И тут наркоман делает большой вдох и с резким звуком отрыжки начинят блевать на пол. Блюёт чёрным. Те, кто грызёт полынь, всегда блюют чёрным. Рвотной массы мало, он больше хрипит и отрыгивает, да, чёрная тягучая слюна тянется и тянется изо рта. И все это происходит в метре от стола Горохова. Геодезист морщится и смотрит на хозяина. У того лицо перекосило от злости: – Надя, неси швабру, эти уроды опять наблевали! Хозяин выскакивает из-за прилавка, кидается к наркоману и наотмашь бьёт его по лицу. Тот валится на пол, а хозяин продолжает его бить кулаками и при каждом ударе приговаривает: – Задрали, задрали, задрали вы уже, твари… Наркоман уже не шевелится, только тут он останавливается и идёт к своему месту. Достаёт старенькую портативную «двадцать седьмую» рацию из-под прилавка. Начинает кого-то вызывать. Прибегает худая женщина со шваброй, начинает сыпать песок на рвоту, убирать её с пола старой шваброй. А в помещение влетает тот наркоман, что пытался заговорить с Гороховым на улице. – Лёва, Лёва… Не надо. – Сипит он и быстро идёт к хозяину заведения. – Уйди отсюда, иначе вместе с ним уедешь, – орёт хозяин и снова что-то говорит в рацию. – Не надо, Лёва, я прошу, – ноет наркоман. – Уйди, я сказал, – рычит Лёва. Он отталкивает наркомана и выходит из-за прилавка, подходит к избитому, хватает его за шиворот и тащит волоком из помещения. На солнце, на жару. Наркоман остановился посреди зала. Он едва не плачет. – Эй, – окликнул его Горохов. – Он куда его… Он его приставу сдаёт что ли? – Какому ещё приставу, – ноет наркоман. – Он его в санаторий сдаёт. Всё, конец Вадюхе. – Санаторий? – Удивляется геодезист. – Что за санаторий? – Пипец Вадюхе, – говорит наркоман и, не глядя на Горохова, уходит на улицу. Всё успокоилось в заведении. Баба вытерла пол и ушла, старуха всё так же тихо сидела за столом с разложенной на нём дурью. Тот мужик, что спал у стены, так и не проснулся. Тихо было. Только и слышно, как бьются в стёкла оводы, как урчит кондиционер и на улице, на жаре, еле слышно бубнит наркоман и рычит в ответ Лёва-хозяин. И Горохов, оглядевшись ещё раз, вдруг подумал, что зашёл сюда он не напрасно. Кажется, и вправду не зря он сюда забрёл. Он взял ложку и снова стал есть свою кашу из крахмала с жареным луком. А пока он ел, в шалмане стали появляться новые люди. Один хлеще другого. Наркоманы. Да ещё все изъедены проказой, а у одного ещё и разросшаяся на шее меланома. Но он словно не замечал её. Не замечал, что на шее у него смертельная опасность. Некоторые почти не могли шевелить пальцами, так они были скрючены. Шевелящиеся мертвецы, у которых нет шанса прожить и трёх месяцев. Но они всё равно цеплялись за жизнь и… Были опасны. У двоих Горохов разглядел оружие. Кто-то из них ходил проверять сети с саранчой, кто-то рыскал по пустыне в поисках полыни. Видно, тут они и собирались, прятались от надвигающегося дневного зноя. Все человеческие отбросы с окрестностей, а может, и со всего города. Естественно, те, кто мог ещё общаться, говорили о том, что Лёва сдал Вадюху в санаторий. Слово «санаторий» повторялось много раз и говорилось чуть не с придыханием. Больше всех повторяла это слово худая, лысеющая баба в армейских ботинках и с большим наростом на верхней губе. А ещё весь этот сброд всё время пялился на Горохова. «Хорошо, что дробовик прямо под рукой лежит». Но подойти и заговорить никто из них не решился. Нет, спать он тут точно не собирался, доел, допил и встал, начал собираться. Лёва, хозяин заведения, особого радушия на прощание не проявил. Знал, что Горохов в его шалмане больше не появится. Чего стараться зря? Он только кивнул, когда тот подошёл к прилавку. Но геодезист не ушёл сразу: – Я тут человек новый, но вот услыхал, что эти, – он кивнул на публику, что собралась у двух столов, – говорят всё время о каком-то санатории… Кисло-ленивое выражение лица Лёвы-хозяина изменилось на настороженное. Причём моментально. Он косился на Горохова и не отвечал. – Мне просто интересно… – Продолжил геодезист. Ни слова в ответ, Лёва так и стоял под своим хилым кондиционером с каменным лицом и потел. Даже тряпкой обмахиваться перестал. – Ну, ладно, – сказал Горохов, – удачи. Он повернулся, на ходу натягивая очки, пошёл к выходу из заведения. Хозяин