Сама мысль о необходимости выйти из квартиры казалась мне настолько ужасной, что даже мурашки побежали по спине. Дом виделся мне относительно безопасным местом хотя бы потому, что выламывать дверь никто не станет — соседи тут же в полицию позвонят, а вот на улице может случиться что угодно. — Тогда я к вечеру приеду, привезу продукты, у тебя наверняка в холодильнике мышь повесилась. Есть пожелания? Пожеланий у меня не было, как, собственно, не было и денег на продукты. Зарплата еще не скоро, снова залезать в крошечную заначку не хотелось, да и для этого нужно было пойти в банк и поменять доллары на рубли, поэтому я решила пока продержаться на том, что еще осталось в доме — какие-то крупы, макароны, замороженные с прошлого лета овощи и ягоды. Поняв причину моего молчания, Света решительно заявила: — Надюшка, прекрати ломаться. Я предлагаю тебе помощь, а ты постоянно ее отвергаешь. Что, если бы я оказалась в трудной ситуации, ты не помогла бы? — Помогла бы… — промямлила я пристыженно. — Вот! А представь, что я всякий раз бы строила из себя непонятно кого и отказывалась — ты бы что почувствовала? — Я промолчала, и Светка торжествующе закончила: — Вот и веди себя прилично. Короче, буду около семи, позвоню прямо от подъезда. Целую, до вечера. Она сбросила звонок, а я швырнула телефон на кровать и заплакала. Какое счастье, что у меня есть Светка… Не будь ее, даже не знаю, что бы я вообще делала. Это Светка поддержала меня после смерти мамы, помогла организовать похороны. Это у нее и ее мамы я жила неделю после них. Это Светка и ее мама-инвалид поддерживали меня, как могли. Илана Григорьевна вообще стала чем-то вроде эталона стойкости, и всякий раз, когда мне хотелось опустить руки и перестать сопротивляться, я вспоминала ее хрупкую фигурку в инвалидном кресле и понимала — да ведь это же стыдно, имея две ноги и две руки, ныть и жалеть себя, когда немолодая женщина, не имеющая возможности передвигаться, мало того, что делает всю домашнюю работу, так еще и танцует. Да-да, Илана Григорьевна занималась в клубе танцоров-колясочников, даже ездила со своим партнером на конкурсы, к которым долго и тщательно готовилась, шила платья и тренировалась. Я никогда не видела ее грустной, печальной, унылой или — не дай бог — злой. Она всегда улыбалась, даже рассказывая, как, например, тяжело на коляске попасть в магазин тканей или в бутик, торгующий камнями для расшивки костюмов. Конечно, на фоне всего этого я казалась себе слабой и беспомощной нюней, но это довольно быстро проходило, едва я покидала квартиру. Все стены на площадке были исписаны красной краской — мое имя, фамилия и отчество, оскорбления, угрозы. Коллекторы умеют нагнать страха и объяснить, что мои проблемы куда серьезнее, чем даже я сама могла бы себе нафантазировать. Никакие заявления в полицию, кстати, не помогали — ко мне никто не прикасался, в квартиру вломиться тоже не пытались, а испорченные стены в подъезде — ну что же, мелкое хулиганство, административный штраф. Если, конечно, удастся поймать вандала с поличным. Домашний телефон я уже давно отключила, чтобы не вздрагивать всякий раз от звонков, раздающихся в любое время дня и ночи. Мужские голоса — каждый раз разные — произносили примерно одинаковый текст с угрозами, от которых у меня потом болело сердце. Мама-мама, что же ты наделала… Игорь На собеседование в эту клинику ему посоветовал прийти старый приятель Филипп. Сам он оперировал тут уже несколько лет, был очень доволен и даже начал работать над диссертацией. — Начальница у нас — закачаешься, — с восторгом рассказывал Филипп, расписывая Игорю перспективы, которые открывались перед хирургами в клинике. — Сама работает на износ и от нас требует. — Старая дева, что ли? — Ты что! — вроде как даже обиделся Филипп. — Она замужем, муж, кстати, раньше у нас работал, потом ушел в академию преподавать. И вообще — Аделина мировая тетка, всегда поможет, подскажет. — Не люблю начальниц-женщин. — Это сексизм, брат, — рассмеялся Филипп. — А вот поработаешь — поймешь, что