Амгалан пообещал, что к завтрашнему дню Данзар «обеспечит правдоподобие» легенды, и на этом распрощались. С утра Костя поехал исследовать близлежащие парки и детские площадки с фотографией девятилетней Маши, и лишь где-то на периферии сознания мелькнула мысль об Ане. В последние дни они почти не виделись, но ее улыбка, ее глаза и особенно ее бедра напоминали, что в мире существует не только работа. Что она ему сказала за завтраком? Кажется, что займется религиозным туризмом? Да, монастырей и дацанов тут много, надолго хватит. Шел третий час бесплодных прогулок в поисках девочки в инвалидной коляске. У Кости уже даже зубы мерзли, не говоря о руках, сунутых в карманы и сжатых в кулаки в надежде сохранить толику тепла; пальцы ног одеревенели. Ветер не только не стих, но стал, казалось, злее, от чего пришлось поднять воротник и вжимать в него голову. Видок словно у карикатурного шпиона. Маша могла быть в школе, больнице, уехать к бабушке в другой город или просто решить, что сегодня слишком холодный день и лучше остаться дома. Это значило, что ему придется ходить по детским площадкам завтра, послезавтра и неизвестно сколько еще. И все для того, чтобы няня завопила «не подходи к ребенку!» или что-то подобное. Но других вариантов у них не было. Костя прогуливался по гравийной аллее центрального городского парка и вяло размышлял, получится ли подкупить няню или же такое предложение ее только сильнее отпугнет, когда из-за поворота появилась коляска. Ему даже не пришлось смотреть на фотографию, спрятанную во внутренний карман пальто, – это определенно была Маша. Шапка с помпоном вызвала воспоминания о девочке, потерявшей мать в автомобильной катастрофе у МКАДа. Однако на обочине московской дороги сидел ребенок, тут же – взрослый человек, побитый жизнью, но лишь ставший крепче и умнее. Такой взгляд отличает тех детей, кто вспомнил свою жизнь, причем вспомнил разом, подробно. Годам к двадцати уже сложно понять, то ли зрелость пришла рано, то ли память, а на детском лице этот взгляд настолько диссонирует с пухлыми щечками, с зайчиками на шарфике, с милой улыбкой, что не заметить его невозможно. Девочка о чем-то весело трещала с идущей рядом няней (или это ее мать?) и совсем не выглядела несчастной. Если бы не взгляд, если бы не коляска, приводящаяся в движение сервоприводом, ее можно было принять за обычного беспечного ребенка. Но это определенно была Маша – та, чей папа готов был заплатить огромные деньги, лишь бы дочь спала по ночам без снов. Их взгляды встретились. Костя так и не решил, как правильнее всего поступить, поэтому поддался интуиции: ткнул пальцем себе в грудь, затем указал на девочку и, как мог, показал, что им нужно поговорить. Детская улыбка моментально растаяла, будто кусочек льда в горячем чае. Маша что-то тихо сказала матери (или это няня?), а на ее возражения повторила это еще раз, настойчивее, и женщина смирилась, отошла назад, к лавочке. Коляска мягко покатилась в сторону Кости. – Ты ведь Маша, да? – все же спросил он. От ее взгляда стало еще более неуютно, чем от ветра, захотелось глубже вжаться в поднятый воротник. К взрослым с такими глазами он уже привык, а у детей видел редко. Она кивнула. – Меня зовут Алексей Алексеевич. Можно просто дядя Леша. Я ищу Борецкого. Маша молчала, наверное, минуту, показавшуюся часом, но все же ответила: – Я помогу тебе. Ты не полицейский, ты тоже помнишь то, о чем лучше бы забыть. Я вижу долгие годы страданий в твоих глазах, такое нельзя подделать. – Он тебе помог? – жадно спросил Костя. – Ты действительно забыла? Девочка кивнула. – Накануне я всю ночь сидела и записывала. Все те ужасы, что совершила в прошлой жизни. Я будто резала себя тупым ножом, вытаскивая на бумагу жилы из себя. Некоторые слова потом так и не удалось прочесть: все время, пока я писала, я рыдала, слезы капали и смывали чернила, но я этого не видела, не перечитывала. Если бы ничего не получилось – на следующий день я бы все сожгла, но на следующий день история моей жизни читалась как захватывающий ужастик или триллер. Мне было… просто любопытно. Я ведь ничего не помнила. Умом понимала: это моя жизнь, но внутри ничто не резонировало, не откликалось. Меня не мучила совесть – впервые за многие годы. Я ведь очень рано все вспомнила, по сути, детства мне не досталось. Только научилась ходить на горшок, как превратилась в сорокалетнего мужика в теле ребенка. Спасибо Борецкому, теперь учусь опять быть маленькой девочкой. – Ты выглядишь… довольной. Несмотря на коляску. – Да, я довольна. Не представляешь, как довольна! Звучит, наверное, дико, но сейчас у меня просто отличная жизнь! Дело в сравнении. А моя болезнь… я знаю, за что она мне, и, вот честно, каждый вечер благодарю Будду за то, что легко отделалась. – Я бы тоже хотел прочесть о своей прошлой жизни на