ничего ему не сказал, а вот баба с наростом на губе крикнула: – Ты заходи, мужик… Он ей ничего не сказал, нельзя давать таким шанса прицепиться. Только взглянул на неё и вышел на улицу. «Санаторий, санаторий… У публики определённого пошиба это слово вызывает яркие эмоции, и при этом чужакам эти эмоции они не готовы объяснять… Любопытно. Что это такое, тюрьма?» А на улице уже сорок два, это только начало полудня. Чёрт, а ему нужно поспать, дело, которое он запланировал на ночь, потребует внимания и концентрации. А городок вымер. От солнца всё белое, даже через очки. Он пошёл на запад, чувствуя, как накаляются штаны на ляжках и носки ботинок. Он пересёк центральную улицу. Встал в тени. Все двери заперты, на стенах везде шуршат кондиционеры. Куда идти? Денег у него совсем немного. Пошёл по улице на запад, там он ещё ни разу не был. Да, тут он не был. Домишки совсем другие пошли. Это вам не серый, простой бетон окраин, тут кругом светоотражающая краска. Даже заборы ей выкрашены. И дома пошли двухэтажные, и жалюзи на окнах, и солнечных панелей по пять на каждом. Там даже в три часа дня не больше тридцати. А главное – он увидал распределительный коллектор водопровода. Значит, тут и канализация имеется с водопроводом. Душ – это очень, очень круто. И естественно, совсем другие магазины и рестораны. Горохов остановился у одного красивого подъезда. На вывеске была надпись «Ресторан Оазис», а под ней сразу маленькая приписка внизу. «У нас всегда двадцать пять». Он даже думать не хотел о тамошних ценах, но двадцать пять градусов… Геодезист повернулся и решил идти в «Столовую». Конечно, он не забыл то, что видел ночью через стекло, но он надеялся, что сейчас этого он не увидит. А тех денег, той мелочи, что у него осталось, ему хватит на чай, хлеб и воду, чтобы проспать под вентилятором до сумерек. Он наделся, что его не попросят уйти в самое пекло. И тут, в дрожащем мареве дневной жары, он увидал, как по улице едет белоснежный квадроцикл. Один из тех, что покрыт крышей и застеклён непрозрачным, светопоглощающим стеклом. Машинка из тех, в которых стоят киловатные кондиционеры. Ехал он почти бесшумно, едва-едва различимо шипели электродвигатели. Горохов прижался к стене, хотя улица была широка. Он провожал взглядом дорогую машину и та, проехав метров пятьдесят от ресторана «Оазис», остановилась близко к подъезду одного красивого дома. Дверь отворилась и из машины вышла женщина. Пыльник, шляпа, очки, но респиратора на ней не было. Лица он её не рассмотрел. Он вышла, и пока квадроцикл стоял за её спиной, открыла дверь ключом. Вошла, закрыла за собой, только после этого квадроцикл поехал дальше. Мало ли женщин, что могут себе позволить жить в таких районах и таких домах. Но Горохов, кажется, знал эту женщину. Он немного видел тут женщин, но только одна из тех, что он тут видел, позволяла себе такую роскошь, как юбка. А ещё он, кажется, видел туфли, которые были на этой женщине. Но сейчас он не собирался стоять тут и вспоминать эти туфли. Ему нужно было как можно скорее найти место, чтобы переждать жару и выспаться перед делом. И лучше места, чем «Столовая», он не знал. Глава 13 Досада. Все хорошие места под кондиционерами и вентиляторами на этот раз в столовой были заняты, народу было много. Он сел у северной стены, там было прохладнее всего, солнце в неё не светило, бетон не так сильно накалялся. Заказал себе чай и попкорн. За те же деньги он в «Беляшах» пообедал. Пытался подремать, но из-за многолюдности и жары почти ничего не вышло. Так, закрывал глаза, загоняя себя в дремоту почти насильно, но отдохновения это не приносило. Он даже чай старался не пить, но всё равно не проспал и часа. Ещё и противная девочка Ёзге подходила каждые полчаса и настойчиво спрашивала, не нужно ли что ему. Видно, хозяйке столовой не нравилось, что клиент сидит часами и ничего не заказывает. Он отказывался, обещая взять что-нибудь попозже. Так и мучился несколько часов, но переждать жару и убить время у него получилось. Как и обещал, перед уходом он заказал три литра холодной воды. Ёзге от такого заказа скривилась, наверное, подумала, что её провели. Но пошла за водой, не сказав ни слова. А Горохов подумал, что девочка весьма противная, теперь его не удивляло то, что у