— Перезагрузка осуществляется в ручном режиме. Сашка снова упирается взглядом в экран со светящимися знаками, значение которых не понимает. — И как это сделать? — Согласно алгоритму, — отвечает АСУФ, а на экране начинает мелькать порядок необходимых операций. — Перезагружать? — оторопело шепчет он в микрофон. — При перезагрузке временно отключится система безопасности, это нам на руку. Только уточни, сколько времени она собирается перезагружаться. — Голос Гольдштейна немного дрожит, выдавая волнение. — Перезагрузка продлится двенадцать часов тридцать семь минут. — Сообщает АСУФ. — Перевожу тебя на Ломова, — звучит в наушниках. — Даю разрешение. Что ты еще хочешь услышать? Приготовься двенадцать часов не дышать. В наушниках снова послышался треск, а за ним — голос Гольдштейна. — Это он так шутит. На пару часов воздуха хватит, а потом я вас буду поить кислородом. Перезагрузка десяти верхних этажей Рейтполиса требовала немалого времени. Можно ли себе представить что-либо более масштабное и рискованное? Когда выключаются не только освещение и работа воздушных фильтров. Отключается не только транспорт, но и финансовые потоки, не только движение воды по водопроводным трубам, но и связь. Отключаются потоки информации, что равносильно остановке жизни организма, постоянно обменивающегося этой информацией с окружающей средой. Двенадцать часов клинической смерти оказалось единственно возможным решением. За это время ремонтная бригада возобновила работу поврежденных секторов в центральном блоке управления. — Возвращайся, — через два часа скомандовал Сашке Ломов. — У Гольдштейна воздух на исходе. Будет заканчиваться баллон, отключите меня следующим. Сашка снял шлем и обнаружил у себя на лице кислородную маску. Гольдштейна рядом не было. Он нашел его за пределами кабины, сидящим на полу возле стены. Весь в холодной испарине, тот еле заметно улыбнулся. Дальше дышали по очереди. — Ты понял? — тяжело переводя дыхание, зашептал Петр Гольдштейн, — ты понял, кто были модераторы? Кружилась голова, и Сашка с трудом соображал. Он неуверенно закачал головой. — Модераторы были вне системы, поэтому она приняла тебя за модератора. Гольдштейн нервно засмеялся, и эхо усилило этот смех во сто раз. — Дышите, — Сашка сунул ему очередной раз маску, приняв такое веселья за проявления гипоксии. — Нет, ты представляешь, они обвели всех. Рейтинг, как стимул вылезти наверх, и он же — как блок. А ты зашел, и она говорит — привет, модератор. Он передал маску Сашке и замолчал для экономии воздуха. Сделав несколько вдохов, тот ответил: — Наверное, контролировать систему нельзя, будучи ее частью. — Если не издохнем, будешь туда ходить не реже, чем раз в полгода. — Зачем? — Проводить профилактику. Мне кажется, вы с ней нашли общий язык. — С кем? С Асуф? — Ну да, — Петр Гольдштейн почесал за ухом и добавил: — И еще спасибо тебе. — За что? Я только поставил на перезагрузку… — За Валентину, что не дал ее в обиду. Сашка сделал слишком глубокий вдох из маски и закашлялся. — Она называет себя Тиной, — сказал чуть погодя. — Тина, она болотная, а у меня дочь — Валентина. По крайней мере, мне так больше нравится. А тебе? — Мне тоже. Когда стало совсем худо, явился Ломов и остатки его баллона стали делить на троих. Егор и Миша вернулись счастливые и исполненные гордостью за свою работу, их кислорода хватило еще на несколько часов. * * * Легкое дуновение воздуха, и Петр Гольдштейн пришел в себя. Захар Ломов тормошил Сашку. Егора и Мишу он уже привел в чувства, и те глотали свежий воздух большими глотками. — Что ты хочешь, молодое — самое чувствительное к кислородному голоданию, — сам с собой разговаривал Ломов. — Ну, слава богу, живой. «Старого вояку не зря поставили во главе», — подумал Петр Гольдштейн, пытаясь опереться на ватные руки. Ломов потянул Сашку к кондиционеру, из которого массивным потоком двигался свежий воздух. Через несколько минут зашевелился и он. — Ломов, скажи, что человеку надо в жизни? — Петр Гольдштейн смог упереться, чтобы посмотреть на реакцию Ломова на свой вопрос. — Я бы выпил, — вздохнул Ломов. — Только не нашего, без алкоголя, а того — с нижнего этажа. — Тогда я приглашаю. — Мне еще отчет посылать, — снова вздохнул Ломов. — Кому? — Модераторам. Сказав это, Ломов улыбнулся: — Или как ее там, Асе, что ли. Потом он немного посерьезнел и добавил: — Вы не забыли, что подписывали «о неразглашении»? — он обвел взглядом каждого из своей группы. Но никто воспринимать его серьезно не мог. * * * Добраться до своей семьи Петр Гольдштейн смог только через два дня. После случившегося в отделе системной безопасности творился беспорядок. Человеческих рук абсолютно не хватало. Сотрудники возвращались постепенно. Многие после пережитого вообще боялись являться домой. Полное отключение всех систем, в том числе и кондиционирования воздуха, закономерно вызвало всеобщую панику. Люди с верхних этажей просто смели кордоны, разделяющие их с нижними этажами. Теперь на кордоне стояла полная неразбериха. — Ты, конечно, против того, чтобы восстанавливать кордоны? — спросил Петр Гольдштейн у Сашки, когда они стояли в медленно продвигающейся очереди возле пропускного пункта номер четыре. — Что? Кордоны? Я об этом не думал. — Если удастся усовершенствовать систему рейтинга, кордоны могут не понадобиться, — размышлял Петр Гольдштейн. Сашка включился в его разговор и выдвинул свое предложение: — Надо оставить автономной систему жизнеобеспечения нижних этажей и тоже провести ее профилактику. — Тогда придется снова переселять людей.