— Причём здесь ты? — недовольно хмурюсь я в ответ. — Ну, как… — Его взгляд о-очень медленно скользит по моим ногам, от кроссовок и выше, до самого края джинсового сарафана, действуя на меня не хуже откровенных прикосновений. И, не выдержав, я кладу руки на колени, чтобы прижать и так облегающий подол. — Я же звал тебя на свидание, а ты отказала. — Этот вопрос мы уже решили, и Данька никак к нему не относится. Ещё бы самой в это поверить, потому что менять секцию, несмотря на все свои дёрганья, хочется всё меньше. И всё больше хочется удивить наглые глаза Воскресенского. — А если позову ещё раз? От встречи взглядов приходится прикусить губу. И дёрнуться, когда его ладонь лаской проходит по моей щиколотке. Я даже пискнуть не успеваю, а гиптонизирующий меня Воскресенский поднимает ладонь на уровень своего лица. — Травинка. И между его большим и указательным пальцем действительно зажата зелёная и сочная травинка, но куда там, если в моей голове он — бросающий меня на мою же кровать. — Свидание? — кажется, уловив настроение, разом меняется Никита. — Нет, — я упрямо трясу головой в ответ. В основном для того, чтобы избавиться от картинки, где я снимаю с него эту дурацкую футболку. — Совсем нет? — На этот раз никакой травинки на мне точно нет, и широкая ладонь, не скрываясь, поднимается выше, по голени, покрывая всю меня предательскими мурашками. «Совсем нет?», — вопит дурацкое подсознание, и горячая маета внизу живота ему только подыгрывает. И я не могу отказать. Твёрдо и уверенно точно не могу. — Ник! — раздаётся громовое и недовольное с середины поля, заставив Воскресенского на мгновение прикрыть глаза. А в следующую секунду передо мной снова вполне себе дружелюбный и насмешливый тренер. — Иду! — повернувшись, отзывается Никита, после чего встаёт, и действительно, возвращается к мальчишкам. А я даже самой себе не могу признаться, что жалею об отсутствии его ладони. Глава 4 Тренировка проходит активно, и даже Данька, по впечатлению Игорёхи необщительный и растерянный, вполне себе вписывается в компанию. Парни не провоцируют новенького ни словесно, ни физически, хотя, может это потому, что я почти всё время за ним слежу. Компенсирую, что не могу смотреть на Крис. Хотя хочется с такой силой, что приходится вместе с парнями и разминаться, и упражняться, и растягиваться. На третьей по счёту тренировке за сегодня это даром не сдалось, но нагрузка хотя бы минимально снимает напряжение с других частей тела. Особенно, после её «нет» и голимого секса в тёплых карих глазах. И пожара в руке, что всё ещё помнит прикосновение к обнажённой и бархатистой коже. Волнующая судорога проходит по телу, и я снова впрягаюсь, вместе с парнями выполняя координационную лестницу, и едва не навернувшись на последней ступени. Игорёха недовольно качает головой, но молчит. Сейчас молчит, а сколько он строчил писем начальству, когда меня, футболиста-любителя поставили ему в пару! Но ничего, привыкли, сработались, в какой-то степени даже сдружились. Хотя, может, он оттаял только потому, что я получил спец диплом и теперь можно было не контролировать каждый шаг придурка-недоучки. Можно было до этой тренировки, потому что ещё две запинки не ускользают от внимательного, даже несмотря на рыхловатый вид, Игорёхи. — Я думал знойные мамочки мешают только разнеженным сынкам, — начинает он, когда я встаю рядом, смотря как парни перепинываются мячом, — но, оказывается, тренерам тоже мешают… — А в бубен? — Вот вообще без смеха. Потому что вместо яркого и безоблачного будущего с Крис я получаю отказ за отказом. Пока получаю, умом прекрасно понимая, что не время, не место и, в целом, подготовиться бы получше, но её образ так давно пробил всю мою защиту, что бесполезно. Хочется взять, перекинуть через плечо и уволочь в пещеру, чтобы больше никто и никогда… Вру. Какое там плечо, если в отбитом мозге столько восторга, что и коснуться страшно. Сам не знаю, как не кончился весь и разом, когда ладонь легла поверх маленькой идеальной ножки. — Я сам тебе в бубен дам, если мозги не включишь, — кривится Игорёха, окрикнув Ивана. Чтоб не напирал и не зарывался, пока работает в паре с Данькой. — С каких пор тебя