неё на левей скуле и щеке красовался уже желтеющий, немаленький синяк. Пересчитав свою мелочь, он расплатился с ней, на этот раз не оставив ей чаевых. Слишком донимала. Оделся, проверил всё и вышел на жару. Половина шестого, через два часа начнёт темнеть. Как раз он успевал туда, куда ему нужно, даже с запасом. В левом кармане пыльника у него лежал недоеденный попкорн, в правом – патроны к обрезу и граната. Тесак при нём, кольчуга на нём, фляга была полна воды. Если бы не левая, слабая рука на перевязи, можно было бы сказать, что он в порядке. Он натянул респиратор, маску и пошёл по большой улице на север. Пройдя мимо дома Адылла, он продолжил путь на север, почти не встречая людей. А выйдя из города на пустынную, заметённую пылью дорогу, пошёл меж барханов к высокой, песчаной дюне. До неё километра три, по барханам час пути. Время у него было, он не торопился. Солнце уже почти коснулось горизонта, полчаса и наступит ночь. Горохов встал с песка, стрельнул окурком, вытащил тесак и, выбрав самый развесистый куст колючки, за три удара срубил его под корень. Прижимая его башмаком к песку, обрубил лишние ветки. Вот теперь он был такой, какой ему нужно. Снова усевшись на песок, он взял флягу и залез в тайник. Первым делом патроны. Все четыре патрона он загнал в барабан револьвера. Четыре патрона в пятизарядном револьвере. Один слот в барабане выглядел сиротливо пустым, ему это не нравилось, словно пальца на руке не хватало. Он любил это оружие. Оно очень точное, универсальное. Одинаково эффективное вблизи, а с оптикой и на средней дистанции. Оружие с мощным патроном и абсолютно безотказное. И отсутствие патронов к нему… Не столько тяготило, сколько просто без этих патронов он не чувствовал себя комфортно. Ну, ладно, ничего. Четыре патрона – это тоже немало. Фонарик – это чудо. Сам с указательный палец величиной, но белый светодиод давал столько света, что его часто приходилось закрывать рукой, чтобы враг не видел, иначе он готов был осветить пустыню на десятки метров вокруг. Обрез дробовика – бесполезное оружие на дистанции больше пятидесяти метров. Но вблизи… Вблизи ему нет равных, а работать сегодня придётся именно на короткой дистанции. Теперь граната. РГД-5, большое спасибо Адыллу. После револьверных патронов отсутствие гранат – это второе, что его могло бы беспокоить. В общем, всё было в порядке. У него почти всегда всё было в порядке. Закрыв тайник во фляге, Горохов встал. Солнце уже наполовину село. Света ещё хватало, он увидал, как по краю, самому низу его пыльника ползёт белый паук. Маленький совсем, такой ещё даже и укусить, наверное, не сможет, но он смахнул его на песок и двумя ударами обреза размазал. Убить такую тварь перед делом – к удаче. Взяв обрез подмышку, а в руку взяв куст колючки, он двинулся к дюне. Сколопендра вырастает до двух метров в длину. Сам он таких не видел, но верил тем, кто о таких рассказывал. А вот в полтора метра червяков с ногами он видал и не один раз. Но даже такая большая тварь может моментально зарыться в песок. Вот только что была – и нет её. Только рябь на песке осталась. И что ещё хуже, она не оставляет следов после себя. Ни одна её чёртова нога не оставляет следа на песке, потому что на конце у этой мерзкой твари есть жёсткая «борода» – куча длинных волос, которые заметают её след. И теперь он шёл к дюне, даже уже начал подниматься на неё, а за собой тащил раскидистый куст колючки. И так же, как сколопендра он заметал за собой следы. Нет, замести глубокие человеческие следы в песке полностью, не получится. Но остальное доделает утренний ветер. Он не полез на дюну с запада, он пошёл специально по длинному южному подъёму, впятеро удлиняя себе путь. Он шёл не по самой гряде, где идти было бы легче, он тяжело шёл по тёмному, восточному склону, утопая в песке едва не по колено, чтобы его не было видно в последних лучах заходящего солнца. Горохов останавливался через каждые сто шагов. Приседал, отдыхал, прислушивался. Нет, ничего необычного не слышно. Только стрёкот саранчи и тявканье гекконов. Если бы не недавнее ранение, он залез бы на эту двадцатиметровую дюну намного быстрее. Чуть отдохнув, он снова пошёл наверх по склону, таща за собой куст колючки. А когда добрался до самого верха – удивился.