— Аделина Эдуардовна, если больше нет вопросов, мне бы… — Да-да, конечно, я вас не задерживаю больше. Спасибо. Он ушел, а я, включив компьютер, забегала пальцами по клавиатуре, набирая текст протокола операции. В дверь постучали, и на пороге возник Матвей. А я в суете даже забыла, что сегодня он здесь… — Ты где была? — В операционной. Проходи, садись, я сейчас… — Работай, не отвлекайся. — Махнув рукой, муж опустился на диван и потянулся: — Спина затекла… А что ты в операционной делала? — Авдеева подменила. Представляешь, похоже, симулировал сердечный приступ, чтобы спихнуть маммопластику. — Оригинальный способ… — Матвей, я не знаю, что делать, — призналась я, сворачивая файл с протоколом. — Я не могу его понять, и меня это очень беспокоит. Он избавляется от неинтересных ему операций, он то и дело ведет себя странно, а потом отказывается хоть как-то это объяснить. И вместе с тем я давно не видела хирурга талантливее, чем он. Что мне делать, скажи? Поддерживать талант, который в любой момент подведет? Или выгнать человека, способного достичь высокого уровня? Муж пожал плечами: — Тебе решать, Деля. У тебя всегда был собственный критерий отбора врачей, ты и меня первое время здорово изводила придирками. — То есть ты думаешь, что я просто придираюсь по привычке? — уточнила я, хотя мне обидно было слышать подобное из уст собственного супруга. — Деля, ты стараешься выбрать лучших, вот и все. Просто делаешь это собственным методом, с которым я, например, не совсем согласен. — Мажаров, ты это серьезно? — Абсолютно, — подтвердил он, даже не улыбнувшись. От дальнейшего разговора, который непременно привел бы к конфликту, нас спас звонок внутреннего телефона. Из приемного звонила дежурившая там Люба: — Аделина Эдуардовна, вы срочно нужны. — Что случилось? — Никого из докторов нет, Матвей Иванович вроде как закончил, а привезли девушку из автодорожной, с направлением из городской больницы. Это дочь тамошнего главного бухгалтера… лицо в ужасном состоянии, челюсть раздроблена, и глазница пострадала. Нужен хирург, а все на операциях. — Вызовите Авдеева. — Не могу дозвониться. — Все, иду. Я бросила трубку и посмотрела на Матвея, напряженно вслушивавшегося в каждое слово: — Вот видишь… опять! И мне надо идти и разгребать, а я уже не в состоянии в операционную сегодня, у меня голова кружится… — Значит, пойду я, — сказал муж будничным тоном. — Ты? Куда? — Сперва посмотрю, что там, а затем в операционную. Раз уж больше некому. Не знаю, как в этот момент выглядело мое лицо, но внутри расцвел и заблагоухал пышный сад — Мажаров сам, добровольно, без моего нажима согласился снова войти в операционную… — Но ты все равно пойдешь со мной. Я давно этого не делал, мне нужна страховка на крайний случай. О, господи, да я куда угодно теперь с тобой пойду, подумала я, изо всех сил сдерживая рвущуюся радость. Сдержанно кивнув, я пошла к двери, Матвей — следом, но уже в коридоре он обогнал меня и быстрыми шагами пошел вперед. Вот теперь передо мной был тот самый Матвей Мажаров, в которого я когда-то влюбилась и которому могла доверить все, что угодно. В операционной в первую секунду Матвей, как мне показалось, слегка растерялся, но быстро овладел собой и встал к столу. Я заняла место ассистента, приготовившись на всякий случай закончить операцию, если будет нужно. Хотя внутренне я была уверена, что это не потребуется — Мажаров прекрасный хирург, он не допустит ошибок. Мы работали более трех часов, но сумели восстановить девушке и челюсть, и глазницу. Потребуется время на реабилитацию, но потом она будет выглядеть практически так же, как и до аварии. Глядя на размывающегося в послеоперационной Матвея, я с трудом удерживала рвущиеся вопросы — ну, как, ты почувствовал это вновь? Испытал то удовлетворение, которое охватывает всегда после хорошо проведенной операции? И каково это — снова войти в операционную после перерыва? — Н-да… — протянул муж, закрывая кран и потягиваясь. — Это было не так уж и страшно. — Возвращайся, Мажаров, — тихо предложила я, боясь услышать его ставший уже