Я почувствовала, как меня словно теплой волной окатило — такая нежность и забота звучала в его словах. Казалось бы — что в них особенного, но я услышала именно то, что Матвей хотел сказать, просто облек в другую форму. Пользуясь тем, что преподавал здесь, Матвей имел доступ к моей истории болезни и потому сразу оказался в курсе назначений, результатов анализов и прогноза. — Ну, дренаж тебе уберут утром в понедельник, — сообщил он, устраиваясь рядом со мной на табуретке. — Сделают полное обследование головы, а там видно будет. — Матвей, я уже нормально себя чувствую. Вполне могу лежать дома, если уж ты непременно хочешь, чтобы я лежала. — Деля, мы не будем это обсуждать, — мягко прервал он, беря меня за руку. — Врачи всегда самые отвратительные пациенты, я это давно понял, но ты… — А что я? Я бы вообще предпочла в своей клинике лежать. — Нет! — В голосе мужа было столько решимости, что я поняла — дальше об этом разговаривать даже не стоит. — Сделаем так. Завтра посмотрим по результатам, если будет терпимо, я тебя домой под расписку заберу, хорошо? Мне ничего не оставалось, как только кивнуть головой и согласиться хотя бы на это. Больничных стен я в качестве пациента не выносила совершенно. Но в понедельник меня домой не отпустили. Заведующему отделением не понравилась моя томограмма, и он настоял на том, чтобы я осталась. Пришлось подчиниться. А вечером вдруг приехал Авдеев, чем удивил меня, а потом и вовсе испугал. Мы не успели переброситься даже парой слов, когда выражение его лица вдруг стало сперва удивленным, потом испуганным, словно он увидел призрак. Пробормотав что-то невнятное, Авдеев вскочил и выбежал из палаты, а я так и не поняла, зачем он вообще приезжал и что произошло. Позвонивший поздно вечером Васильков отчитался о работе клиники за день, упомянув и Авдеева — мол, справился с операцией отлично, ничего в моем плане не изменил, все последующие операции пройдут по графику. Я, правда, не была в этом уверена после сегодняшнего, но не стала ничего говорить дяде Славе, только попросила отнестись к работе Авдеева чуть более внимательно. — А что-то не так? — сразу насторожился Васильков. — Просто хочу, чтобы ты присмотрелся к нему и, если надо будет, поддержал и помог. Я все-таки собираюсь с ним контракт заключать, хочу быть уверена, что он справляется. — Темнишь ты, Аделина, — вздохнул дядя Слава, и я почти увидела, как он качает головой и прищуривает левый глаз. — Как самочувствие? — Нормально. Но ты же знаешь Матвея… Муж, присутствовавший при этом разговоре, укоризненно посмотрел на меня и погрозил пальцем. Я только отмахнулась: — И вообще — я бы у себя полежала, как тогда, после ранения, помнишь? И всем только польза была бы. Но супруг возражает. — Да и правильно делает супруг твой, — изрек Васильков. — Нечего тебе тут делать, лечись где положено, и без тебя не развалится. — Ну, посмотрим. Ты звони, если что. — Ну, вот уж если совсем будет «если что», то позвоню. Поправляйся. Убрав трубку на тумбочку, я посмотрела на довольное лицо мужа: — Счастлив? — Не то слово. Хоть кто-то меня поддержал. Единственным плюсом моего положения оказалось то, что я, во-первых, отоспалась, а во-вторых, мы закончили наконец статью, до которой у меня все не доходили руки. Матвей, правда, ругал меня за излишнее рвение к работе, но я пообещала чередовать ее с отдыхом и честно держала слово. Домой меня отпустили только к пятнице, но и то только потому, что я надоела заведующему своими постоянными визитами в ординаторскую и в его кабинет. — Вы, Аделина Эдуардовна, удивительно сложный пациент, — подписывая мою выписку, сказал он. — Я все понимаю — работа, клиника… но вы бы и о себе подумали. После сотрясения надо бы воздержаться какое-то время от сложных операций. — Ну, разумеется. Я не войду в операционную, пока не почувствую себя в состоянии делать свою работу так, как должно. — Ну, хоть это понимаете, — пробурчал заведующий и отдал мне бумаги. — Назначения я сделал, уж будьте так добры, выполните все, что там написано. — Обязательно. Листок с назначениями отправился в урну сразу после того, как я вышла из дверей приемного покоя, о чем, конечно же, я не сказала Матвею. — Странно, что твоя подруга тебе ни разу не позвонила, — заметил Матвей в машине. Я поморщилась. Он не знал о нашей последней встрече, я даже не сказала, что была у нее, а тем более — не рассказала, о чем мы говорили. Я до сих пор была обижена на Оксану за ее слова. Да, признаюсь, я тоже порой жестко