— Доброе утро, Алла. Уже все в порядке. — Кофейку? — Нет, пока воздержусь, пожалуй. — Я тогда пойду, проверю ваше расписание на следующую неделю, раз уж вы вышли. — Оставьте, пожалуйста, только консультации. Оперировать пока не могу. — Да, как скажете. Из горздрава вчера звонили, хотят комиссию прислать. — Пусть присылают хоть в понедельник, все равно у меня сейчас работы меньше. — Я позвоню, передам. Аллочка вышла, оставив за собой шлейф тонких цветочных духов. Я уселась за стол, почувствовав себя наконец на своем месте, и взялась за бумаги. Минут через десять из интеркома полился голосок Аллочки: — Аделина Эдуардовна, к вам доктор Авдеев. — Пусть заходит. Авдеев вошел и остановился у двери: — С возвращением, Аделина Эдуардовна. Вызывали? — Присаживайтесь, Игорь Александрович. Поговорить хотела. — О чем? — отодвигая стул, спросил Авдеев, и мне показалось, что он немного напрягся, на правом виске задергалась вена. — Вы работаете у нас уже месяц, я успела составить о вас некоторое впечатление и хочу обговорить дальнейшие варианты нашего сотрудничества, если вы, конечно, заинтересованы его продолжить. — То есть вы предлагаете мне постоянный контракт? — Надеюсь, у вас нет причин отказаться? — Нет, конечно. — Отлично. Тогда у меня есть для вас последний, если можно так выразиться, тест. — Какой? — чуть насторожился Авдеев, и его руки, лежавшие на столе, начали слегка подрагивать. — Я хочу, чтобы вы со мной сейчас посмотрели пациентку. И мне снова показалось, что, услышав это, Авдеев перевел дыхание и расслабил плечи: — Конечно. — Тогда идем. Я отодвинула бумаги, вынула из правой стопки на столе историю болезни и пошла к двери. Авдеев двинулся следом. Мы спустились в подземный переход и направились в реабилитацию. Неловкое молчание тяготило, но я не могла найти подходящую тему для разговора, потому пришлось слушать стук шагов, эхом разносившийся по пустому переходу. — Скажите, а этот переход… он здесь сразу был? — вдруг спросил Авдеев. — Нет, он был только между двумя корпусами, под третий копали специально. — Удобно. — Да, можно зимой перемещаться, не одеваясь. — Как вам в голову пришло именно так разграничить корпуса? Нигде подобного не встречал. — Воплощала мечту, — коротко ответила я, не желая вдаваться в подробности, которые Авдееву знать и не нужно. В реабилитации мы поднялись на третий этаж, и Авдеев сдержанно кашлянул — на этом этаже располагались детские палаты. У меня не было детского отделения в чистом виде, отдельно — не позволяла площадь, да и детей было не так много, чтобы обеспечить наполняемость. Поэтому я выделила четыре палаты на втором этаже, напротив поста медсестры, оформив их так, чтобы дети не чувствовали больничной обстановки. Сейчас на лечении находилось трое — два мальчика и девочка, к которой мы и шли. Дочь директора химического комбината из соседнего города родилась с дефектом верхней челюсти, операция по исправлению его была сделана не в моей клинике, но, видимо, прошла не особенно удачно, поэтому отец обратился ко мне. Я хотела показать девочку Авдееву и узнать его мнение. Кроме того, я заметила, а Васильков подтвердил, что он избегает появляться в детских палатах, и мне было интересно, как Авдеев поведет себя с ребенком. Девочка с аккуратно заплетенными толстыми косичками сидела за круглым столиком в палате спиной к двери. Я вошла первой, Авдеев остановился на пороге. — Здравствуйте, Алена Борисовна, — серьезно сказала я, и девочка, которой только недавно исполнилось семь лет, засмеялась: — Здравствуйте. — Как вы себя чувствуете? — присаживаясь рядом с ней и беря ее за руку, продолжала я. — Хорошо. — А мама где? — Она пошла за кофе. — Алена Борисовна, я хочу вас кое с кем познакомить. — Я подняла глаза на Авдеева и вдруг заметила, что он стоит, прислонившись к косяку, бледный и покрытый испариной. Лицо его при этом было совершенно потерянным, глаза