так контузит от стройных ног и миловидной мордашки? — Это не просто ноги и мордашка. — Один раз можно, и я всё же оглядываюсь. Чтобы вдруг поймать её взгляд даже через четверть поля. — Это Крис. — Поплыл мужик, — недовольно крякает тот, махнув на меня рукой. — И давно это с тобой? — Давно, — возвращаюсь я в реальность. Короткий свист, и парни замирают. — Хорошо, молодцы! А теперь… — И как тебе новенький? Часом спустя душ выходит совсем быстрым, и я натягиваю футболку на влажное ещё тело. Не замёрзну, зато могу попробовать перехватить Крис на выходе из манежа. — Любимчика нашёл? — презрительно фыркает Игорёха. Он никогда особо не намывался, предпочитая общему душу родную ванную, вот и сейчас обёрнутое вокруг бёдер полотенце не прячет ни тёщины блины, ни домашние борщи. — Хоть раз находил? — Металлическая дверца шкафчика хлопает резче, чем надо, но чёрта с два я против. Жаль только, что с такими разговорами Крис точно не догнать. — Есть претензии? — Да ладно тебе, Никитос, — идёт на попятную Игорёха, правда, с присущей ему ленцой. — Ты бы поаккуратнее с этими мамашами, потом греха не оберёшься… — Закрыл бы ты рот, Игорь Валерьевич, пока не прилетело. Бесит! Вот так и батрачь ни за что, чтобы потом ловить такие заявления. Охренеть просто. И от кого! От Игорёхи, который работал со мной все эти годы. — Да ладно тебе, Ник. — Он встаёт, чтобы хлопнуть здоровенной ладонью по моему плечу. — Ну, переборщил… так это я просто завидую. — Чему? — мрачно усмехаюсь в ответ. — Адреналина не хватает? Или думаешь весело сохнуть по замужней девушке? — Так она ещё и… — протяжно присвистывает Игорёха. — Уже нет. Пока. Подхватив со скамьи спортивную сумку, я иду к двери. — А парнишка ничего такой, — догоняет меня уже на выходе из раздевалки, — вдумчивый, серьёзный. Если ещё и бить по мячу научится, цены не будет. Это оправдание? Если так, то оно не работает — хмыкнув в ответ, я захлопываю за собой дверь раздевалки. И оказываюсь в шуме, веселье и бесконтрольности мальчишеской возни. Той самой, где двадцать три парня от семи до одиннадцати уже переоделись, но почему-то всё ещё здесь. Не разобранные родителями, после тренировки они братаюся, спорят и тыкаются в телефоны друг друга. Всё как у взрослых, только мальчишкам не обязательно ещё делать презентабельные виды и прикидываться. — Никит, всё нормально? — басит из-за плеча Ванькин отец. — Мой опять огрёб? Привет, кстати. — Не огрёб, — фыркаю в ответ и пожимаю медвежью ладонь приятеля. — Нормально всё, Паш. Или думаешь, я с твоим бандитом не справлюсь? — Ты-то? Только ты и справишься, — коротко усмехается тот и скрывается в толпе, чтобы выцарапать главного хулигана команды из лап друзей. А со следующим шагом до меня, наконец, доходит причина всеобщей толкучки — на улице, барабаня по крышам и скатам манежа, хлещет ливень. Тот, который обещали последние дней пять, но не срасталось, так что к сегодня никто уже в него и не верил. Потому и не торопились обычно занятые родители — мало кому захочется добровольно подставиться под ведро льющейся сверху воды даже если парковка в двух шагах. — Никита Александрович, а как там Сашечка? — Только услышав голос, я едва не сигаю под дождь, но вовремя затормаживаю. — Он сегодня какой-то бледный был… Крепись, мужик, трусы не играют в тренеров. — Мария Васильевна, — имя-отчество вязнет на зубах хуже советских ирисок, — не стоит беспокоиться, Саша прекрасно потренировался. — И не устал? Мария Васильевна — беспокойная, двадцати с небольшим летняя девица офигительно фигуристой наружности, от которой все мы, от охраны до взрослых футболистов, поначалу мыли пол слюнями. Поначалу, пока не оказалось, что девица прилипчивая до тошноты и настолько же озабоченная благополучием своего Сашеньки. И вот это всё «Не устал ли Сашенька?», «Сашенька какой-то бледненький!» и «Не напрягайте сегодня Сашеньку!» сопровождало меня последние месяцев восемь. И пол мы всем тренерским составом мыли уже не слюнями, а горючими мужскими слезами. Ибо Марии Васильевне в нужное время никто не додумался объяснить, что каждый мужчина — это случайно выживший мальчик. И теперь за упитанного для восьми лет Сашеньку огребают все и разом.