– Домой? – хмурится Кот, смотрит мне за спину, а после вышибает из реальности ещё больше, просто беря за руку. – Пошли, отвезу вас, тем более моя машина как раз крайняя. – В смысле отвезёшь? – Внутренняя яма с копьями вдруг маскируется еловыми ветками. – Ты же пил. – Ага, – весело хмыкает мой как бы начальник и за руку ведёт к детской зоне, – яблочный сок. Хочешь, налью? – А поможет? – Тебе – вряд ли, – хмыкает он и организовывает всё так, что через несколько минут мы уже сидим в его корабле, пока сам Кот прощается с весёлым Еськой, мрачным Ником и обещает родителям приехать ещё. – Расскажешь? – уже выезжая из коттеджного посёлка, предлагает он. Навстречу проезжает грузовик с надписью «Цветы для вас» на раскрашенном борту. На языке появляется привкус горечи. – Что рассказать? Внутри тянет и ноет, и я не понимаю, что с этим делать. – Батманов поведал про ваш развод? – Мой быстрый взгляд на Даньку, который от избытка впечатлений уснул. Усмешка. – Откуда ты знаешь? Поспособствовал? – Вряд ли он приезжал подарить маме цветочки, – хмыкает Кот, выезжая на трассу. – И нет, я узнал за час до тебя, случайно. Зато у тебя есть минимум двадцать минут, чтобы пожаловаться на то, что все мужики козлы. – С чего такая доброта? – Может, хоть так ты вернёшься к нормальному дресс-коду, – со смешком выдаёт он. – Или считай, что это бонус к зарплате. – А если серьёзно? – Глупо, но пустота внутри подотпускает, а его компания почти веселит. – А если серьёзно, то мне надоело менять секретарей, так что давай, жги. Готов пожертвовать ушами и родственником, лишь бы поработать с нормальным специалистом. – Поработать это вряд ли, – качаю я головой, а за окном всё быстрее мелькают сосны да берёзы. – Что, уволишься из-за пустяка? – Пустяка? – Совсем уже? – По-твоему, то, что он провернул – пустяк? – Кретинизм, – ставит диагноз Кот и бросает на меня нечитаемый взгляд. – Но, знаешь, я хотя бы перестал отчитываться о вашем дружном семействе, спасибо и на этом. Всё это время был уверен, что у Ника блажь, которая быстро пройдёт, но на четвёртом году стало не смешно. И понятно, что это надолго. – Это не повод распоряжаться чужой жизнью. Давай я тебя возьму и женю втихую? Пусть даже на десять раз красотке. Понравится? Или что, – повышаю я голос, – ты мужик, а я бесправная скотинка? – Крис, – кривится Кот, – ты на взводе. Лучше покричи, скажи, что Ник сволочь, промурыжь его, сколько хочешь, но прости. Заодно хватит времени признать, что ты его любишь, а после всё у вас будет как надо. – Кому надо? Ему? – Разговор перестаёт веселить, и я вздыхаю. – Я не хочу об этом говорить, сейчас точно нет, так что… – Поработаю молчаливым водителем, – хмыкает Кот и правда молчит всю дорогу, вплоть до того момента, пока не останавливается около моего подъезда. – Надеюсь, что ты примешь правильное решение, – озвучивает он напоследок, садится в машину и уезжает. Правильное. Ещё бы понять правильное для кого. Вздохнув, я веду полупроснувшегося Даньку домой, отказываясь думать, что времени у меня всего лишь до понедельника. Глава 29. Крис Мне казалось, что до понедельника, но уже в воскресенье меня не то чтобы будит, но вырывает из мрачного ничегонеделания звонок Кота. Если он опять будет рассказывать бредни про клубы и Ника, пошлю дальним лесом. – Посмотри в окно. – Коротко, ясно и ни разу не Костиным голосом. – Не хочу. Сбросить вызов несложно, сложнее не думать. И не чувствовать. Идиотская, но от этого не менее предательская мысль взять и простить, сегодня является всё чаще. Периодически я вовсе заставала себя стоящей посреди комнаты или с кружкой, не донесённой до рта. Простить? Горечь обмана появляется не на языке – гораздо глубже, там, где сердце всё ещё ускоряется, стоит мне бросить взгляд на кольцо, лежащее на полке. Широкий обод стального цвета и три слова на изнанке. Ты моя жизнь. И хочется бить посуду, но я продолжаю, закинув ноги на журнальный стол, сидеть на диване и сверлить бездумным взглядом стену напротив. Звонок. Незнакомый номер. – Крис, это Есений, мы встречались недавно. – Тяжёлый вздох. – Мы