пустыми, а руки непроизвольно то сжимались в кулаки, то разжимались, безвольно повиснув вдоль тела. — Игорь Александрович, что с вами? Девочка тоже повернулась, серьезно глядя на Авдеева большими серыми глазами в пушистых ресницах: — Доктор, вы меня испугались? У меня сжалось сердце. Эта малышка знала, какое впечатление производит на людей — часть лица от носа до подбородка была изуродована и покрыта рубцами, а говорила она так, что понять ее могли только те, кто общался с ней продолжительное время. — Нет, Алена Борисовна, доктору просто жарко. — Я уничтожающим взглядом посмотрела на Авдеева, чувствуя глубочайшее разочарование — как будто поставила все деньги на лошадь, а она даже из стойла не вышла, не то чтоб в забеге участвовать. — Когда вернется мама, пусть придет в ординаторскую, хорошо? Девочка кивнула, а я встала и пошла к двери, чуть не силой выволокла замершего в ступоре Авдеева в коридор, приперла там к стене и зашипела: — Вы что себе позволяете?! Это что еще за реакция такая?! Вы врач или кисейная барышня, в конце концов?! Никогда врожденных деформаций лица не видели?! И тут на Авдеева словно ведро холодной воды вылили — он и повел себя так же, отряхнулся, помотал головой и совершенно нормальным голосом произнес: — Извините, Аделина Эдуардовна. Дело не в деформации. Вы не могли бы… ну, не знаю — в перевязочную ее взять, что ли? Я бы там посмотрел детально. — Это еще что за фокусы?! — окончательно разозлилась я. — К чему лишний раз травмировать ребенка кабинетами? Мы делаем первичный осмотр в палате, ясно? — Ясно. Тогда у меня к вам… — Он замялся. — Не сочтите это за… но вы не могли бы убрать со стола игрушки? — Что?! — Мне показалось, что я ослышалась, но Авдеев повторил просьбу. — Слушайте, Игорь Александрович, вы что себе вообще позволяете? А ковровую дорожку вам не раскатать? Немедленно возьмите себя в руки и посмотрите ребенка. Если еще не передумали здесь работать. После осмотра жду вас в ординаторской с планом лечения. — Я развернулась и быстрым шагом покинула отделение, чтобы не сорваться и не наорать на Авдеева во весь голос. Внутри все кипело — я так рассчитывала, что получу более-менее адекватную замену Матвею, потому что Авдеев оказался лучше остальных моих врачей, а он… Что это вообще за непонятные демарши? В ординаторской я открыла окно, села на подоконник и закурила, чтобы хоть немного успокоиться. Чувствовать себя обманутой было отвратительно, а особенно потому, что я сама создала себе иллюзию. Мне на какую-то долю секунды показалось, что я нашла бриллиант, а это оказалась всего лишь стекляшка. Очень обидно ошибаться в людях. Авдеев вернулся минут через двадцать, бледный, с подрагивающими пальцами, но свои выводы о состоянии ребенка и план лечения доложил четко и по делу. Однако его вид мне совершенно не понравился. — Вы точно здоровы? — Н-не совсем, — с запинкой выдавил Авдеев. — Тогда поезжайте домой, оформим отгул. — Я все еще на испытательном… мне отгул не положен… — Ничего, я вам разрешаю поехать домой, только лучше на такси, хорошо? Авдеев ничего больше не сказал, встал и, чуть пошатываясь, вышел из ординаторской, а я позвонила Василькову: — Дядя Слава, там Авдеев идет из ординаторской, он, кажется, болен, проследи, чтобы домой уехал. — Да, хорошо. — А лучше… лучше сам отвези, а? Все равно пятница, а я могу твоих пациентов посмотреть. — Ну посмотри, если не трудно. А я Авдеева отвезу, не волнуйся. — И еще… постарайся с ним по дороге поговорить, а? Он мне сейчас такой театр одного актера исполнил… не могу понять, что это было. — Деля, я не психолог. — А я помню. Но ты все-таки попробуй, а? — жалобно попросила я. — Не могу объяснить, но у меня такое чувство, что у него с головой того… и меня это беспокоит, потому что хирург он блестящий. Почти как Матвей. — А-а, так ты просто замену ищешь! — расхохотался Васильков. — Смотри, не заиграйся.