. Майор почесал висок, любуясь стоящим на вытяжку и безупречно отрапортовавшим солдатом. – Нога не болит? – снова задал он вопрос. – Я здоров! Прошу отправить меня на передовую, товарищ майор! – так же громко ответил ему Егор. Начальники переглянулись между собой. – Разрешите обратиться? – неожиданно спросил их солдат.