Вот тут они ему поверили. Старые казаки переглянулись. И Михась переспросил: — Безносые — это как? — А так, носов нет. Две дырки над губой, и всё. — И много ты таких видал? — Двоих точно, — уверил казаков уполномоченный. — Костя Коробок, сосед наш, пару дней назад в гостях был у нас, рассказывал, что убили они дарга у Северной Пади, — вспоминает Курбан, — а у него носа не было, мы тогда посмеялись, что ему его жена с голодухи отгрызла… — Значит, не отгрызла, — сказал Михась, разливая по рюмкам водку. Горохов взял свою рюмку и произнёс: — Новые дарги, я труп одного такого в Институт вёз, на исследования. Кстати, и труп бота-солдата тоже вёз. — И что? — На лодке, на которую я сел, оказались бандиты, — конечно, Горохов не стал рассказывать им о Люсичке. — А что за бандиты? — спросил атаман. — Да не знаю я, грузился ночью, капитан показался мне нормальным; когда грузился, всё было хорошо. А потом началось… Сразу напали, руку сломали, вещи все забрали. Ну, я не стал дожидаться, пока убьют, прыгнул в реку. — А что ж у тебя было ценного, что они решили тебя грабить? — Да ничего особенного, деньжата были, немного, оружие северное, рация, снаряга разная. Вещи-то были хорошие. Видно, приглянулись им. А ещё два трупа для Института, — уполномоченный, конечно, не собирался рассказывать про ценное биовещество в пробирке. Зачем про это знать степным людям? — Ну понятно, — произнёс атаман задумчиво. — Значит, говоришь, новые дарги будут у нас теперь. Новая волна придёт. Кажется, дарги больше всего другого волновали его. И Горохов молча кивнул: будут. Придёт. — Говорю же тебе, надо откочёвывать отсюда, — сказал кошевой атаману, снова разливая водку. — Куда? Куда откочёвывать? — с заметным раздражением спрашивал атаман. — Куда податься от берега, от рыбы? — Не знаю, за Камень, там тоже ещё реки есть. А может, вообще на север уйти, далеко на север. К болотам. Атаман взглянул на него и, ничего не ответив, взял рюмку. — Ладно, выпьем. Они снова выпили, и тогда Курбан произнёс: — Мальцы говорят, что ты двадцать пять рублей дашь, если тебя до Соликамска довезти. — Дам, — твёрдо произнёс уполномоченный. Он знал, что сумма, предложенная им, очень велика, поэтому не сомневался, что охотники найдутся. — Ну, как выспишься, так поедешь. Отвезут тебя. — Я спать не буду, — сразу ответил Горохов. — Хочу сейчас выехать. Если мальцы готовы, я тоже готов, только оденусь. — Мальцам двадцать пять рублей жирно будет, — заметил Михась. — Да и путь до Соликамска неблизкий. Непростой. Тебя взрослые казаки довезут. Глава 48 — Авось, быстро доедем, — обещал ему немолодой уже казак Ефимыч, ставя в кузовок своего квадроцикла две канистры с топливом. У него синяя нижняя губа и прямо под ней заметный желвак. Он давно болеет. Возможно, что болезнь уже поразила и пальцы. Но казак ещё крепок. — По берегу не поедем, пойдём на Губаху, там места ровные. А в Губахе безопасно. Поспать можно. — Не… Быстрее, чем за сутки, не доедем, на ночь всё равно встать придётся, — уверял более молодой казак Митяй по кличке Кожа. У него синяя от проказы щека. Он поставил в кузов две канистры с водой, коробку с едой. — Сто вёрст по барханам — не шутка. Горохов прикидывал, что отсюда до Соликамска чуть более сотни километров. Он не был согласен с Кожей. Сам уполномоченный доехал бы быстрее. На мотоцикле. — А почему мы не поедем по берегу? В Губаху крюк будет, — не понимает уполномоченный. — По берегу другие коши, стойбища другие, мы не со всеми дружим, тля их мать, — с заметной неприязнью отвечает Митяй и протягивает Горохову потёртое, но ещё крепкое ружьишко. — Правша-левша? Одной рукой стрелять можешь? А то с твоим-то пистолетиком в степи… Сам понимаешь. Уполномоченный ответить не успел, он только взял ружьё левой рукой, и за него ответил Ефимыч: — Да сумеет он, разберётся, атаман сказал, что он проводник, людишек северных за Пермь водил. — А… Ну, тогда ладно, — Митяй протянул Горохову