Мы прожили с Глебом слишком много лет, и у нас схожие характеры и взгляды на жизнь. О некоторых моментах, что могут уничтожить семью и травмировать детей, лучше молчать. Это наш кризис. Наши отношения, которые полетели под откос, и швырять детей в эту грязь, не осознав всех последствий, нельзя. — Оставь меня, — провожу ладонью по лицу, пытаясь стереть с себя напряжение и страх за будущее. — Я не готова сейчас к разговору, вопросам и ответам. Иди к детям. Я… хочу побыть в тишине, Глеб. Уж на это у меня есть право сейчас? Мне смотреть на тебя сейчас больно и тошно, — выдыхаю и рычу. — Меня буквально мутит от твоей рожи, Глеб. А затем я замираю, как и мой бледный муж. Шестеренки в голове скрипят, потом резко проворачиваются, стирая зубчики, и я медленно выдыхаю в попытке осознать реальность. — Глеб, оставь меня, пожалуйста, — хрипло шепчу я. Мозг уже не просто булькает, а плавит череп. — Что случилось? — тихо спрашивает Глеб. А я не шевелюсь с широко распахнутыми глазами, прислушиваясь к слабой тошноте, и я ее узнаю. Я родила трех детей. И я планировала только трех. Два мальчика и девочку. Я ведь сижу на таблетках. И я ни разу не пропускала прием. Ну, может, пару раз позже их глотала, когда выматывалась на работе и с детскими разборками, кто кого обидел. Нет. Я не могу быть беременной. Не сейчас. Это подстава. Это подлость. Дайте мне разобраться для начала с изменой мужа, и только потом бейте по голове второй раз. — Нин, — Глеб касается моей руки, а я ее одергиваю и прижимаю к груди. Он об этом не узнает. Никто не узнает. Потому что… потому что я планировала только троих детей. — Дай мне побыть одной, — цежу сквозь зубы. — Ты сказал мне достаточно. — Понял, — Глеб встает и шагает к двери. — Да, тебе надо эту новость переварить. Не буду истерить и паниковать. Тошнота может быть просто тошнотой. — Глеб, что случилось? — слышу за дверью встревоженный голос Гали, нашего семейного доктора. — Ты что тут такой бледный стоишь? С Ниной что-то? Господи! Да что ты молчишь?! Глава 5. Я ему надоела? — У тебя давление низкое, — Галя хмурится на циферблат манометра, а после вытаскивает из ушей стетоскоп. Я пялюсь на люстру. Меня все еще тошнит. — Нин. — Что? — Какие еще жалобы? — Никаких. Галя стягивает манжету тонометра с моего плеча и вздыхает, ожидая, когда я заговорю, но я молчу и продолжаю пялиться на люстру. Белые лепестки из тонкого стекла, золотая каемка по краю. Я с Глебом несколько часов выбирала эту люстру. Галя смотрит на Глеба, который стоит у двери привалившись к стене плечом. — Отключилась на несколько секунд, слабость, — отвечает тот. В некоторых моментах я дотошная и противная, но у Глеба иммунитет к моим капризам. Он всегда спокоен. Я могу по всему городу его гонять в поисках идеального пледа в спальню, а он не психует и не ищет отговорок, чтобы слинять. И только с очень близким и любимым человеком можно быть таким спокойным, как удав и не раздражаться на вопрос, какая расцветка лучше. Терракотовая или оранжевая. Я его достала? Я ему надоела? Я задушила его бытом? Он перестал чувствовать себя рядом со мной мужчиной? Он соскучился по девичьему восторгу, которое очаровывает многих мужчин после сорока? У него кризис среднего возраста? Он устал от того, что он муж и отец, и он захотел легкости, по которой каждый из нас тоскует после определенной границы прожитых лет? Некоторых мужчин после сорока косит либо внезапная смерть либо женщины. Молодые, красивые, свободные и легкие. Мой муж жив, и здоров, как племенной бык. Он следит за питанием, за режимом сна, занимается спортом и утренними пробежками. И его кинуло не к костлявой, а к юным и красивым. А юные и красивые не моют мозги, что старший сын с кем-то опять подрался, а средний устроил случайно пожар в кабинете химии. И нет у них дочери, которая часто болеет. — Нина. — Ты можешь идти, Галь, — слабо улыбаюсь я. — Зря тебя вызвали. Извини. — Давай сердечко послушаем, — возвращает стетоскоп в уши Галя — крупная женщина с короткой стрижкой и цепкими серыми глазами за толстыми стеклами очков. Я задираю блузку. Глеб продолжает сверлить меня взглядом. Возможно, я зря считала, что у нас в постели с ним все в порядке? Ему захотелось новизны и свежести? Хотя… Что толку искать причины? Допустим, я пойму его измену и приму ее, но последствие, которое скоро появится на свет и в первый раз закричит, мое мудрое “прощение” не исправит. У Глеба будет ребенок. Меня же саму тошнит. И я в первую очередь должна думать не о своей гордости и обиде, а о детях, их реакции и их будущем. Вздрагиваю, когда солнечного сплетения касается головка стетоскопа. Галя едва заметно щурится, прислушиваясь в тихое биение моего сердца. — Все в порядке? — тихо спрашивает Глеб, и Галя поднимает палец, требуя тишины. Через минуту он откладывает стетоскоп: — Ничего жуткого и страшного не услышала, — хмурится. — Сердце ни при чем, я думаю. — Я просто перенервничала. — Давление тебе поднимем, — Галя лезет в пластиковый чемодан, с которым обычно катается скорая, копается в нем и через мину втыкает в меня тонкую иглу шприца, — а то оно у тебя, как у мертвеца. Она же ему в дочери годится. И не с натяжкой в разнице лет. Это же скандал. При желании можно вывернуть все так, что Глеб принудил ее к связи. И ведь такие истории, когда преподаватели склоняли девочек к близости — не редкость. На этом можно сыграть, если, конечно, ты хитрая и продуманная стервь. И восемнадцатилетки есть такие. В голове затихает гул, и взгляд немного проясняется. — Легче? — Галя всматривается в глаза. — Да, легче. Закрывает чемоданчик и вновь смотрит на меня: — Тебе надо последить за своим давлением, Нин, и я тебя все равно к нескольким специалистам отправлю, — переводит взгляд на Глеба, — выдыхай. Жена не умирает.