Ночью просыпаюсь от неясной тревоги и шороха. - Мамочка, - слышится в темноте тонкий голосок. Резко поднимаюсь. - Маш. Ты чего? Дочь топает босыми ножками к кровати. Отгибаю уголок мягкого одеяла, чтобы она улеглась рядом. Обнимаю крепко, прижимаясь. От ее волос вкусно пахнет ягодным шампунем. Это успокаивает. Господи, как прекрасно, просто кого-то обнять! Почему я десять лет не замечала этого?! Каких-то элементарных вещей, что можно просто повернуться ночью к живому, теплому телу?! Я уже не говорю о сексе... - Мама, папа меня не любит больше, потому что я кашу не ела? – спрашивает дочка, горько всхлипывая. В груди словно невидимые стальные кольца сжимаются. Душа рвется в мелкие лоскутки, которые я стараюсь собрать и что-то ответить своему родному ребенку, который в данную минуту страдает. - Ты чего, малыш? Ну кто тебе сказал, что папа тебя разлюбил? - Позвони ему, - просит Маша. – Пообещай, что я всегда-всегда буду есть кашу. Даже манную. Даже комочки съем. Лишь бы он меня любил. - Маш, папа тебя не разлюбил. И не надо ничего есть через силу, я тебе много раз об этом говорила. - Почему он тогда не приезжает? Сжимаю хрупкое тельце, и сама не сдерживаюсь, слезы льются бурным потоком по щекам. В этот момент я сама готова съесть любую кашу, лишь бы этот кошмар закончился. Маша вся дрожит, её боль словно по невидимым волнам передается мне. Да гори оно всё! Достаю телефон из-под подушки и набираю контакт, переименованный со вчерашнего дня в сухую подпись «СОБОЛЕВ». Так проще. - Да, - эхом раздаётся в тишине. Молча слушаю то, как он дышит. Интересно, где Богдан сейчас?! В квартире?! Как он питается? С кем встречается? Кто гладит ему рубашки на каждый день? Вопросов так много, что я зависаю от калейдоскопа мыслей в своей голове. - Яна, - зовет Даня на выдохе. Голос ровный и… не озлобленный. – Ты позвонила, чтобы молчать?! Мотаю головой, будто он сможет это увидеть. Муж пообещал меня уничтожить, напоминаю. А я звоню ему в два часа ночи, оправдавшись даже для себя тем, что все это ради нашей с ним рыдающей дочери. Выгляжу при этом крайне жалкой, поэтому просто передаю трубку Маше. - Па-па, - всхлипывает дочка так пронзительно, что я лихорадочно подскакиваю с кровати. - Да… малышка, - слышу дрогнувший голос. – Я соскучился. Очень сильно по тебе и Ване. - Я тоже, папочка. Когда... ты приедешь? - Скоро. Вот увидишь, совсем скоро мы встретимся. - Папа, ты что больше не любишь маму? Нас не любишь? - Тебя очень люблю, моя девочка. И Ваню люблю. Всех. Слезы душат. Внутренности выворачивает наизнанку. Ничего не соображаю. Сминаю в руках ткань атласной ночнушки, а потом переступаю с ноги на ногу. Включаю свет в ванной и захожу внутрь, прикрывая за собой тяжелую дверь. А потом слабо стекаю по ней на холодный пол. Озираюсь. Здесь все чужое. Здесь я чужая. Богдан прав. До конца Соболевой я так и не стала. По крайней мере, в его понимании. Но, я уже и не Шацкая… Слишком много времени прошло. Зависла где-то посередине и качаюсь словно тряпочка на ветру. Каждый, кто проходит мимо, дергает, а я держусь из последних сил. А кто я вообще?! Когда я об этом всерьез задумывалась?! Почему мне все указывают, что делать? Почему сестра вправе говорить о моих недостатках и оскорблять отца моих детей? Когда я что-то в себе упустила, раз позволила такое?! Голос за стенкой стихает, и я поднимаюсь. Умываюсь теплой водой, спешу обратно в комнату. Маша спит, а экран телефона погас. Утро начинается с того, что я сама не заметив, спросонья отвечаю на звонок свекрови. - Яна, здравствуй. Скажи мне, пожалуйста? Я тебя чем-то обидела? Почему ты мне не отвечаешь? - Доброе утро, Юлия Сергеевна! Я... не знаю. Извините, - проговариваю искренне. - Если я чем-то обидела, прошу прощения. Я на коленях перед тобой стою, дочка. Поговори, пожалуйста, с отцом. Умоляю. Дальше, словно в тумане слушаю её стенания и просто поверить не могу, что мой родной отец на такое способен… Глава 17. Яна. - Как ты мог, папа? – залетаю к родителям в спальню в совершенно ужасном виде. Мама ошарашенно смотрит. Мои волосы разметались в беспорядке по плечам. Я даже не умылась и халат не накинула. Чуть снижаю собственную громкость, чтобы дети не проснулись. Отец тут же вскакивает и сонно пытается разглядеть циферблат на часах, лежащих на комоде. Накидывает верх от пижамы и надевает очки. - Ты что кричишь, Ян? Тебе плохо опять? – непонимающе хмурится. Расслабленно зевает. Я просто поверить не могу. Он такое сотворил и спокойно спит. Ему даже кошмары не снятся?! Рассматриваю папу. Ему давно за пятьдесят. Голова седая, рассудительные глаза, на лице ухоженная борода. Жизнь научила его быть жестким и предприимчивым. Но ведь не до такой степени?! - Мне ужасно. Ужасно оттого, что ты натворил, - произношу одними губами. Внутри шок. Непонимание. Ужас. И боль оттого, что теперь дороги назад нет. Война папы и моего мужа преодолела отметку. Отсек в прошлую жизнь заперт. Теперь навсегда. Я даже не успела выбрать, по какую сторону баррикад остаться. У меня это право отняли безжалостно. - Да что случилось-то, ты можешь сказать? – нервно смотрит на маму и снова разворачивается ко мне. Прикрываю лицо руками и реву. Мой отец – бездушный человек. - Ты правда отменил операцию Ане Соболевой?! У нее отобрали квоту в последний момент. Даже за деньги отказались оперировать. Лицо папы практически не меняется, только брови немного приподнимаются. Он не возражает. Стискивает зубы. - Я поверить не могу, - шепчу, мотая головой.