ошибся. Игорь признал ошибку в тот момент, когда оказался в операционной за одним столом с Аделиной Драгун. Никогда прежде ему не доводилось видеть такой ювелирной работы, такой четкости в движениях, выверенных, казалось, до мельчайших деталей. Игорь с удивлением отмечал для себя новые приемы, о которых раньше не слышал, старался запомнить все, что происходило сейчас на его глазах, потому что отдавал себе отчет в том, что все это очень пригодится в дальнейшей работе. И нет никакой разницы, у кого учиться — у мужчины или у женщины. — Ну что, Игорь Александрович, каков прогноз? — умываясь после операции, спросила Драгун. — Когда пройдет курс реабилитации, не будет заметно даже швов. Я только не понял, как вы этого добиваетесь. — Авторская методика, — коротко сказала она. — Со временем научитесь, у вас хорошие руки и есть потенциал. Почему кардиохирургию оставили? — Не было перспектив, — уклонился Игорь. — Я бы не советовала начинать наше сотрудничество с обмана, — спокойно заметила Драгун. — Я навела справки, и вас характеризовали как самого способного и перспективного из всех ординаторов. Ваш уход явился не очень приятной неожиданностью как для вашего наставника, так и для руководства больницы. Так как же насчет отсутствия перспектив? «Если сказать, что дело в деньгах, буду выглядеть меркантильным рвачом, — лихорадочно искал оправдания Игорь, машинально намыливая руки под струей воды. — Да и не в том вопрос…» — Кем он был? — вдруг спросила Драгун. Игорь, вздрогнув всем телом, уронил губку в раковину: — Кто? — Тот пациент, из-за которого вы решили сменить специализацию? Игорь, опустив голову, промолчал. Она попала в то самое больное место, которое он так старательно защищал от всех. Ни с кем и никогда Игорь Авдеев не обсуждал причины своего решения бросить кардиохирургию и заняться пластикой, даже с мамой. Он чувствовал себя предателем, однако ничего поделать не мог — всякий раз, входя в операционную, он видел на столе не того пациента, что лежал там, а совершенно другого человека, и это видение, преследовавшее Авдеева долгие годы, мешало работать, мешало сосредоточиться. А когда в твоих руках человеческое сердце… ну, словом, в какой-то момент Игорь четко понял, что так продолжаться не может, он просто не имеет права подвергать опасности чужие жизни. Выходов было несколько. О переквалификации в какую-то из терапевтических специальностей Авдеев думать не хотел — не близко, неинтересно, не нравится. Уйти из медицины совсем казалось еще более немыслимым, чем стать терапевтом. Он ничего больше не умел и ничем не интересовался. Оставалось выбрать какую-то хирургическую практику, не требующую вскрывать грудную клетку. Игорь выбрал пластическую хирургию, прошел спецкурс, потом еще один, убедился, что неприятные ассоциации исчезли, а выбранная специализация даже нравится, начал поиски клиники. Хотелось работать не абы где, а там, куда идет больше пациентов, чтобы в потоке лиц совсем избавиться от своих демонов. Рассказывать об этом Драгун он не собирался, как не говорил об этом ни с кем — привык подавлять эмоции и держать мысли при себе, так уж повелось примерно лет с двенадцати. — Значит, не расскажете, — заключила Аделина, направляясь к выходу из предоперационной. — Дело ваше. Но имейте в виду — если ваши тайны начнут мешать работе, я без колебаний расстанусь с вами, каким бы блестящим хирургом вы ни были. Игорь молча кивнул. Он знал, что ему предстоит еще ряд бесед с психологом — этого владелица клиники требовала ото всех, кто устраивался к ней на работу, а затем повторяла эти циклы раз в год, чтобы сразу отметить у своих врачей первые признаки профессионального выгорания или симптомы депрессии. Пациенты в клинику попадали очень разные, у некоторых были такие повреждения или врожденные дефекты, что это требовало от врачей определенного эмоционального напряжения. Психолог Игорю неожиданно понравился — примерно его лет, с мягким голосом, спокойными движениями и тихой, неторопливой речью. «Интересно, гипноз не