— Аделина Эдуардовна! — на пороге кабинета возникла Алла, мой референт. — К вам можно? — Да, входите. — Я спрыгнула с подоконника и одернула халат. Аллочка, покачивая бедрами, проплыла к столу и положила на него папку: — Вы просили результаты анализов пациента из седьмой палаты, доктор Васильков отправил. — Спасибо. Я надела очки и со вздохом открыла папку. Пациент из седьмой палаты в последнее время занимал мои мысли почти постоянно — у него не приживался пересаженный кожный лоскут, и мы с Васильковым никак не могли найти причину. Вот и сегодняшние результаты не приблизили меня к разгадке ни на сантиметр. Все в порядке — а лоскут отторгается, начинается нагноение. Я не люблю ощущение, когда не знаю, что делать и в какую сторону двигаться. Собственная беспомощность разочаровывает, и это хуже всего. Вроде все делаешь правильно, все умеешь, все знаешь — а результата нет. И выхода нет, и причины внятной — тоже. И как раз в этот момент в дверь постучали. Это оказался психолог Иващенко. В последнее время он довольно часто заглядывал ко мне на чашку кофе в перерыве между пациентами. — Не заняты, Аделина Эдуардовна? — Нет, проходите, Иван Владимирович. Психолог поставил передо мной поднос с двумя чашками кофе — он всегда ходил за ним в реабилитационный корпус, знал, что я не пью растворимый. Забрав свою порцию, он уселся на диван, закинув ногу на ногу, и поинтересовался: — Вы чем-то озабочены? — Что — морщины заметнее обычного? Иван засмеялся: — Нет. Лицо какое-то чужое. — Похоже, зашла в тупик, — призналась я, отодвинув папку с результатами на край стола и снимая с подноса чашку с дымящимся кофе. — Физиологически все в порядке, а результат отрицательный. — Не всегда выздоровление зависит только от физиологии, — отозвался Иван. — Иногда при внешнем благополучии у человека внутри происходит что-то такое, что никак не дает организму мобилизовать силы на восстановление после операции. Я никогда не была сторонницей подобных теорий и не особенно верила в связь физиологического и психологического, но в практике Иващенко имелось несколько примеров, заставлявших меня уменьшить свой скептицизм. Может, он и теперь прав? — Хирурги не всегда имеют возможность заглянуть пациенту в душу, у них просто нет на это времени, — продолжал психолог, держа перед собой чашку на блюдце. — А ведь порой недостаточно лечить только тело. Больная душа просто не даст ему возможности поправиться. В конце концов, болезнь — это сигнал о проблеме, о том, что, возможно, что-то не в порядке. Я невольно поморщилась — иногда Иващенко, что называется, «заносило», и он начинал нести какую-то антинаучную, с моей точки зрения, ерунду. Такое впечатление, что перечитал статусов в какой-нибудь соцсети. — Иван Владимирович, может, вы зайдете в седьмую палату? — попросила я, чтобы он не забрался совсем уж в дебри. — Мне было бы интересно послушать ваше мнение. — История на посту? — Нет, у Василькова, он лечащий врач. — Хорошо. Аделина Эдуардовна, скажите, а как попал в клинику доктор Авдеев? Так, а вот и причина визита. Значит, сегодня у него была первая беседа с новым хирургом, и что-то там пошло не так, раз Иван не стал дожидаться второй и пришел ко мне. — По рекомендации. — А конкретнее? — Басалаев порекомендовал, это его приятель, учились вместе. А что? — Пока рано делать выводы, но мне показалось, что у Авдеева есть проблемы. — Ой, покажите, у кого их нет! — Но обычно люди на сеансе у психолога говорят о них, а не пытаются сделать вид, что это не так. — Бросьте, Иван Владимирович. Вы же первый и являетесь довольно яркой иллюстрацией того, что не все и не всегда склонны говорить о своих проблемах. Иващенко покраснел, вспомнив, как сам признался мне в том, что его пациентка выбросилась из окна, только в тот момент, когда ситуация повторилась уже в моей клинике. К слову, это была моя подруга Оксана, которой Иващенко потом здорово помог, словно компенсируя себе то, первое, самоубийство пациентки. — Здесь немного другой случай. Мне кажется, корни его проблем лежат в детстве. — Типичная реакция психолога, — улыбнулась я. — Во всем, что с нами происходит, виновато наше детство. — Не совсем так. Но в ситуации Авдеева именно в детстве случилось что-то, о чем он до сих пор не хочет говорить. И это его гнетет. Но говорить об этом Авдеев не хочет. — Может быть, ему просто нужно время? Все-таки новый коллектив, новые условия работы, да и специализацию он получил не так давно, переквалифицировался с кардиохирургии. Кстати, а вам не кажется странным такой поворот? — вдруг спросила я, глядя на Иващенко в упор. — Проработать несколько