традиционным ответ. — Я подумаю, — серьезно произнес Матвей. Надежда Я подкараулила Вячеслава Андреевича у ординаторской и попросила отпустить меня в город. Он пожал плечами, но пропуск выписал, только попросил вернуться до восьми часов вечера, чтобы успеть до смены охраны на шлагбауме. — И постарайтесь не афишировать свое отсутствие, у нас не очень принято отпускать клиентов в город. — Конечно. Я вернусь к назначенному времени, — пообещала я и побежала за сумкой и курткой, сжимая в руке карточку пропуска. План мой был прост и незатейлив. Позвонить в офис Игнатюка и предложить ему дать интервью о большой экспозиции картин в нашем музее, которую он и его банк проспонсировали. Такие, как он, любят упоминания о себе в прессе, так что должен согласиться. На всякий случай я решила купить парик и другую одежду — не знаю почему, но мне показалось, что так будет безопаснее. Сегодня, к счастью, день выдался без дождя, это было очень кстати. Я довольно быстро добежала до поселка, но по дороге решила, что ждать автобус не стану, а вызову такси. Мне повезло — машина приехала минут через десять, я даже не успела как следует оглядеться. Попросив довезти меня до торгового центра, я устроилась на заднем сиденье и стала обдумывать план. Мне нужно узнать, имеет ли отношение Игнатюк к баням на улице Ленина, и если да, то какое. Потом нужно как-то аккуратно вызнать, не был ли он знаком с моим отцом, потому что это как-то более вероятно — в те годы папу соблазняли большими деньгами все, кто имел отношение к теневому бизнесу. Всем хотелось, чтобы их «бойцов» обучал сам Закревский. Не знаю, как ему вообще удалось тогда не замараться и остаться в живых, сохранив и клуб, и собственную безупречную репутацию. А ведь если все, что накопал тогда Жариков, правда, то вполне мог Игнатюк знать отца. Фантазия моя разыгралась — я уже видела, что бани на Ленина — это «штаб» преступной группировки Игнатюка, что это ему моя мать проиграла квартиру и кучу денег, что… стоп! Фантазии надо бы поумерить, могу сболтнуть что-то лишнее, а мне всего-то нужно задать пару вопросов. В торговом центре я провела рекордно мало времени, быстро выбрав недорогой, но приличный брючный костюм, туфли и блузку. Осталось найти парик. Мне непременно хотелось, чтобы моя внешность кардинально отличалась от того, что я видела обычно в зеркале. Но париков в магазине не оказалось, пришлось купить тюбик окрашивающего спрея и нанести его прямо в туалете торгового центра. Получилось нечто ярко-свекольного оттенка, жуть еще та… Хорошо, если все отмоется через пару недель, как обещал на этикетке производитель этой адской смеси, а если нет? Могу взять псевдоним Надя Свекла… Ладно, черт с ними, с волосами… Макияж я тоже делала в кабинке туалета, вспомнив все, чему научилась у Светки. Вышло вполне неплохо. Переодевшись, я сунула свои вещи в большой пакет, решив оставить его здесь, в камере хранения супермаркета, а забрать, когда поеду обратно в клинику. Оглядев себя в зеркале очередного магазина, куда я забежала исключительно за этим, я осталась довольна изменениями, и даже цвет волос перестал быть таким уж пугающим — просто современная, немного эксцентричная прическа. К моей короткой стрижке это подошло почти идеально. В книжном магазине я запаслась блокнотом и ручками, чтобы не возиться со слабеньким диктофоном в мобильном, сунула это все в сумку и, сев за столик в кафе гастрономического дворика, набрала телефон приемной банка, принадлежавшего Игнатюку. Мне пришлось долго растолковывать девице, снявшей трубку, чего именно я хочу от ее патрона и кто я такая. Наконец она соизволила соединить меня с Игнатюком, и после щелчка я услышала в трубке сиплый низкий голос: — Я вас слушаю. — Добрый день, Михаил Евгеньевич. Меня зовут Надежда Краснова, — вспомнив, что когда-то раньше, в бытность мою журналистом, именно этой фамилией я подписывала статьи. Фамилия принадлежала маме. — Портал «Новости города» поручил мне интервью с вами об открывшейся выставке картин молодых художников. Когда вам будет удобно со мной встретиться? — О