патронташ с двумя десятками патронов. — Чем севернее поедем, тем спокойнее будет, но степь есть степь… Мало ли что… Дарги везде попадаются. — Останавливаться лишний раз не будем, — предупредил Ефимыч, — только перекусить, заправиться и до ветру. — Вот тебе топчан, — показал в кузов Митяй, — ложись, пей водичку да в небо смотри. А мы уж тебя довезём. Казаки уже надевают на свои порченые степной болезнью лица маски. — Ну, поехали, что ли… — Ефимыч заводит квадроцикл. — Сейчас, я быстро, — Горохов кладёт ружьё в кузов и, чуть прихрамывая на обе ноги, — ступни ещё болят, — идёт в палатку Трёхвдовой. У него пара рублей и на полрубля мелочи, себе он оставляет себе один рубль, а остальные деньги протягивает женщине: — Спасибо вам, Глафира. — Ой, да ладно, особо и не за что, — говорит женщина, но деньги, конечно, берёт. — Доброй тебе дороги, инженер. Казаки уже ждут его, он влезает в кузов, усаживается поудобнее на тюфяк, и, уже не говоря ни слова, Ефимыч даёт газ. Всё, поехали, кажется, ему нужно успокоиться. Дальше путь более-менее спокойный. Дарги южнее и восточнее Губахи недавно были перебиты. Против них год назад проводили целую военную операцию. Хоть Кожа и выдал ему ружьё, это для порядка, так в степи положено. Неспокойно Горохову было по другой причине. Рапорт. Ему по прибытию предстояло писать рапорт. Пусть на этот раз он не был на задании. Пусть экспедиция была чистой подработкой. Это ровным счётом ничего не меняло. Даже если ты в отпуске и при тебе происходит что-то значимое, ты должен написать рапорт об этом событии, как только представится возможность. Руководство Чрезвычайной Комиссии считало, что самое ценное, помимо поддержания правопорядка и законности, — это информация. Так что писать рапорты обо всём, что он видел или слышал, было его должностной обязанностью. А написание рапорта — дело непростое. Ответственное. В рапорте нужно было указать всё как было. Забыть что-то важное, что потом будет выявлено, — большой просчёт. Не упомянуть что-то важное умышленно — должностное преступление. Должностное преступление. Что теперь ему писать про Кораблёву и солдата Винникера? Теперь, удобно расположившись на тюфячке и поглядывая по сторонам, уже не голодный и в чистой одежде, он не чувствовал себя комфортно. Ведь впервые за все его годы работы в Трибунале ему нужно было решать, что писать. Впервые за все годы он совершил такой поступок, который мог перечеркнуть его безукоризненную репутацию раз и навсегда. Нет, формально он был прав. Жизнь и здоровье уполномоченного никто не имеет права подвергать опасности. Или не прав? Ведь он не был на задании, он был в тот момент, по сути, частным лицом. Всё равно, забирая у него его транспорт. Кораблёва подвергала его жизнь опасности. Он имел право отстаивать своё имущество любыми способами. В принципе, Трибунал должен был встать на его сторону. Но… Северяне были главным спонсором Трибунала. Они могли не понять такую позицию организации. И начать давить на комиссаров. Угрожать сокращением финансирования. Кораблёва всё-таки была заметным и важным лицом на Севере, лицом проверенным, зарекомендовавшим себя, лицом ценным, ведь простому, обыкновенному человеку не доверили бы столь важную экспедицию. Экспедицию, в которой можно было рисковать людьми ради достижения поставленной цели. Да, убивать Кораблёву было не лучшим решением. Но, к сожалению, на тот момент единственным. Где бы он был сейчас, если бы не убил её и Винникера? С большой долей вероятности не был бы уже нигде. Так что он всё сделал правильно. Но вот что теперь писать в рапорте? Вообще-то у него было три варианта. Первый: написать как было, и будь что будет. Второй вариант: написать, что Кораблёва с Винникером хотели забрать у него мотоцикл, а так как он не отдавал транспорт, хотели его убить. И ему пришлось защищаться. И третий вариант: вообще не писать, что он их убил, написать, что нашёл их трупы. Но все эти варианты