тут… – Шлепок, ойканье. – Я тут, хотя давай ты просто выйдешь? Хотя бы на балкон, а то эти двое меня насмерть заморозят. Сегодня и правда холодно, тринадцать градусов и северный ветер. Поэтому я не противилась, когда Данька решил остаться у мамы, всё равно не погулять, а там ему и лото, и домино, и сладкие булочки – лучшие способы согреться. Жаль, мне не помогут. – Ну, если заморозят. Сбросив и этот вызов, я накидываю куртку, беру ключи и спускаюсь во двор, в котором никого нет. Выйти на балкон? То есть они с другой стороны? Собираясь испортить псевдоромантический сюрприз с извинениями из свечей или ещё какой-нибудь ерунды, я обхожу дом. Увы, срыв не удаётся. С той стороны оказывается всего лишь теннисный корт. И две машины. И три человека рядом с ними. Желание подходить исчезает как вид, но Воскресенский меня уже увидел. Все трое увидели, но Кот и Еська так и стоят около машины, не в пример братцу, решительно шагающему в мою сторону. – Ты пришла. – Исключительно из-за того, что пожалела вашего младшего, он и так хилый. – Поёжившись, я плотнее закутываюсь в куртку, а на нём одна тонкая футболка. Не продует? – А меня пожалеешь? – Прямой взгляд, руки в карманах. – А тебя без надобности, – усмехаюсь криво, – ты всё можешь сам. – Без тебя нет, – упрямо дёргает он подбородком. – Разве? – Звякнув ключами, я скрещиваю руки на груди. – А по-моему у тебя прекрасно получается. Захотел – развёл, захотел – женил, захотел – соврал. – Я не врал тебе ни единым словом, – хмурится Воскресенский. Шагает вперёд, но натыкается на мою поднятую ладонь. Смотрит на палец, где больше нет кольца. – Ни разу, Крис. – Ах да, – хмыкаю, – это не ты соврал, это я не спросила. Так ведь? Слушай, – вдруг осеняет меня, – а чтобы ты сделал, когда я всё-таки собралась бы разводиться? Подсунул липовые бумажки? Нанял актёров, чтобы имитировать суд? – Я собирался сказать у себя, тем же вечером. – Но Саша тебя опередил. Браво, Воскресенский. – Три одиноких хлопка звучат особенно издевательски. – В любом случае своего ты добился, а мне пора. Рывок, объятие, отчаянный шёпот. – Прости! – Терпкий, с горьковатой ноткой одеколон окутывает на раз и остаётся одно желание – прижаться ближе и поддаться. Желание, которое я сдерживаю невероятным усилием воли. – Я виноват, я не должен был лезть в твою жизнь. И я готов тысячи раз просить за это прощения. – Лоб касается лба. – Меня закоротило тогда в лифте, я думал, глючит, но это и правда оказалась ты. А потом как по накатанной… и ты ведь отвечала мне, Крис! Я до последнего думал, что мне кажется, что обманываю сам себя, ещё и Батманов лез… Хриплый смешок, прикосновение к щеке, глубокий вздох. – И я не врал, мечта моя, я уже никуда не денусь. Не после того, как ты согласилась. Даже если мне понадобится ещё восемь лет, чтобы ты меня простила. Впечатляющий монолог, настолько, что по рукам мурашки, но обида всё ещё при мне. Как и недоверие, горечь, и много чего ещё из того, что я не планировала испытывать к Воскресенскому. – А если не прощу? – Тогда внуки маме не светят, – коротко усмехается он и заглядывает мне в глаза. – Ты имеешь полное право злиться на меня, Крис, но ничего ведь не изменилось. Или скажешь, что твои чувства прошли за день? – От любви до ненависти один шаг, – покачав головой, я выскальзываю из объятий, которые всё меньше хочется покидать. – Так же, как и обратно, – улыбается Воскресенский, но напарывается на мой взгляд. – Только шаг этот в пропасть, – отзываюсь бесстрастно, – а я уже налеталась. Условие выполнено, надеюсь, теперь вы отпустите бедного брата греться. И с мазохистским удовольствием я смотрю, как меняется его выражение лица. Да, мне тоже больно. Меня, по сути, предали, и я не знаю, как теперь буду выплывать из отношений, которые так глубоко вгрызлись в сердце. Понедельник – день тяжёлый. Особенно если начальника нет, а встречи есть, и первая из них уже через двадцать минут. – Где ты, где ты, где ты? – Нервно постукивая носком туфли по полу, цежу я сквозь зубы, слыша в ответ одни гудки. Гудки, вместо наглого начальничьего голоса.