практикует? — подумал Игорь, представив, как этим своим голосом Иван Владимирович Иващенко погружает пациента в глубокий сон. — Я б не отказался пару часиков подремать под такое звуковое сопровождение». — Расскажите о себе, — предложил психолог, расположившись в кресле напротив Игоря. — Что именно? — А что хотите. Например, какие любимые игрушки были у вас в детстве. Совершенно невинный вопрос явно не таил в себе никакой угрозы, но Авдеев вдруг напрягся и почувствовал, как по спине ползет холодная струйка пота. Он изо всех сил вцепился пальцами в подлокотники кресла и пробормотал: — Я любил читать книги. Игрушки не любил. Аделина Сентябрь Такое ощущение, что у моей единственной подруги нюх на мои напряженные дни. Иначе почему же Оксана со своими проблемами обрушивается на меня ровно в тот момент, когда и без нее все идет наперекосяк? Определенно человек чувствует напряжение и тут же стремится его усилить. И ладно бы что-то серьезное, так ведь нет — очередная ЗНН. Забава на этой неделе — так я определяла мимолетные увлечения, которыми безработная Оксана развлекала себя в ничем не занятое время. Ни к чему серьезному это не приводило, но давало ей ощущение востребованности и неотразимости в мужских глазах. Ну а чем еще заняться женщине, сидящей дома? Я настроилась выслушать очередную легкомысленную историю о поклоннике, которые, кстати сказать, становились все моложе — где их выкапывала Оксана, ума не приложу, — но все оказалось гораздо хуже. Ничего более глупого она и придумать не могла. Опять этот плешивый режиссер Арсений Колпаков с истеричным характером и раздутым самомнением… Как вообще можно было обратить на него внимание, а уж тем более — вернуться к нему после того, как он тебя кинул. Отсутствие у подруги элементарной гордости и хоть какого-то чувства собственного достоинства всегда меня удивляло и злило. Оксанка не была глупой, не была неинтересной или несимпатичной — и я никак не могла понять, что же толкает ее в объятия вот таких недомужчин, как Колпаков. Самое смешное, что она всегда выбирала именно таких — непригодных к жизни, погруженных в себя и мечтающих не о женщине, а о мамочке, которая будет вытирать им нос, протирать влажной салфеткой руки, собирать за ними по квартире носки и готовить овсянку по утрам. Кстати, что-то я не помню, чтобы она варила кашу Севе. Первое время, вернувшись к бывшему мужу, Оксана старалась держаться и хотя бы делать вид, что все поняла и сожалеет, но примерно через полгода все снова вернулось на прежние места — Сева готовил, ходил в магазин, зарабатывал деньги, а Оксана целыми днями капризничала, устраивала истерики и мучительно выдумывала поводы для ухода из дома, чтобы встретиться с очередным претендентом на звание «мужчины ее мечты». Таковых становилось все меньше, что, собственно, оправданно — возраст моей подруги приблизился к сорока, мужчины этой категории, как правило, уже давно женаты либо разведены и ищут девицу помоложе, а главное, без матримониальных притязаний. У Оксаны же по лбу бежала строка «ищу мужа», что, разумеется, мгновенно отталкивало возможных кандидатов. Кроме того, она так явно демонстрировала желание сразу раствориться в избраннике, зажить его жизнью и завладеть его вниманием на сто процентов, что это тоже никак не могло способствовать развитию отношений. Мужчины стали пугливы и чувствуют возможный брачный капкан примерно за три километра. Потому оставались молодые непуганые юнцы, через неделю общения тоже растворявшиеся в сумерках. Но Колпаков… — Ты совсем с ума сошла? — присев на подоконник в своем кабинете и закурив, поинтересовалась я. — Не помнишь, как он с тобой обошелся? Как вообще можно вернуться к человеку, который тебя уже кинул однажды? Я тебя еле вытащила тогда! Ты что же, снова хочешь оказаться в глубокой… — Я мучительно подбирала приличный эквивалент грубому слову, но в голову ничего не приходило. — Ой, Драгун, хватит! — капризно велела Оксана. — Арсик все обдумал. С женой все равно редко видятся, она у него какая-то бизнесвумен, все мотается