Хватит. Утвердительно кивнув самому себе в отражение, шагаю обратно в свою опочивальню. Душ принять не в состоянии, поэтому стягиваю футболку и устраиваюсь на узкой кушетке для карликов. Долго смотрю в потолок, разбирая ночные тени по отрезкам и точкам. Думаю о жизни… О семье… О том, что я, возможно, не самый плохой и никчёмный человек теперь. В тридцать лет уже и о таком периодически кручинишься. Жить здесь и сейчас – удел неоперившихся юнцов, которые пороха не нюхали ни в прямом, ни в переносном смысле. Потому что только с возрастом принимаешься по очереди заворачивать то в прошлое, то в будущее. Оцениваешь, анализируешь… Делаешь выводы. Выставляешь себе плюсы и минусы. Как без этого?! Засыпаю, скорее всего, под утро. Но некрепко, будто бы на поверхности плаваю. Расталкивают в семь утра. Провожу привычные манипуляции, наспех завтракаю овсянкой с чаем и быстро сваливаю немногочисленные вещи из шкафа в дорожную сумку. – Остался бы ещё на день, – обеспокоенно выговаривает Вероника, когда забегаю, чтобы попрощаться. – Да, останься, – взвизгивает Маришка, отрываясь от экрана планшета. Подарок прямо в точку! – Не могу, боец, – тепло ей улыбаюсь и легонько сжимаю тоненькое запястье. – Ты приедешь ещё? – Конечно, – обещаю. – Приеду обязательно. – Ладно, – грустнеет она и мы сталкиваемся потерянными взглядами с Вероникой. Опускаю глаза. – Богдану пора, мышка, – проговаривает мать дочке притворным, весёлым тоном. – Ты поехал к другим детям? Хитрая и умная. Толковая девка вырастет! – Да. К Маше и Ване. Я тебе про них рассказывал, помнишь? – Помню, – обиженно поджимает губы. – Будь сильной, Мариш, – даю напутствие, чувствуя, как свербит в переносице. Потираю её с силой пальцами. – И слушайся маму. Чёрт. – Уезжай, – отворачивается девчонка. Дуется. Громко вздыхаю и вынимаю бумажник из кармана. – Не надо, пожалуйста, – Вероника нервничает, заламывая пальцы. – Не спорь, – пресекаю любые возражения. Она извинительно закатывает глаза, плачет и прощается. Желает всего наилучшего, а потом долго смотрит вслед. Выйдя на улицу, закидываю сумку на плечо и оказавшись за территорией, наконец-то закуриваю. Смачно вытягиваю едкий дым в лёгкие. Да! Глядя на привычную сигарету, зажатую между пальцев, тут же чувствую себя слабохарактерным, что вынуждает немедленно от неё избавиться. Давно хотел бросить, по-моему, нет лучшего времени, чем сейчас. На языке ещё долго держится вкус табака и неприятная горечь от сцены прощания с Маришкой. В жизни так много несправедливости, что иногда, хоть волком вой. На стену лезь. Не дай бог с кем… Оказавшись в "Домодедово", снова пытаюсь набрать своим, но телефоны выключены. Пораскинув мозгами, выбираю нужный номер в контактах. – Каролина, добрый день, – вежливо проговариваю. – Добрый, – сухо отвечает журналистка. – Богдан Соболев, – представляюсь. – Соболев? – голос смягчается. – Слушаю внимательно. – Супругу потерял. Она не в центре, случайно?! – В центре? – переспрашивает озадаченно Никифорова. – Я сама её сегодня не видела, но Яна Альбертовна была с утра, потом уехала домой. Плохо себя чувствует. – Что-то серьёзное? – хмурюсь. Вчера всё было отлично. Позавчера она немного перебрала винного варева, которое наколдовала Стоянова. На весь дом несло гвоздикой так, что мне самому сделалось дурно. – Я не знаю, Богдан. Думаю, просто не здоровилось. Бывает. – Ладно. Прошу прощения за беспокойство. – Всё в порядке. Звоните, если нужно, – участливо произносит Каролина. После обмена любезностями снова долго смотрю на взлётную полосу. Может, у Яны что-то с телефоном? Забыла? Разбила? Утопила? Всякое бывает. Перелёт проходит гораздо хреновее, чем я рассчитывал. Тело штормит люто и, по всей видимости, поднимается температура. Сосед справа все два с половиной часа над землёй весело храпит и норовит по-братски устроиться на моём плече, чем непомерно раздражает. Выдыхаю, только когда приземляемся и разлепляемся с ним, как сиамские близнецы. Из аэропорта сразу еду домой. Постукиваю по рулю костяшками пальцев и раздражаюсь каждому запрещающему знаку светофора. Посматриваю в зеркало, щёки горят, в глазах пелена. По-хорошему лечь бы и поспать. Надеюсь, получится. Кинув машину у ворот, оставляю сумку на заднем сидении и, забросив руки в карманы, направляюсь к дому. Переступив через порог, зову: – Ян. Тишина. Скидываю обувь и куртку. – Яна, – мой голос распространяется практически эхом. Покачав головой, прохожу в гостиную и замираю на пороге. Янка сидит на полу, обнявшись с собственными коленями. Светлые кудри раскиданы по оголённым плечам, бретелька от топа болтается в районе предплечья. Веду взгляд дальше и зависаю на красивых, тонких лодыжках. Затем меняю выражение лица от удивления, когда рассматриваю кучу прозрачных осколков рядом с хрупкой фигурой жены. – Ты чего? – спрашиваю обеспокоенно. Жена приподнимает лицо. Стирает прозрачную влагу с надутых щёк и жалобно выговаривает: – Я тебя ненавижу, Соболев! Глава 47. Богдан