Ермаков опускает взгляд. Вижу, что улыбается, точнее, скалится. Цокает языком громко, а когда снова смотрит на меня, я понимаю, что злится. — Я с тобой двадцать четыре на семь тут сижу из-за этой ноги. Хоть раз могу позволить себе побыть в мужской компании, Саш? Это преступление какое-то? — Из-за ноги? — сглатываю и делаю шаг назад. — Ты меня обвиняешь? — Нет. Но хотелось бы немного понимания. — А разве я тебя не понимаю? — Я не знаю. Ничего уже не знаю. Дем качает головой и, оттолкнувшись от стены, идет в спальню. Всхлипываю и сжимаю горло ладонью. Так паршиво мне давно уже не было. Сжимаю пальцы в кулаки, всхлипываю и бегу в ванную. Там уже реву от души. Шум воды заглушает мои собственные всхлипы. Кажется, что ничего больше не имеет смысла. У нас не получается. У меня не получается. Смотрю на свои руки, а потом ловлю в зеркале чей-то совершенно чужой взгляд. Затравленный, растерянный, испуганный. Когда понимаю, что сама на себя же и смотрю, проваливаюсь в дикую панику. Руки, царапины эти, глаза безжизненные — разве это я? Никогда такой не была. Ни денечка раньше. Я радовалась жизни, хотела ее проживать. Стремилась. Любила. Себя. В первую очередь любила себя! А теперь что? Теперь вся моя жизнь вертится вокруг мужика и наших с ним проблем. Проблем, которые, возможно, и решать-то не стоило. Дрожащими пальцами вытаскиваю из аптечки бинты и перекись. Обрабатываю расцарапанные запястья и заматываю все это бинтами. Выдыхаю. Вытираю слезы, а потом долго смотрю на себя в зеркало. Так продолжаться больше не может. Кажется, это край. Финиш! Щелкаю затвором в ванной и почти на цыпочках перемещаюсь в спальню. Демида внутри нет, но я вижу его спину за стеклом. Он стоит на балконе, упирается ладонями в перекладину. Стоит, опустив голову, смотрит вниз. Ему тоже плохо от происходящего. Делаю глубокий вдох, тру виски и слышу, как открывается дверь. — Саш, — Демид в несколько шагов сокращает расстояние между нами, касается моей руки, а потом морщится. Видит бинты, трет затылок и смотрит… Смотрит виновато. — Ты снова? — выдыхает, поглаживая большим пальцем кожу над бинтиком. — Зачем? Сашка, — притягивает меня к себе, целует в макушку. Вдыхаю его запах, всхлипываю, сминая воротник его рубашки пальцами. — Я не хотел тебя обижать. Эмоции. Мы всегда вместе, и мне это очень нравится, Саш. Очень! — поддевает мой подбородок, чтобы я посмотрела ему в глаза. — Но я устал сидеть в четырех стенах. Работы нет, вместо нее эти долбаные процедуры. Прогнозы хорошие, но, когда я вернусь на поле, понятия не имею. Это злит. Вот я и срываюсь. Не должен, знаю. Веду себя как дерьмо. — Дём, — хватаю ртом воздух и смотрю на него во все глаза. — Давай сходим к семейному психологу. Озвучиваю то, что уже неделю вертится в голове. Это может быть выходом. Это может позволить нам все исправить! — Саш, ты же знаешь, что я не особо верю во все эти их методы. Ты же сама говорила, что ходила, после развода, и тебе не помогло. — Я не понимала, чего хочу, Дём. Конкретного запроса у меня не было, а сейчас есть. Ермаков шумно выдыхает, выпускает мои ладони из своих рук, сжимает переносицу пальцами и делает шаг в сторону. Знаю, что он относится к этому скептически. Знаю, но верю в нас. Все еще верю! Обнимаю свои плечи. Холодно становится. За окном даже ночью душно, а мне так холодно в эту самую минуту. Между нами стена какая-то, которую пробить ну просто нереально. — Хорошо, давай, если тебе станет легче, Саш. Я готов ради тебя на все. Поджимаю губы. Улыбки не вырисовывается. Он готов ради меня на все? То есть сходить к врачу, который нам может помочь, — это подвиг для Демида? — Мне кажется, у нас не получается, Дём. Ничего. Совсем. Ермаков ловит мой взгляд, а потом и руку. Крепко сжимает ладонь. — Сань, ты чего? — тянет на себя. — У нас все получится. Уже получается. Просто нужно