бумаге, – не соврал Костя. Ох, долгие годы он мечтал узнать, кем же был до этого перерождения! К окончанию школы практически все хоть что-то уже вспомнили. Рауль так вообще прошел идентификацию личности в банке памяти. Костя же трижды почуял смерть, что тщательно скрывалось родителями. В старших классах он и сам понял, зачем нужно прятать свой дар. Тогда еще он считал это даром, а не проклятием. Друзья же один за другим переходили в ранг приятелей, а затем и вовсе переставали с ним общаться. Не интересно. В пятнадцать лет они ощущали себя тридцатилетними, его же заботили прыщи и девственность. А как тут хотя бы поцеловать девчонку, если в ответ на все его робкие и неуклюжие попытки ухаживаний одноклассницы закатывали глаза, фыркали и шли на свидание с другими, с теми, кто прекрасно помнил, как понравиться девушке. – Пиши адрес и кодовую фразу, – кивнула Маша. – Давай быстрей, а то моя няня сейчас сойдет с ума от беспокойства. Они решили, что раз я все забыла, то снова стала маленькой девочкой, которая пойдет с незнакомцем, стоит ему поманить меня конфеткой. – А что, не так? Маша хмыкнула, и Костя готов был поклясться, что девятилетние девочки так не умеют. Продиктовав адрес, она протянула ему две руки: – Ну… дядя Леша… бывай. Удачи тебе. – Спасибо! Рукопожатие оказалось не по-детски крепким. Коляска покатила прочь. Няня подбежала к ребенку, без надобности поправила шапку с помпоном и направилась обратно, туда, откуда пришла. Костя смотрел им вслед до тех пор, пока коляска не скрылась за поворотом. Маша так ни разу и не обернулась. Это была обычная трехэтажка, типовая, без изысков. В подъезде пахло сыростью, а на стене красовались нацарапанные три буквы русского алфавита. Ни опыт прошлых жизней, ни близость к святому месту не меняли человеческую породу. Раньше Костя часто размышлял: кем и для чего были созданы Купола? Для чего люди начали помнить себя? Да, наверное, человечество стало быстрее развиваться. Сравнивать, конечно, не с чем, но вряд ли без памяти с такой скоростью было бы открыто электричество, атомная энергия, изобретены компьютеры, генная инженерия, биотехнологии и прочее, что стало обыденным. Когда появились Купола, Русь еще находилась под татаро-монгольским игом! В азиатских странах уже вовсю записывали карму, а Европа больше века недоверчиво слушала истории о перерождении, в итоге азиаты опередили всех на целое поколение, а то и на два. Да, наверное, человечество стало более мирным и терпимым. Уже через поколение исчезла такая архаика, как ксенофобия, патриархат, гомофобия. Ну а как иначе, если ты сам, рожденный белым европейцем, помнишь себя негром в Африке, а твоя любимая жена в этой жизни родилась парнем, как и ты? Но стал ли человек лучше, повзрослел ли он? Перестал ли делать глупости, будто подросток? Косте казалось, что нет. Какой цели добивался неведомый создатель Куполов? И не разочарован ли он? Может, отсутствие новых кармографов означает конец неудавшегося эксперимента? Или просто Косте очень хочется так думать, хочется стать обычным, нормальным человеком, а не белой вороной. И если он не помнит свою прошлую жизнь, то пусть именно это и будет нормой – не помнить. За обитой дешевым дерматином дверью квартиры под номером восемьдесят восемь мог жить скорее пьянчужка, чем богач. Костя с сомнением вдавил кнопку звонка. Звякнул ключ, дверь открылась. Хозяин квартиры оказался хоть и ниже Кости, но ненамного, зато коренастым, больше похожим на боксера, чем на монаха: тяжелая челюсть, крупные черты лица, бугры мышц, выпирающие из-под майки. Образ довершали синие тренировочные штаны, тапочки на босу ногу и банка «Праны», почти утонувшая в широкой ладони. – Вам привет от Арсения Снегова, – чуть оробев, произнес Костя кодовую фразу. Борецкий это или нет? Может быть, Маша его обманула? – Проходи, – кивнул тот, отпивая из банки. Костя неодобрительно покосился, но смолчал. Его напрягали люди, употребляющие «Прану». Нечто среднее между алкоголем и наркотиком, она туманила мозг, питая при этом тело. Он видел тех, кто месяцами жил на этой гадости, – они напоминали умственно отсталых. Будь его воля, он бы запретил и «Прану», и наркотики не только несовершеннолетним, а всем, совсем, вплоть до уголовной статьи. Но нельзя. Нарушение конституционных прав. Каждый имеет право на жизнь и на смерть в данном воплощении; что делать со своим телом и мозгом – решать личности, а не обществу. Только перед смертью к тебе обязательно приедут снять слепок кармы. Потому что от забвения тебя спасут. Но и это хотят убрать! По слухам, большинство депутатов поддержат законопроект об отмене обязательной реинкарнации. Внутри уже ничего не напоминало дерматиновую обивку двери, хотя и роскоши Костя не увидел. Даже у Туманова квартира выглядела богаче, что уж говорить о кабинете Оболкина! Похоже, Борецкого