были нужны, если бы у него была пробирка с веществом. Которую нужно было бы сдавать в институт и объяснять её происхождение. А сейчас у него вещества не было, и можно было написать, что судьба Кораблёвой ему вообще не известна. Вот только рядовой Рогов и Люсичка с пробиркой зарубали на корню этот вариант. Рогова обязательно будут допрашивать, да и Люсичка может неожиданно где-то всплыть и рассказать, откуда у неё вещество. Нет, про труп Кораблёвой придётся писать по-любому. Так что только три первых варианта ему подходили. Да ещё и про поездку на лодке придётся писать. Упомянуть и Людмилу Васильевну. В общем, у него было над чем поразмыслить. Ситуация складывалась не очень приятная. А сидящий за рулём Ефимыч не спешил. Хотя местность пошла ровная, почти без камней и больших барханов. Уже через час езды чувствовалось, что зона беспощадной жары остаётся сзади. Всё чаще встречались заросли колючки и кактусов. Все возвышенности, любые не доступные для барханов холмики густо зарастали съедобными кактусами. Было много термитников и, в отличие от тех, что он видел южнее Красноуфимска, большинство местных термитников было «живыми», а не просто торчало из земли твёрдыми столбами. Быстро смеркалось, уполномоченный пил воду, поглядывая на восток в ожидании заряда. И тот пришёл. Казаки нашли холмик, за ним и остановились. Спрятались. Пришедший заряд оказался совсем нестрашным после тех, что уполномоченный переживал совсем недавно. Здесь, всего в сотне километров на север, всё было лучше. Спокойнее, добрее что ли. — Эй, инженер, перекусишь? — отряхиваясь от песка и пыли, спрашивали у него казаки. Горохов ещё не проголодался как следует, но он хотел восстановить силы и выносливость, порядком утраченные за последние три дня. Он сильно похудел. Это было видно по одежде. — Да, поем, — ответил Андрей Николаевич. Митяй Кожа достал из ящика еду, большую порцию отличной саранчи, красиво уложенную на длинный и сочный кусок кактуса. «Хлеб, кажется, в этих местах экономят». Он стал есть, стараясь управиться с едой побыстрее, так как квадроцикл снова поехал, и из-под его колёс полетела вездесущая пыль. Но и без хлеба ему было очень вкусно, и, запив съеденное литром воды, он почувствовал насыщение, а с ним пришло и успокоение. Уполномоченный больше не думал о рапорте. Это потом. Пока же он слушал, как стучит двигатель квадроцикла, да иной раз, перекрывая его, поёт какую-то заунывную мелодию Ефимыч. И тут Митяй что-то сказал, чуть обернувшись к нему. — Что? — не понял уполномоченный. — Лёшкин палец, — казак указал на одинокий и высокий камень, возвышавшийся над барханами. — Часа через два будем в Губахе, — пояснил его пожилой товарищ. «Губаха». Горохов стал вспоминать давнее дело, что у него там было, и незаметно задремал. * * * До четырёх утра просидели в Губахе, поспали. Казаки — люди прижимистые, снимать ничего не стали. Поели и легли спать в кузове квадроцикла. А Горохов, несмотря на то, что ноги ещё болели, прошёлся немного по главной улице города. Городок показался ему более живым, чем в прошлый раз. Людей, кажется, прибавилось. Ему подумалось, что это люди, переселившиеся из Полазны. Не все решались сразу перебираться в перенаселённые Березники и Соликамск. Там людям пришлось бы тяжело работать где-нибудь на опреснителях или на сушке амёбы. А тут ещё можно было найти свободные участки для сбора саранчи или для лова рыбы в Большом озере, что находилось восточнее городка. А вот песок с улиц убирали не очень активно. Наверное, ботов для уборки городской голова не закупал. Наверное, и негде их было закупать после того, как армейцы разгромили все биофабрики в районе Полазны. За два часа до рассвета казаки встали. — Ну что, инженер, готов? — спрашивал его Ефимыч, попивая чаёк из крепенького, видавшего виды термоса. — Готов, — отвечал Горохов. Он только что съел ещё один бутерброд из кактуса с саранчой. И опять отметил, что тот был вкусный.