— Речь по большей части обо мне, — закидываю ногу на ногу, прямо глядя на Анастасию. — Мне сорок пять лет, я глубоко женат и у меня трое детей. Два мальчика девочка. Жена — умница-красавица… Но есть один момент, который все омрачил. Между мной и вашей дочерью случился коитус. Некрасивый, пьяный и в уборной. По лицу Анастасии пробегает тень, и она кидает быстрый взгляд на молчаливую Надежду. И в этом взгляде нет испуга за дочь или беспокойства. А есть — возмущение и что-то еще. Что-то то брезгливое, липкое и холодное. — Так она от тебя… — выдыхает Анастасия. — От меня. А дальше происходит вот что. Она замолкает, наконец отставляет кастрюлю и оценивающе окидывает меня взглядом. Да, именно оценивающе. Я уже не коллектор, а серьезный дядька с фирмой и деньгами. И меня, вероятно, есть шанс подоить. Я теперь не угроза, а возможности. — Я развожусь с женой. Глазки у обоих вспыхивают, и Ярик вскидывает свою мохнатую бровь, неприятно удивленный реакцией двух идиоток. — А я — человек честный, — сдержанно улыбаюсь, делаю паузу и продолжаю. — Уйду из семьи без всего. Это ведь правильно, да? — не спускаю глаз с Надежды. — Все, чего я достиг с этой женщиной, останется ей и нашим детям. — Что? — выдавливает из себя Надежда. — А я останусь преподавателем в университете, — пожимаю плечами. — С одним окладом, и которого я еще и алименты буду платить. — Что? — вновь спрашивает Надежда. — Иначе бы я не смог, — отстраненно вздыхаю. и перевожу взгляд на пыльную люстру. — Да и надо сказать, я устал от всей этой головной боли с бизнесом, ответственностью… У меня-то и проблемы со здоровьем начались из-за этих нервов. Буду преподавать, жить спокойно. — Это ведь твой ребенок! — Я же не отказываюсь от него, Надежда, — невесело хмыкаю. — Я буду платить алименты на всех своих детей. На каждого, — перевожу спокойный взгляд на Анастасию, — а я напоминаю, что у меня их трое. — Ты не посмеешь! — у Надежды прорезается голосок. — Да как ты можешь?! Как ты… Он же твой! — А что ты так кричишь, Надежда? — вопросительно приподнимаю бровь. — Ты надеялась на что-то другое? Я же говорю, иначе я не могу. Я хочу спать спокойно и не чувствовать вины перед своими уже рожденными детьми, у которых папка оказался круглым идиотом. Все имеет свою цену. — А как же наш?! — взвизгивает Надежда. — У нас вот есть бабуля, — смотрю на Анастасию, которая идет красными пятнами злости. — С дедулей. Ничего, возьмет дедуля еще несколько ночных смен. Так и поднимем ребенка, да? Алименты буду платить в срок. — Ты этой стерве все оставляешь? — шипит Надежда. — А нам побираться? — Так именно с этой стервой я и поднялся, — недобро щурюсь. — И эта стерва не должна тебя больше волновать, как и мои дети. Не надо им писать или звонить. — Я и не писала… — Не лги мне, — встаю. — Хватит, Надежда. Я ведь не раз говорил на лекциях, что важно правильно оценивать риски любого дела. Твой бизнес-план был изначально сомнительным… — Я тебя люблю! А ты… Ты такое говоришь! Я ношу твоего ребенка! Твоего малыша! — Вот, кстати, насчет выносить, — оправляю пиджак за лацканы и киваю на Ярика, — твоя личная нянька. Суровая нянька, которая будет за каждым твоим шагом следить. И еще, если посмеешь еще раз сунуться к моим детям или жене, то я тебя упакую и отправлю в глухую деревню. — К моей бабке, — Ярик ковыряется в зубах ногтем мизинца. — А мою бабку даже быки боятся. — Ты… мерзавец… — Я не тот человек, с которым можно играть, — подхожу к ней и заглядываю в ее лицо. — Я выйду из брака голым и босым. Вот и люби меня таким. Бедным, старым, обвешанным детишками и алиментами. Ну, к такому красавчику ты бы зашла в туалет, а? Глава 29. Я тоже покумекаю — Никакой совести! — Анастасия подскакивает на ноги, и