не очень интересовал дизайн интерьеров и резная мебель времен Людовика четырнадцатого. Зато в приоткрытую дверь одной из комнат виднелся многоуровневый алтарь со статуей Будды, ступой и фотокарточкой Далай-ламы, под которыми горело несколько небольших белых свечей. Неужели Борецкий на самом деле верующий и его монашество – не прикрытие нелегального бизнеса? Ну или весьма хорошее прикрытие. – Чай? Кофе? – Борецкий привел Костю на кухню. – Чай. Спасибо. Монахи тонизирующие напитки не пили, впрочем, кофе по сравнению с «Праной» – прямо отвар пустырника. – А вы правда можете то, что о вас говорят? – Борецкий вопросительно поднял бровь. – Ну, стираете память? – Иногда важно помнить, но иногда важнее забыть, – ответил он известной цитатой. – Рассказывай, зачем пришел. – Очень хочется забыть… – Ты ведь понимаешь, что это нелегально? Тому, кто все это создал, нужно, чтобы мы помнили и страдали. Костю укололо это фамильярное «ты», ведь сам он обращался к Борецкому на «вы», но он проглотил это. – Во искупление, да-да. Видите ли, я атеист. А вы, насколько мне известно, буддистский монах. Почтительно ли вы ведете себя по отношению к Будде, якобы благодаря которому мы все помним? Борецкий уставился, будто примерялся, как лучше ударить, чтобы сразу отправить в нокаут. Косте пришлось выдержать долгий взгляд, а затем ответить на неожиданный вопрос: – Знаешь, почему Будда Шакьямуни не ушел в нирвану после того, как стал Просветленным? – Чтобы помочь остальным достичь Просветления – Костя хотя и не интересовался религией, но это ж базовые вещи. – А почему бы ему не бросить всех этих живых существ и не отправиться себе спокойно в нирвану? Ведь его учение сложно для понимания и доступно лишь мудрым. И уж конечно, Будда видел, что окружающих интересуют лишь их привязанности, что им трудно будет принять противоречащее всему привычному учение, отказаться от всех обретений и прийти к бесстрастию и угасанию самости, хоть это в итоге и ведет к Освобождению. – Он распространял учение по миру, чтобы другие люди также становились Просветленными. – «Найдутся те, кто поймет», – говорил Будда, хотя при этом учил всех. Почему не избранных? Почему не только тех, «кто поймет»? Зачем тратить время и силы на тех, кто не способен воспринять учение? – Из сострадания? Борецкий кивнул и отставил недопитую банку с «Праной». – И как ты думаешь, если бы иноверец пришел к нему за помощью, он бы отказал? Костя покачал головой. Когда приносишь в мир новое учение, то все окружающие – иноверцы. Если не помогать им, не убеждать их в своей правоте, не показывать ее, то как создавать последователей? – Помог бы Будда просящему, если бы царь запретил это делать? – Наверное, помог, – засомневался Костя. В таких вещах он уже не очень разбирался. – Что ему приказы царя? Он выше всего этого. – Тогда почему ты удивляешься, что я, буддийский монах, оказываю помощь нуждающимся? Костя растерялся. Оказывается, Борецкий не просто хочет заработать много денег, у него своя философия! Хоть и такая странная. Ее можно было бы даже обсуждать, если бы не один момент. – Оказал бы помощь просящему ученик Будды, если бы сам Будда запретил это делать? – Именно это не укладывалось у Кости в голове. Ведь память о прошлых жизнях вернул, по мнению буддистов, именно Будда Шакьямуни. Получается, что Борецкий идет против божественной воли, и ладно бы он был атеистом, но нет, он буддистский монах! Как такое возможно? – Будда не может запретить помогать живым существам, – улыбнулся Борецкий. – Это вне его природы. – Но он может запретить что-то делать, полагая, что это деяние пойдет во вред живому существу? – Да. Большинство людей не разбираются, какие их действия принесут пользу, а какие вред даже по отношению к себе, а уж к другим – тем более. – Но вы разбираетесь? Настолько, что готовы пойти наперекор воле Будды? – Я не иду наперекор его воле, я лишь чуть облегчаю страдания живущих здесь и сейчас. – Борецкий разлил чай по двум пиалам, одну протянул Косте. – Так тебе помогать или продолжим этический диспут? Колесов понял, что перегнул палку. Монаха надо было не злить, а успокоить, прощупать и попытаться выяснить у него хоть что-то о Кучике. – Я готов заключить сделку, если потяну. Я хоть и бизнесмен, но не миллионер. Большие пальцы монаха неожиданно бегло залетали по экрану планшета, открывая поисковик. – Бизнесмен, говоришь… как там тебя и что за бизнес? Костя мгновенно вспотел, но не изменился ни в лице, ни в голосе. – Кондрашов. Я владелец конного клуба «Мустанг». Это в Подмосковье. К счастью, это входило в «обеспечение легенды», обещанное командором. У «Мустанга» оказался сайт, предлагающий тематические конные прогулки, а в разделе «Контакты» висела информация о директоре Кондрашове, его заместителе и инструкторах клуба. Все – с фотографиями.