время. Тебе сложно, недоверие, ревность, я понимаю. Мне тоже сложно, это заточение от работы, нервы, но мы любим друг друга и со всем справимся. Может быть, распишемся? Распишемся? Снова? — Давай не будем торопиться. — Почему? — Демид гладит меня по щеке. — Нам обоим так будет проще, Саш. Узаконить все и… — Давай не будем торопиться, ладно? Заглядываю Дему в глаза. Он вроде кивает, вроде спокоен, но в глазах буря. Смерч настоящий. — Я тебя люблю, Саш, — сжимает мои плечи и ждет. Ждет! — И я тебя. — Что ты меня? За эти месяцы ты ни разу не сказала, что любишь, Саша, ни разу! — Я не могу так быстро перестраиваться. — Уехать со мной можешь, жить со мной можешь, спать, а сказать самое важное — нет? А может, все проще? Может быть, ты и не любишь? Он спрашивает в лоб, а я зависаю. Нервно и даже слегка истерично, потому что глупо улыбаюсь, пожимаю плечами. Может быть и нет? Может быть? Нет? А что, если нет? Мое молчание затягивается. Демид психует, резко отходит в сторону. Злится. Вижу, как вздымается от рваных вдохов его грудь, как напрягаются плечи, и хочу сквозь землю провалиться. Я не могу сказать ему этих слов, просто не могу, и все. Как только думаю о том, что вот-вот сейчас произнесу, перед глазами сразу Ася, ребенок, журналисты, скандал. А потом, потом накрывает болью. Едкой, разъедающей. Хочется лечь и не шевелиться. Хочется исчезнуть. Я часто об этом думаю и часто проваливаюсь в апатию. Ничего не хочется. Именно поэтому ничего мне не хочется! Из-за слов этих. Из-за прошлого. Из-за чувства вины. Он из-за меня вне игры сейчас, мы погибнуть из-за меня могли. Хочется снова почесать запястье, но я уверенно сжимаю пальцы в кулаки, не позволяя себе этого сделать. — Я понял, — Дем печально улыбается, взъерошивает волосы на своей голове, а потом запрокидывает лицо к потолку. Хочется что-нибудь ему сказать, что-то правильное и подбадривающее, но слов у меня нет. И сил уже больше нет. А еще я с ужасом жду следующих выходных, потому что Ермаков улетит в Питер. На два дня. К сыну. У мальчика день рождения. Как я это переживу, просто не представляю. За все время, что мы вместе, Демид ни разу не был там лично, не встречался с ними больше. Ни с ребенком, ни с Асей. Но тут вроде как праздник, и поэтому… Зажмуриваюсь. До боли закусываю губу. Не могу думать об этом. Он будет там с ними как семья. У него за этого ребенка чувство ответственности, а Крылова давит на чувство вины. Он не выбирал меня! Не выбирал. Только сейчас осеняет окончательно. Он выбрал золотую середину для себя и только для себя. Знал, что я не смогу смириться, но все равно хотел меня вернуть. Я и сама знала, что не смогу в этом жить, но решила попробовать, рискнуть, первые недели после нашего воссоединения были такими счастливыми. Я давно не чувствовала себя так хорошо, как тогда. Но чем больше проходит времени, тем ужаснее кажется принятое мной решение вернуться. Глава 24 Демид Перелет Москва — Питер дается с трудом. Нога отекла, состояние паршивое. Все раздражает. Хотя эмоционально я труп уже неделю. Все не складывается, не получается. С Сашкой отношения с каждым днем становятся лишь хуже. Что, если мы поспешили? Я умирал без нее этот год, задыхался, злился. После аварии показалось, что есть надежда. Мы сблизились, только, кажется, все и правду было повязано на ее чувстве вины. Понимал ли я это? Понимал. Верил, что смогу перетянуть ситуацию и избавить ее от этого чувства? Верил. Только вот чем больше проходит времени, тем больше агрессии я испытываю. Работа встала, мой день — это походы по врачам, занятия и Саша. Я злюсь. Иногда ловлю себя на мыслях, что обвиняю ее в случившемся. Не вслух, конечно, но в душе, виню. Если бы она только не хваталась за руль… Впрочем, это никак не отражается на моем к ней отношении в жизни. Я люблю ее. Попрежнему. До потери пульса люблю.