– Да, – согласилась мама. И посмотрела на папу сияющими глазами: неужели он сам не понимает? Папа перестал жевать и некоторое время внимательно изучал лицо жены. – Она что, влюблена? – спросил он. – Думаю, что да. Папа нахмурился. – И ты так спокойно об этом говоришь? – А что еще остается делать? Кричать? Биться в истерике? – Ну, я не знаю. Кажется, это у нее серьезно. Ты совсем не беспокоишься? Ей всего пятнадцать! – Пятнадцать. Самое время, чтобы серьезно полюбить, – улыбнулась мама. – Ты просто забыл, дорогой… – Что? – Мне тоже было пятнадцать, когда я влюбилась в тебя. – Что ты сравниваешь? Мы – это совсем другое! – Почему? – Мы жили в другое время! И потом, мы – это мы. Мама молчала и улыбалась, давая папе самому понять, насколько неубедительны его слова. – Ты знаешь, кто он? – Кто-то с того берега… – Ты его видела? Мама пожала плечами: и да и нет. – У нее на странице полно фоток, где они вместе. И видео… – Ну и как? – По-моему, симпатичный. Посмотри сам. – Он старше? – Нет. Впрочем, не знаю. Не думаю. Сейчас они все как дети. Некоторое время за столом царило молчание. – Но ты с ней поговорила? – О чем? – Ну, не знаю. О чем в таких случаях матери должны поговорить с дочерьми? – Вот и я не знаю. Точнее, не могу подобрать слов, чтобы… – мама замолчала. – Чтобы – что? – Чтобы чего-нибудь не испортить… – Мама заглянула папе в глаза. И он понял: она права. Со словами в таких случаях нужно быть очень осторожным. – Знаешь, я встретила их на днях на улице, – вспоминая, мама покачала головой. – Они прошли в каких-то двух шагах от меня – и не заметили! Потому что вообще ничего не видели вокруг себя! Выражение маминого лица было взволнованным и нежным. Так, будто бы она случайно оказалась свидетельницей чьей-то удивительной тайны, неожиданно, сама того не желая, прикоснулась в чему-то чудесному и редкому. Папа некоторое время смотрел ей в глаза и наконец кивнул. Он ее понял. Что-то вспомнил. Что-то представил. И понял. – А ты уверена… – В чем? – Ну… В том, что они не понаделают глупостей? – Я спросила ее об этом. Папа удивленно вскинул бровь. – Прямо так и спросила? – Прямо так и спросила. – И что она ответила? – Сказала, что не понаделают… – И что? – И я ей поверила. У папы, может быть, и остались какие-то вопросы, но он оставил их при себе. Мужчинам не стоит лезть в женские дела. По крайне мере, слишком глубоко. Некоторое время адвокат был занят только едой. Потом отставил пустую тарелку, вытер салфеткой рот и поднял на жену повлажневшие глаза: – Как же быстро она выросла! – Да… Быстро… Очень быстро! – промакивая уголок глаза свернутой салфеткой, согласилась мама. – Очень, очень быстро! 17. Сомнения Рудольфа Каждый день приносил какие-нибудь тревожные новости по поводу обстановки в городе. И настроение кондитера Рудольфа с каждым днем становилось всё мрачнее. Кондитер с недоумением и грустью наблюдал за тем, как менялись жители Вафельного берега. Еще совсем недавно шоколадно-вафельное противостояние существовало лишь в шуточках и анекдотах, никому и в голову не приходило воспринимать его всерьез. Ведь две части города всё равно были единым целым: родственники, друзья и коллеги сплошь и рядом жили на разных берегах Реки и не придавали этому ровно никакого значения. Теперь же везде и всюду – на улицах, в кафе, на скамейках в скверах – только и говорили, что о шоколадниках. И говорили как о противниках – с негодованием и даже яростью. Вытаскивали на свет случайные обиды, небрежно оброненные слова – и всему придавали зловещее, преувеличенное значение. Жизнь вокруг, казалось, пропитывалась подозрительностью и злобой. Всё началось с энергичной Доротеи, считал Рудольф, дело подхватил демагог Шпатель, и совместными усилиями эта парочка, вольно или невольно, раздула огонь взаимной вражды. И ладно бы дело касалось только подростков – подросткам только дай с кем-нибудь повоевать, – но и со взрослыми происходили печальные метаморфозы. Некогда мирные, благодушные и рассудительные отцы семейств теперь проводили часы и дни, брызжа слюной и ожесточенно споря о шоколадниках. Не было ничего удивительного в том, что на призывы и лозунги «Вафельных ведомостей» мог откликнуться кто-то недалекий, завистливый и обиженный жизнью. Удивляло другое. Люди, которых Рудольф привык считать неглупыми, честными и уравновешенными, один за другим поддавались повальному помешательству: оказалось, что и в них, на дне их сердец, таилась до поры до времени необъяснимая, мутная, разъедающая рассудок ненависть. События в городе стремительно катились в опасном направлении. И было еще что-то, что не давало кондитеру покоя, что мучило его совесть. Рудольфа не оставляло ощущение, что он, лично он имеет к этому массовому психозу самое непосредственное отношение. Поэтому в один прекрасный день кондитер надел свой лучший костюм, нацепил на голову горскую шляпу с тетеревиным перышком и отправился в школу поговорить с учительницей гимнастики. Доротею он нашел в тренерской комнате, позади гимнастического зала. У входа в тренерскую дежурила парочка Воинов Кулака. Рудольфу пришлось объяснить им, кто он и зачем пришел. О нем доложили и только после этого позволили войти. Доротея сидела за столом и читала газету. Справа и слева за ее спиной стояли в карауле еще двое подростков с непроницаемыми, как у часовых, лицами. Доротея поднялась навстречу кондитеру, пожала ему руку и предложила сесть. И, странное дело, неожиданно для самого себя Рудольф оробел. Он даже не отважился положить на стол шляпу, а повертел ее в руках и пристроил к себе на колени. – Вы, наверное, меня не помните, – сказал он. – Я Рудольф Бенц, кондитер. Вы заходили в мое кафе в свой первый день в Мильхенбурге, сразу после того, как сошли с автобуса. – Господин Бенц? – радушно улыбнулась Доротея. – Я вас отлично помню. У меня вообще прекрасная память! С чем пожаловали, господин Бенц? Рудольф, соображая, с чего начать, освежил ребром ладони складку на тулье шляпы и соскреб ногтем невидимую соринку. – Я всё время вспоминаю наш разговор в тот день, госпожа учительница. Вы расспрашивали о жизни в городе, о наших обычаях. И я рассказал о двух берегах Реки, о наших кондитерах, о вафлях и шоколаде. – Так-так. И что?