ее грудь с животом от такого резкого прыжка колыхаются. — Ты обрюхатил мою дочь! И еще смеешь… смеешь… Да мы просто так этого не оставим! — Ух ты, — разворачиваюсь к ней. — И что сделаешь? — Ты мужчина или нет?! — Я отказываюсь быть отцом? Отказываюсь признавать свою ошибку? Нет, — смеюсь я. — Вы получите все, что сможете стрясти с меня по закону. — Это ребенок… малыш… — Вы это уже перетирайте между собой, — отодвигаю молчаливую Надю в сторону рукой, — а мне пора. У меня сейчас каждая минута на счету. Дедуле информацию о том, кто отец донесет другой мой человек, когда у него будет обед. Его нельзя выдергивать от станка, — оглядываюсь и расплываюсь в улыбке, — и работу нельзя терять. А то кредиты, долги и внучок или внучка в перспективе. — У тебя нет сердца! — выкрикивает Надежда, а Ярик рассматривает то, что выковыривал из зубов. — Я и его с женой и нашими детьми оставлю, — недобро смотрю на Надю. — и помнишь на одной из лекций я с парнями шутил, что им в первую очередь важно правильно жениться. И разговор шел не о благосостоянии невесты, а о ее внутреннем стержне и общих взглядах на жизнь. — Ты меня совратил! — Неожиданно, — Ярик вытирает мизинец о полотенце, которое подхватывает со стола. — Изнасиловал! — Неожиданно дубль два, — Ярик медленно вздыхает. — Жаль, тебя на корпоративе не было, Ярослав, — перевожу на него взгляд. — Ты бы взял под контроль. — Да блин… — он цыкает. — Я в тот день блевал и дристал. Из всех щелей перло. Шавуху купил и, блин, так накрыло. Я тебе серьезно говорю. Я даже до квартиры не добежал. Жопа — на унитазе, а в руках — тазик. Да я там все бабкины молитвы вспомнил. Я еще рыдал. Я тебе отвечаю, Глеб. Рыдал! — вздыхает и меланхолично смотрит в окно, — думал, что сдохну. Всю свою жизнь успел вспомнить. Лет с двух, — переводит на меня взгляд, — даже ту деревянную лошадку, которой мне брат голову разбил. — Очень интересно, — хмыкаю я — А потом я к бабке поехал, лошадку эту нашел, — с тихой угрозой говорит Ярик, — вот жду, когда этот гондон откинется, и я ему должок отдам. — Ну, вот твоя нянька, — перевожу взгляд на Надю. — Посопровождает тебя по больницам, по анализам, проследит по твоим передвижениям. — И соблазнить меня не получится, — мрачно говорит Ярик. — Какой отврат, — Надя кидает на него презрительный взгляд. — Взаимно, — Ярик пожимает плечами. — Ты мне Клавку напоминаешь. Ту шалаву, что своего ребенка в яму с говном ребенка скинула. — Да у тебя одна история охренительней другой, — меня аж передергивает, и я выхожу из кухни. — Так я такой не от жизни хорошей, — Ярик следует за мной. — Слушай, я теперь себя виноватым чувствую. Чо ж ты так нажрался? — От радости, что колокольчики мои не отрежут. — А кто должен был отрезать? Во что ты влип? — Врач отрезал бы, — оглядываюсь. — Я себя тоже, знаешь ли, в один день похоронил. — Так колокольчики на месте? — обеспокоенно спрашивает Ярик. — На месте. И как видишь, сработали. — Ля, я бы тебе не дал так нажраться. — Я знаю. — И в туалет бы вместе с тобой пошел, — вздыхает Ярик. — Знаешь, как девочки вместе ходят в туалет, так бы и мы с тобой. — И еще скажи, что поддержал бы мое хозяйство, — выхожу в подъезд, голубые стены которого исписаны ругательствами и матерными стишками. — Не, на такое бы не подписался, — недовольно цокает Ярик. — Но я бы тебя своей могучей грудью закрыл от мелких потаскушек. Спускаюсь по ступенькам. И на лестничной площадке перед третьим этажом разворачиваюсь к Ярику, который чешет коротко стриженный затылок. — Я тебе доверяю, — серьезно вглядываюсь в его глаза. — И бабку свою на всякий случай предупреди, что, может, закинем к ней брюхатую. — Понял. — Я в такой жопе, Ярослав, — выдыхаю и вскидываю лицо к потолку.