— Останови машину, — шепчу я. — Зачем? — Останови. Машина резко сворачивает на обочину перед пустырем, заросшим густым кустарником. — Подожди меня в машине. Выскакиваю на улицу под прохладный апрельский ветер. Делаю глубокий вдох и спускаюсь к кустам, которые вот-вот взворвуться зеленью. Поправляю берет на макушке и кричу. Ненавижу! Ненавижу свою жизнь, в которой мне нельзя быть слабой испуганной женщиной. Нет. Я — кто угодно сейчас, но не женщина. Вновь набираю полной грудью воздух и в моей глотке опять вибрирует острый гнев. Кричу и кричу. И лишь когда вместо криков и визга начинают выходит болезные сиплые стоны, я замолкаю. Смотрю на редкие облака над головой и оглядываюсь, почувствовав на спине тяжелый взор. Глеб стоит на ветру, спрятав руки в карманы брюк и смотрит на меня. Высокий, широкоплечий и с прямой осанкой. Любовь способна выдержать подобное испытание? Нам же вечно твердят, что любовь — это та сила, которая помогает преодолеть все трудности и вызовы, которые подкидывает жизнь, но… Красивые слова — лишь слова. Реальность может быть такой отвратительной, безнадежной, что любовь истончается и рвется. — Знаешь, — поднимаюсь по склону на обочину к молчаливому Глебу. Голос у меня сиплый, — это так несправедливо. Я выходила за тебя замуж, чтобы быть счастливой и любимой, а не для того, чтобы решать дилемму, как быть всем нам после твоей меткой и очень продуктивной измены. Да, я знала, что нас могут ожидать трудности Глеб, — сглатываю и повышаю голос, — но не такие! Не такие! И самое обидное, что это именно мне придется выгребать при любом сценарии. Понимаешь? Мне! Приподнимаюсь на носочках, чтобы внимательнее заглянуть в его глаза: — И от меня, как от матери, столько сейчас зависит, Глеб. — Я знаю это, — взгляда не отводит. — И я даже возмутиться не могу тому, что ты хочешь меня прогнуть под обстоятельства, потому что я вижу в этом “молчи и терпи” целесообразность. Поэтому я еду на встречу с твоей шалавой. Чтобы оценить ее, как врага, и понять, чего она действительно хочет от тебя. Ты, мерзавец ты этакий, любимый отец моих детей, и твоя Наденька, по сути, решила украсть тебя у них. Выдыхаю, отворачиваюсь и массирую переносицу. Он меня не поймет. Да и все эти претензии не помогут мне выбрать правильную стратегию. Он молча сгребает меня в охапку и прижимает к себе. Его щека у моего виска, и жесткая короткая щетина колет кожу. — Нина… — шепчет он. Я закусываю губы. Я слышу в его голосе отчаяние, которое вторит моему. И мы сейчас не муж и жена, которые должны скандалить, а два человека в ловушке. И любой выход из нее принесет свою боль. Мы будем либо жить во лжи, либо утянем наших детей за собой в пропасть. Да, тут уже речь не о любви между мужчиной и женщиной, а об ответственности перед теми, кого мы привели в этот мир. Все дети достойны полной и счастливой семьи. Мамы и папы. — Я хочу ее убить, Нина… — Очень по-мужски, — выворачиваюсь из его объятий и поднимаю взгляд. — Может, стоило? Но это при условии, что ты бы промолчал, честный ты мой. Сейчас уже поздно. Ныряю в салон машины: — Поехали. Он медлит, и я выглядываю, приоткрыв дверцу: — Ну, сам тогда иди и тоже покричи, блин! Оборачивается. И ведь у меня растет два пацана, и эти два пацана похожи на отца. И они, вероятно, тоже будут лажать и обижать женщин. Глеб приглаживает волосы, обходит машину и садится за руль. — Спасибо, — неожиданно говорит он. — Что? Переводит на меня взгляд: — Спасибо, Нин. — За что? — За то, что ты есть, — слабо улыбается. — Ты никогда не была для меня просто женой. — Я знаю, — пристегиваю ремень безопасности. — Возможно, в этом и есть моя главная проблема. Глава 8. Свободна — Моя жена, — холодно говорит Глеб. — Нина. У Наденьки большие глаза, как у испуганной Лани. Белая кожа, острый носик, темные и густые волосы до плеч. И ожидала она в углу кафешечки только Глеба, и была дезориентирована тем, что за ним в двери вошла я. И она меня сразу узнала. Я не зря пропустила Глеба вперед на несколько шагов. Меня бы можно было принять как за еще одну посетительницу кафе, однако Наденька сразу побледнела, увидев меня. То есть в представлении Глеба я не нуждалась. Эта миленькая девочка с глазами, как у трепетной лани, была осведомлена обо мне. — Здрасьте… — пищит бледная Наденька. Глеб, как истинный джентльмен, помогает мне снять плащ. И этот жест, что у меня и что у него, уже вошел в привычку за столько лет, поэтому я не сопротивляюсь. Наденька с круглыми глазами наблюдает за нами. Глеб накидывает мой плащ на крючок вешалки, что стоит рядом со столиком, а после отодвигает стул, чтобы я села. Это тоже наша общая привычка. Наденька прячет руки под стол, а я от Глеба не улавливлаю волнения при встречи со своей ланью. Я поднимаю руку, подзывая официанта. К столику в уютном кафе на тихой улице среди старых домов подбегает молодая девчушка. — Мне, пожалуйста, салат Цезарь, и чашечку эспрессо. — А Вам? — переводит взгляд на Глеба, который отрицательно качает головой Однажды шестилетний Арс умудрился упасть с горки и сломать ногу. И тогда я тоже поймала такое же состояние, как и сейчас перед милой Наденькой. Мои эмоции ушли под холодные стальные пластины. — Глеб Иванович… Поднимаю взгляд и откладываю меню в сторону. У Глеба рожа — злой кирпич с глазами, что вот-вот вспыхнут черным огнем. — Да, моя жена в курсе твоего, — делает паузу и хмыкает, — интересного положения. — Что? Наденька, кажется, сейчас грохнется в обморок. — Она красивая, — говорю я Глебу, в ответ медленно выдыхает и откидывается на спинку стула. — Вы… — шепчет Наденька. — Что? — уточняю я с вежливой улыбкой. — Я не отдам вам своего малыша…