критиковала ее избранников, но у меня хотя бы имелись для этого основания, а со временем и Оксанка убеждалась в моей правоте. Но ее попытка заставить меня усомниться в Матвее меня оскорбила. Даже не будь меня, Мажаров вполне спокойно состоялся бы в пластической хирургии и достиг бы даже большего, чем успел в моей клинике. И то, что моя лучшая подруга считает, оказывается, иначе, было мне очень неприятно. — Значит, все в порядке, ты же сам говорил — будет плохо, найдется. Матвей как-то странно на меня посмотрел. — Что? — Ничего. Ты стала рассеянной и невнимательной, думаю, это последствия травмы. — Да что не так? — разозлилась я, прокручивая в голове весь разговор и пытаясь понять, что же упустила. — Я сказал — тебе не звонила, — с нажимом повторил Матвей, поворачивая в переулок, ведущий к нашему дому. — Это значит, что она звонила мне. Раньше ты бы непременно за это зацепилась. — Матвей, у меня голова болит, если честно. И звонки Владыкиной не тот повод, чтобы я стала цепляться. — Не хитри, Деля, тебе это всегда плохо удавалось. Что у вас произошло? — А какова ее версия? Мажаров захохотал: — Очень дипломатично. Решила подстроиться? — Не имею ни малейшего желания. Я что-то устала от того количества глупостей, которые она совершает, мне необходимо время, чтобы снова начать с ней нормально разговаривать. И давай больше не будем об этом, хорошо? Матвей не ответил, но я почувствовала, что он со мной согласен — сейчас мне только Оксанки не хватало с ее трагедиями. Пока Матвей парковал машину, я вдруг почувствовала такую слабость, что даже выйти на улицу и дойти до подъезда мне казалось делом невозможным. — Давай немного посидим? — попросила я жалобным тоном. — Эх ты, вафля вафлёй, печенье в клеточку, — беря меня за руку и находя привычным жестом пульс, улыбнулся муж. — Ну, давай посидим, окно хоть открой. Кстати, мне звонил Эдуард Алексеевич. Я оживилась: — Тебе? С чего вдруг? — Ну что он, зятю не может позвонить? Спрашивал, не могу ли я организовать консультацию. — Кому? — Какому-то знакомому. — Ты не находишь, что это странно? Сперва он просит меня положить в клинику какую-то девушку, которая, кстати, так до сих пор и не появилась. Потом обращается к тебе. Что ему может быть нужно? Матвей притянул меня к себе, крепко обнял и проговорил: — Деля, мне иногда страшно тебя слушать. Это как же тебя жизнь потрепала, что ты даже родного отца подозреваешь в чем-то? — Не подозреваю. Просто он никогда ничего не делал просто так, понимаешь? — Хватит. Он не просит ни о чем криминальном, расслабься. Зря я тебе вообще сказал. Мы еще немного посидели в машине, я окончательно пришла в себя и смогла самостоятельно добраться до квартиры. Матвей поддерживал идеальный порядок, наша домработница, приходившая теперь дважды в неделю, всегда говорила, что ей неудобно брать деньги, потому что работы почти нет. Как же хорошо было вновь оказаться в собственной постели, я даже подумать не могла, что так обрадуюсь кровати и свежему постельному белью. Приняв душ, я без сил свалилась под одеяло, пока Матвей, чертыхаясь, разбирал пакеты с продуктами, которые попросил сегодня купить домработницу: — Вот куда столько? Ведь знает, что сейчас готовить особенно некому… — Не ворчи. Я пока дома побуду, справлюсь как-нибудь, — слабым голосом пообещала я, не совсем, впрочем, уверенно. Как обычно, вечером позвонил Васильков, спросил о самочувствии. — Чувствую себя отвратительно, — пожаловалась я вполголоса, чтобы не услышал Матвей. — Судя по анализам — еще и анемия, надо какие-то препараты железа пропить, что ли? Дядя Слава оглушительно захохотал: — Да ты лучше прекрати звякать причиндалами, что отрастила, вот твое железо в кровь и вернется. — Пользуешься тем, что я позволяю тебе так со мной разговаривать? — чуть-чуть обидевшись, поинтересовалась я. — Деточка моя, я тебя знаю еще с противного подросткового возраста, — вздохнул Васильков, — так что могу говорить все, что захочу, особенно когда никто из подчиненных не слышит. А если серьезно — ты права, надо что-то пропить, сейчас осень. — Дядя Слава, а как там Авдеев? — вдруг вспомнила я. Васильков удивился: — А что с ним? Работает, оперирует. Я как раз сегодня с купола наблюдал — техника отличная у него. — Знаешь, меня что-то в нем настораживает. Не могу понять, что именно, но определенно Иващенко был прав — там проблем внутренних ворох. — Пока это не мешает его работе, нам не должно быть до этого дела. А Иващенко, между прочим, слегка нарушает кодекс.