– Ничего не рано! – убежденно говорила Жюли. – В самый раз. Джульетте вообще тринадцать было. Тринадцать! – Верно. Я про Джульетту как-то забыл… Оба некоторое время думали о Ромео и Джульетте. Думали наверняка одно и то же. – А как по-твоему, у них всё так же было? – спрашивала Жюли. – Как? – Ну так – как смерч, как лихорадка… – У Ромео с Джульеттой? Думаю, что да. – Вот и я так думаю, – вздыхала Жюли. – Тогда получается, что мы… И они… Жесть! – Еще бы не жесть! Жесть! И даже оставшись одна, Жюли то и дело ловила себя на том, что продолжает мысленно разговаривать с Жан-Жаком – что-то ему рассказывает, что-то вспоминает, объясняет ему что-то очень-очень важное. Каждая минута рядом друг с другом была упругой и наполненной до предела. Всё остальное время казалось бесформенным и вязким – как жидковатый кисель. 15. Всё хорошо! Человек ко всему привыкает. Вот и Жюли не то чтобы привыкла к своему новому состоянию, но как-то научилась в нем жить. Мучительная лихорадка понемногу улеглась, приступы беспричинной тревоги отступили. Предчувствие того, что с ней и Жан-Жаком непременно случится что-то страшное, куда-то подевалось, и вместо него появилось сначала робкое, а потом всё более и более смелое ощущение – вообще говоря, всё идет хорошо. А дальше, скорее всего, будет еще лучше. Теперь каждое утро Жюли просыпалась в радостном нетерпении: новый день обещал столько чудесного, неожиданного, приятного! Она сразу хваталась за телефон, проверить, нет ли эсэмэски от Жан-Жака, и посмотреть, не написал ли он что-нибудь на своей страничке в социальной сети. Жан-Жак был соней, по утрам он спал до последней минуты, и Жюли всё утро носила с собой телефон – в ванную, на кухню, – чтобы не пропустить момент, когда он наконец что-нибудь напишет. Раздавался рингтон нового сообщения, и сердце Жюли каждый раз замирало, а потом начинало биться с удвоенной силой. Она всё время как будто чувствовала его: где он и что в эту минуту делает. Вот он проснулся, валяется в постели и никак не может встать. Вот пошел в душ… Вот ковыряется вилкой в тарелке, одним глазом поглядывая на утреннее шоу в телевизоре, другим – просматривая новости в телефоне. Вот спохватывается, что опаздывает, и бежит в школу. Вот зевает на уроке и считает ворон на дереве за окном… Правда, иногда она его «теряла». Когда, например, они прощались в восемь вечера на мосту и она шла домой, а он – забегал на минутку к приятелю за кодами для новой игры. А после проходил час, затем два, три, а Жан-Жак никак не проявлялся. В такие часы беспокойство возвращалось. Но стоило написать ему «как дела?» или «куда пропал?» и получить ответ, что они на пару с приятелем играют в компьютер, как всё опять становилось на свои места и Жюли снова наполняло радостное возбуждение. Жизнь вообще превратилась в один нескончаемый праздник – всё, что ни происходило, казалось удачей, счастливым знаком, началом чего-то хорошего. Жюли с трудом могла усидеть на одном месте. Она не могла ходить по улице, как когда-то раньше – не спеша, нога за ногу, – она всё время куда-то бежала – а куда, и сама не могла сказать. Внутри у нее как будто всё время звучала веселая музыкальная какофония – из дудок, свистелок и трещоток, которые то дружно, а то не в лад отжигали бравурные марши и польки. Уроки стали чистым мучением. Было совершенно непонятно, как люди могут говорить о всяких там дробях и степенях, молекулах и атомах, о разновидностях плоских червей или забытых полководцах запыленных веков, – когда на улице светит солнце, поют птицы, шелестит набирающая силу зелень. Усидеть на одном месте в таких условиях было просто немыслимо. – Какая-то ты стала… Взбудораженная!.. – заметила как-то подруга Стелла. – Разве? Так весна же!.. Весна! Стелла пристально посмотрела подруге в лицо. – Ты что, влюбилась? – догадалась она. – Я?! – хотела было удивиться Жюли. Но потом помимо воли расцвела в улыбке. – С тобой всё понятно! – тоже улыбнулась Стелла. – И кто он? Тот рыженький? – Да! Стелла пожала плечами. Так или иначе, она была рада за подругу. – Тебе он не понравился, я знаю, – сказала Жюли. – Почему не понравился? Понравился… – Но я же вижу… На твой вкус он слишком… – Какой? – Прикольный! Стелла рассмеялась: – Скажешь тоже! Но мне другие нравятся. – Какие? – Высокие. Накачанные. Ну, и чтобы повзрослее были… – Ну да, ну да. А мне Жан-Жак как раз тем и нравится, что он такой милый. Эти его веснушки… И оттопыренные уши… И очки как у Гарри Поттера. Рядом с ним сразу становится как-то хорошо на душе. Весело. И не страшно. Подруга пожала плечами. Что тут скажешь? О вкусах не спорят. – И ты знаешь, – зачарованно глядя в пространство, проговорила Жюли, – когда я раньше думала, что когда-нибудь полюблю, я представляла всё совсем не так… – Да? – Да! Я думала, что всё будет, как… Как… – Как? Жюли задумалась. – А вот так! – она с силой сжала кулаки и потрясла ими перед собой. Стелла улыбнулась. – А на самом деле… – Жюли тоже улыбнулась. – А на самом деле я всё время как воск… И вот тут, под ложечкой, тепло-тепло… Понимаешь? – Понимаю… – И еще я всех-всех на свете люблю. Всех! Даже тех, кто меня терпеть не может… – Да? – Да. И, как ни странно, это было действительно так. Жюли была не просто взбудоражена. Она была очень, очень, очень счастлива. 16. Папа и мама Если день был не слишком напряженным и не предвиделось важных встреч, папа Жюли всегда обедал дома. В этом преимущество небольшого городка – от дома до офиса всего три минуты езды на автомобиле. Или десять минут пешком. Адвокат заранее звонил по телефону, и жена ждала его за накрытым столом. Жюли, как правило, еще не успевала прийти из школы, и это было время родителей – время, чтобы побыть вдвоем, поговорить. Собственно, ел только папа – зеленый салат и сыр. Мама пила кофе. И апельсиновый сок. В тот день разговор долго не вязался – папа явно был чем-то озабочен. – Послушай, что происходит с Жюли? – наконец спросил он. – А что с ней происходит? – Она постоянно где-то пропадает… Не выпускает из рук телефона – ждет эсэмэски. К ней обращаешься – она не слышит…