по командировкам. А у меня такая же ситуация — Севки вечно дома нет, а если дома — то по уши в своем ноутбуке. Что мне теперь — не жить? — Ну, как знаешь, — сдалась я, понимая, что все равно не смогу ее переубедить, только время и нервы потрачу. — Просто будь чуть более разумной, чем обычно, а? Не хочу напоминать о том, что было не так давно. Чуть более полугода назад Оксана предприняла одну за другой две попытки суицида, и мне стоило огромных трудов сделать так, чтобы она не оказалась в психиатрической лечебнице. Наверное, стоило все-таки уложить ее туда хотя бы на двадцать дней… — Деля, я в порядке, — заверила Оксана бодрым голосом. — Все ведь хорошо. Я ему помогаю сценарий писать. — О, начинается… — процедила я. — Опять сценарий? Что он на этот раз тебе пообещал? Деньги, славу, приз кинофестиваля — что? Оксана обиженно замолчала, и я поняла, что попала в точку — именно этим Колпаков и взял тщеславную Владыкину. Разумеется, никаких денег он ей не заплатит, сделает все, чтобы в последний момент ее не оформили в съемочную группу, а о призах и прочем даже думать смешно — человек снимал такое тошнотворное «мыло», что перспектив не было никаких. Но Оксана, ослепленная, как обычно, страстью, ничего об этом думать, разумеется, не хотела. Сейчас Колпаков будет для нее талантливым, известным, блестящим, настоящей «звездой» (чьего имени, кстати, практически никто не знал). А потом мне, увы, как всегда, достанутся ее слезы и покаянные вопли на тему «как же я могла так ошибиться». Ничего нового… — Ты, Делька, как была злая, так и осталась, — выдавила наконец подруга. — Никакое замужество тебя не изменило. — Разумеется — я злая, потому что никогда не поддерживаю твоих глупых прыжков по разным койкам. А вот если бы кивала всякий раз согласно, была бы белая и пушистая, да? Ты, смотрю, забыла уже, как рыдала и мечтала вернуться к Севе. Так подумай вот о чем — ты исчерпала лимит его терпения, и больше он тебя не простит. Просто подумай об этом между порывами неземной страсти к Колпакову. Он-то испарится, как в прошлый раз, а ты с кем останешься? — Никуда он не испарится, — заявила Оксана. — Куда ему деваться? Он совсем с катушек съехал, без меня двух слов написать связно не может. — Ну, это аргумент, конечно. Короче, Оксанка, мне надо идти, я работаю вообще-то. — Понятно. А мне вот никуда не надо, я не работаю! — с вызовом бросила она. — Ну, в этом не я виновата. Мне действительно пора. Я не успела попрощаться — Оксана бросила трубку. Она же еще и обиделась, видите ли. Открыв окно, чтобы немного проветрить кабинет, я посмотрела вниз. Клумба под окном полыхала оранжевым и фиолетовым — шафраны цвели, окружая астры. Уже начала желтеть листва, скоро пойдут дожди. Не люблю осень — всегда подавленное настроение и полное нежелание выбираться из-под одеяла по утрам. Хотя в последнее время это не зависит от времени года. Мне трудно уезжать из дома раньше Матвея, кажется, что это неправильно. А у него, как специально, лекции начинаются после одиннадцати, да и медицинская академия находится всего в трех остановках от нашего дома, он даже машину не всегда берет, пользуется трамваем. Меня все еще удивляло, что Матвей совершенно не тоскует по операционной, не вспоминает об операциях. Он вполне доволен новой жизнью, новой должностью, новой работой, которая отнимает у него ничуть не меньше сил, чем практическая деятельность. Он все время что-то пишет или читает, он вечно обложен книгами, тетрадями, какими-то записями — или часами торчит в кабинете и просматривает записи операций моей матери, перенимая у нее опыт в обучении студентов. Наверное, он просто нормальный. А я вот не могу представить себя вне операционной, не могу заниматься исключительно теорией. Даже в научной работе, которую мы с Матвеем ведем вместе, я всегда теряю интерес ровно в тот момент, когда приходит время излагать результаты на бумаге. Хорошо, что муж охотно берет эту часть на себя — с годами у него даже выработался собственный стиль. Так и живем — теоретик и практик…