— Привет. — За уроки марш. — Ладно, — Арс закатывает глаз, и уводит Марка и Аленку к лестнице. Закрываю дверь и приваливаюсь к ней спиной, блеклыми глазами глядя на молчаливого Глеба. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, но наше будущее перечеркнуто. Смириться с ребенком на стороне? Я судорожно раздумываю над тем, как все исправить, мой мозг отказывается пропускать импульсы через нейроны. — Нина. На несколько секунд роняю подбородок на грудь. Вдох и выдох. Я не должна поддаваться панике и истерике. Будь я бездетной обманутой женщиной, тогда я бы могла разойтись. Поднимаю мутный взгляд: — Один раз? — Да, — Глеб не отводит от меня твердого взгляда. — Я не лгу, Нин. Один раз. Я прислушиваюсь к себе. Мерзко. Холодно. И почему-то очень одиноко, хотя мой муж сидит от меня в нескольких шагах. — Я не смогу… — шепчу я и мой голос дрожит слезами. — Глеб… Я не знаю… Я не смогу… Я… Нет, я… — Мы должны попытаться, — буравит меня черным взглядом. — Ты ведь и сама понимаешь, что развод — не выход. — А дети? — Они ничего не узнают, — опускает взгляд на свои руки. — Моя ошибка не появится в их жизни. Прижимаю ладонь к губам и смотрю перед собой. Хорошая мать вскрывает детям всю правду или оберегает от нее? — Это нечестно, Глеб, — шепчу в мокрые от пота пальцы. — Я знаю, Нина, — поднимает взгляд. — Помоги мне сейчас. Будь рядом, как близкий человек, как часть меня самого. Глава 4. Только не это Я — раненый зверь в клетке, но на ней нет замка. Стоит она на минном поле, и любой неосторожный шаг может закончится трагедией. Я могу вырваться, но своей необдуманной яростью и свободой наврежу детям. — Нин. Как? Как я допустила подобное? Слишком доверяла? Что-то не заметила в жизни Глеба? Наверное, я должна с ним поговорить, понять его… Не чужой же человек. И он ведь заслуживает того, чтобы я сейчас взяла себя в руки и поговорила. Он меня никогда не обижал, любил, заботился и не отлынивал от семьи. — Господи, — накрываю лицо руками. Я должна сдержать в себе крики и агрессию. — Нин. — Заткнись, — цежу я сквозь зубы. А в следующую секунду я в тихой, но яростной борьбе пытаюсь вырваться из рук Глеба, который прижимает меня к своей груди, игнорируя мое сопротивление. — Прекрати, — кричу шепотом. — Не трогай меня! — Прости, Нина, — мажет губами по виску, щеке и шее. — Прости меня. Глаза жгут слезы, грудь клокочет от криков, которые я не могу выпустить из себя, и меня сотрясает в немых рыданиях. — Прости… Он оседает на пол, увлекая меня за собой, и продолжает целовать. Его губы оставляют на мое влажной от слез коже ожоги. Мне больно. Так больно, что раскаленные иглы под ногтями показались бы детской шалостью. Я умираю в объятиях любимого мужа. Мое сердце гниет, покрывается струпьями и язвами. — Прости меня, — Глеб утыкается в мою шею лицом. — Нина, это было глупости. Один раз. Всего один. У предательства есть градация? Наверное. Но препарировать причины, взвешивать вину и оценивать обман можно только на холодную голову. А у меня сейчас в голове мозг расплавился и булькает паникой, ревностью и отчаянием. — Пусти меня. — Нет. Не отпущу. — Мы не можем. — Можем. — За что, Глеб? — Я не знаю. Не знаю, Нина. Я все же выворачиваюсь из его рук и отползаю к комоду. Меня продолжает трясти. — Ты ведь знаешь, что я люблю только тебя. Мы столько лет прожили. Да, и эти года все усложняют, как и наши дети. Я должна быть сильной, взрослой и разумной, чтобы понять, как дальше быть, а я хочу все бросить и сбежать. И ведь детей в охапку всех не соберешь, потому что они давно не младенцы. — Я, как и ты, растерян, — Глеб всматривается в мои глаза. — Мне этот ребенок не нужен, я его не хотел, не планировал… — Прекрати, а то ты сейчас договоришься, что притащишь его в наш дом, — руки холодные и потные. Я вытираю их о подол платья. — Не говори глупостей, — смотрит в сторону и хмурится. — Ты еще и не предохранялся, — шепчу я. — О чем ты думал? — В тот момент? — переводит мрачный взгляд на меня. — Ни о чем, Нина. — Ты так нажрался, что совсем не соображал? — шепчу я. А затем я вспоминаю тот вечер, когда он пришел пьяный с корпоратива и как молча, сшибая все на своем пути, поднялся на второй этаж в нашу спальню и заперся в ванной комнате на пару часов. А затем всю ночь прижимал меня к себе и неразборчиво шептал, что я у него сокровище и что он меня любит больше жизни. Благодарил за сыновей, за дочь и за то, что я такая любимая. — Я тогда ничего не сказал, потому что думал, что пронесет. И если бы пронесло, Нин, я бы с собой это в могилу унес, — сжимает кулаки. — Ты бы ничего не узнала. Мне холодно от его слов, потому что я бы предпочла жить в неведении. И то, что Глеб решил тогда смолчать, скрыть правду о том вечере и продолжить жить, как жил, было, наверное, правильно. Но это только в том случае, если бы не было беременности.