лет в такой перспективной области, считаться одним из лучших — и вдруг взять и уйти в пластику? — История знает массу примеров, — улыбнулся Иващенко. — Да вот хотя бы супруга вашего взять. — Матвей был общим хирургом. — А я не об этом. Ведь он был блестящим пластиком, насколько я понял из разговоров в ординаторской. К сожалению, я мало знаком с вашим супругом, чтобы знать его с профессиональной точки зрения. Но коллеги-то врать не станут. И променять практическую деятельность в области, где у тебя все было отлично, на преподавательское кресло в академии… — Иващенко развел руками. — Тоже странно, правда? У меня внутри снова всколыхнулось то, что я так старательно давила все два года с того момента, как Матвей после ранения в грудь принял решение больше к столу не вставать. Надо же — только на днях об этом думала, кажется, даже сегодня с утра… — Это решение не было спонтанным. Физическое состояние не позволило продолжать работать, потому Матвей и ушел. — Но вам-то это кажется неправильным? — При чем тут мое мнение? Он взрослый человек, вправе выбирать, где работать и кем. — Вы лукавите, Аделина Эдуардовна, — уличил меня психолог, и я подумала, что все время в наших разговорах забываю о его специальности. Врать я умею довольно плохо, и ему не составляет большого труда эту ложь заметить. — Вы до сих пор не можете смириться с тем, что супруг бросил то, что получалось у него практически безупречно. Вам кажется, что принятое им решение неверно, и вы подсознательно пытаетесь повлиять и заставить его изменить. — Ну, неправда! Я ничего не пытаюсь изменить, да это и бесполезно. Матвей так решил — мне осталось только принять. — Принять — да, но смириться… — Иващенко покачал головой. — Смириться с тем, что лично вы считаете неправильным, вам, Аделина Эдуардовна, никак не удается. Я вдруг разозлилась. Манера Ивана вот так бесцеремонно порой влезать в мою голову во время разговоров за чашкой кофе раздражала с первого дня, я неоднократно просила его не превращать наши беседы в сеансы психоанализа, но Иващенко нет-нет да и забывался, что вызывало у меня приступы гнева и паники одновременно. Как будто я боялась, что почти прозрачные глаза психолога видят меня насквозь, а это крайне неприятно. — Иван Владимирович, — начала я, закипая. Иващенко уже довольно хорошо меня изучил, а потому поднял вверх руки: — Я понял, Аделина Эдуардовна. Закругляюсь. А насчет Авдеева… думаю, мне удастся со временем его разговорить. — Постарайтесь. Будет жалко, если из-за каких-то детских травм мне придется попрощаться с перспективным хирургом. Иващенко поднялся с дивана, забрал обе чашки и поднос и покинул кабинет, оставив меня вновь давить в себе негодование, досаду и — что греха таить — обиду на Матвея за принятое пару лет назад решение. Надежда Август — Ну что, курица, когда деньги возвращать начнешь? Я ускорила шаг, втянула голову в плечи и пожалела, что не взяла наушники — могла бы сейчас включить музыку на всю громкость и не слышать противного голоса за спиной. Молодой мужчина в голубой ветровке и синих джинсах шел за мной от самого подъезда и то и дело произносил какую-то угрожающую фразу. Он не приближался ко мне настолько, чтобы я могла расценить это как домогательство и закричать, но шел на таком расстоянии, чтобы я могла отчетливо слышать то, что он говорит. — Думаешь, у нас терпение железное? Погоди, вот надоест базарить, начнем действовать. Какого черта я вообще вышла на улицу?! Ведь Светка сказала, что приедет и привезет продукты, зачем было идти самой? Не сделала бы мне погоды эта бутылка молока, из которого я собиралась испечь блинчики и нафаршировать их остатками вареной курицы и рисом. Хотела встретить подругу горячим ужином, а как же… Мужчина не отставал от меня, так и держался на расстоянии трех шагов — наверное, со стороны ничего необычного в этом не было, ну, подумаешь — идет мужчина по своим делам позади женщины. Если бы не то, что он говорил… Из переулка показался наряд полиции, и я решилась. Ускорив шаг, я направилась к ним и попросила: — Помогите, пожалуйста. Меня преследует вот этот человек. — Обернувшись, я поняла, что выгляжу дурой — моего сопровождающего нигде не было. — Ой… — Неудачный способ завести знакомство, девушка, — хохотнул один из патрульных. — Но оригинальный. Телефончик оставите? — А… что? Извините, — опомнилась я. — Извините, мне показалось… Я обогнула патрульных и устремилась к крыльцу супермаркета, надеясь, что ни они за мной не пойдут, ни тот мужик не объявится — наверняка понял, что я за помощью, и свернул то ли в табачный магазин, то ли просто в подворотню.