выставке? Ммм… минутку… Послушайте, а это терпит, скажем, до следующей недели? — Что вы! Ни в коем случае! Чем скорее мы разместим интервью, тем больше народа узнает об экспозиции и посетит ее, вы ведь понимаете! Это же такая реклама, такая возможность заявить о мероприятии и о вас лично! — с жаром бросилась убеждать я. — Тогда… сегодня в шесть вы свободны? Я бы пригласил вас к себе домой. Я напряглась — подобный визит в мои планы никак не входил. — Эээ… мне кажется, это не совсем удобно… — заблеяла я. — Послушайте, Надежда Краснова, или как вас там… Я занятой человек и могу выделить вам не больше часа, и то в свое личное время. Если вам нужно интервью — соглашайтесь, если нет — давайте прощаться, вы и так отняли у меня уже достаточно времени, — просипел Игнатюк, и у меня не осталось выхода. — Хорошо. Диктуйте адрес. — Это лишнее. Мой водитель заберет вас из редакции в семнадцать сорок пять. О, черт… придется ехать к офису, где арендует помещение наша редакция, и торчать на крыльце, изображая, что только вышла… — Хорошо, — повторила я, чувствуя, что совершаю большую ошибку. — Я буду ждать. — И постарайтесь сразу сформулировать вопросы, у вас будет всего час, — напомнил Игнатюк и положил трубку. Я выдохнула и, заказав кофе, принялась прикидывать, что делать дальше. Может, даже хорошо, что он пригласил меня к себе. Если мои подозрения верны и он был хозяином броши, то наверняка в его квартире найдутся этому подтверждения — коллекция чего-то эксклюзивного и дорогого, например. А что? Такие люди любят выставлять напоказ подобную роскошь. Я позвонила Светке, но ее телефон был выключен — видимо, работы много, и я даже не насторожилась, подобное бывало часто. До назначенного времени у меня еще оставалось больше трех часов, и я почему-то захотела добраться до своего дома и посмотреть, что там происходит. Потянуло на родное пепелище… Мысль не показалась мне веселой, но поехать я все равно решила и долго бродила вокруг дома, рассматривая окна сгоревшей квартиры. Войти в подъезд, а тем более подняться на этаж решимости уже не хватило. Я вдруг представила, как буду ходить по обгоревшим останкам мебели, по превратившимся в пепел книгам, среди всего, что было мне раньше так дорого, а теперь стало прахом, что защемило сердце. Вообще зря я сюда приехала… Гараж за домом представлял ровно такую же картину. От жара железо выгнулось и деформировалось, на полу до сих пор стояла вода — в подвале наверняка бассейн, а наверху сгорело абсолютно все. Ну и, разумеется, все, что представляло ценность, уже растащили предприимчивые бомжи. Я вдруг снова почувствовала, что у меня в этой жизни больше совсем ничего нет — ни дома, ни родных. Ни будущего, что, конечно, намного страшнее. Как жить дальше, я пока совершенно не представляла, надеясь только на Эдуарда Алексеевича. В памяти вдруг всплыл разговор с его дочерью, и я почти физически ощутила обиду, которую она не могла простить отцу. Мне, выросшей в полной семье, любившей папу и получавшей от него взаимную и всеобъемлющую любовь, было непонятно, как это — обижаться на родного человека. Стоп! Но ведь обижаюсь я теперь на маму, которой даже в живых нет. Обижаюсь за то, что она превратила мою жизнь в постоянную игру в «казаки-разбойники», где мне уготована роль весьма незавидная. Но это все же немного другое… Хотя, наверное, у Аделины есть свои мотивы, и мне, конечно, их не понять. С тяжелым сердцем я побрела в сторону трамвайной остановки, когда в сумке зазвонил телефон. Это оказалась Илана Григорьевна, что меня немного удивило — корректуру ее подруге я отправила, так что причин звонить мне у нее вроде как не имелось. — Алло. В трубке послышались рыдания. Я даже не поняла сразу, что случилось, и переспросила: — Илана Григорьевна, это вы? — Надя… — срывающимся голосом выговорила она, давясь рыданиями. — Наденька… Светы… Светы нет больше… Я едва не уронила телефон: — Что?! Как вы сказали?! — Светочки больше нет… — буквально провыла в трубку Илана Григорьевна. — Ее… ее убили… — Убили?! — севшим от ужаса голосом прошептала я. — Когда, где?