— Хорошо, проверю! — ответил злонамеренно Попельский от досады. Сплюнул густо в плевательницу и поплелся нога за ногу к выходу. К больному подошел санитар. Не удивлялся лысому пану, говорящему сам с собой. Такая сцена была кульпарковской обыденностью. 15 Отель «Зиппер» Рубена Танненбаума на улице Рейтана, расположенный в небольшом переулке, был ничем не примечательным и довольно глухим по сравнению с огромными и мощными конкурентами — например, отелем «Георг» или отелем «Гранд». Тем не менее среди любителей мартовского пива пользовался заслуженной славой, потому что, наверное, только здесь во всем Львове подавали его постоянно. Это крепкое пиво появилось над Пелтвой в начале второй половины прошлого века, некоторые говорят, что этот напиток попал сюда в 1862 году — вместе с всеобщим немецким торговым кодексом. На Погулянке возникла пивоварня Яна Клейна, у которого мартовское пиво стало специальностью. С того более-менее момента в ближайшие несколько десятилетий пиво, а особенно его разновидность, вареная в марте, выдерживаемая несколько месяцев и подаваемая с осени, переживало там дни своей великой славы. Пили его весьма охотно как наместник Галиции граф Альфред Юзеф Потоцкий, так и директор полиции Йозеф Рейнландер и архиепископы трех христианских обрядов. Идущий сверху пример оказал такое большое влияние на народ, что кое-где в рабочих кварталах мартовское пиво побеждало даже с всесильной до сих пор горилку. Затем настали для него годы худые. От трех десятилетий, по крайней мере, остро проигрывало другим сортам жанрами, а явственнее всего продукту «Львовских Пивоваров», называемому из-за характерного фирменного знака «пивом с кошкой». Журналист «Курьера» Якоб Штерн был духовным наследником древних галицких обычаев. Он брезговал грубым львовским пивом и неизменно обожал мартовское. Не обращал внимания на его жалкое прозябание на рынке алкоголя и ругал трактирщиков, когда от него один за другим отказывались. В ресторане отеля «Зиппер», где он был постоянным клиентом, держали для редактора железный запас, прекрасно зная о откровенном идолопочитании, которое он отдает этому напитку. Эдвард Попельский также знал о его алкогольных пристрастиях. Однако на этом его сведения не заканчивались. Управляющий заведения, тайный информатор Зарембы, сказал когда-то своему куратору, что журналист утверждает, что мартовское спасло ему жизнь во время войны, и почти оскорблением считает пить с ним что-нибудь другое. Заремба представил некогда другу эту аберрацию как вещь забавную. Попельский решил ее сегодня психологически использовать. Не приходило ему в голову ничего лучшего, чем он мог бы завоевать симпатию журналиста, работающего с одним только полицейским, которым, к сожалению, не был Лыссый. А эту благосклонность надо заслужить per fas et nefas[8]. Штерн знал такие тайны львовского подземного мира, о которых не имели понятия бандиты, как можно глубже в нем закоренелые. Хотя продукт пивоваров, независимо от вида или сорта, вызывал в Попельском — любителе крепких, охлажденных и прозрачных напитков — умеренный энтузиазм, несмотря на это, сидя рядом с Якобом Штерном в его любимой закусочной, цокал языком и делал вид кулинарного наслаждения. Штерн был ему очень нужен. Этот бульварный журналист мог ничего не знать, но о людских желаниях, о тайных домах свиданий, об искусственных абортах, о тайных венерических клиниках — словом, о львовской клоаке — об этом знал все. — Вы говорите, комиссар, — Штерн сдвинул шляпу на затылок и задумчиво помассировал висок, — что вы ищете малолетних проституток, да? Очень странно, что именно вы об этом спрашиваете… Воробьи на Высоком Замке чирикают, что это комиссар Попельский как раз идеальный источник информации в этих вопросах… Полицейский посмотрел в изумленные глаза Штерна, после чего огляделся вокруг, куда бы сплюнуть пиво. Он мог это смело сделать — старый, потертый пол не такие впитывал субстанции, а завсегдатаи не такие видели скандалы. Пожилой пианист ни на минуту не перестал бы играть «Мечты» Шумана, бармен не оторвался бы от тщательного собирания избытка пивной пены, а вилка с насаженной сарделькой или огурцом не остановилась бы на полпути между выщербленной тарелкой и щербатой челюстью какого-то чиновника в котелке. Попельский сделал поэтому то, что собирался. Сплюнул обильно и с едва скрываемой неохотой потянул глоток горьковатого тяжелого напитка. — Вам не нравится пиво, комиссар? — Штерн поднес к губам кусок загнившего сыра, посыпанного густо тмином. — Воробьям на Высоком Замке то я клювы позаклеиваю. — Попельский с трудом подавил чихание, вызванное запахом сгнившей пивной закуски. — Послушайте. Я не столько проституток ищу, сколько одного их клиента. Я ищу бордели, в которых мерзавцы имеют свой рай! Ищу, вы проглотите, потому что вас затошнит… Вот я ищу любителей маленьких девочек… На лице Штерна появилась гримаса неприязни и отвращения. — Я ничего о таком не знаю. — Он покачал головой. — Пан редактора, для полной ясности… То, что вы знаете какого-то извращенца, не значит, что вы придерживаетесь отклонения… Я ни на минуту не подумал, что вы там бываете… Все остальные, но не вы! — А почему не я? — Журналист осушил кружку до конца и поднял ее вверх, посылая молчаливый заказ проходящему официанту. — Извините за откровенность, — медленно сказал комиссар. — Я не подозреваю вас, потому что вы и так уже глубоко, по самую шею, сидите в клоаке… Едва дышите… А ныряние — это уже вовсе вам не улыбается… — А почему вы думаете, что мне плохо в клоаке? Там уютно, тепло, вонюче… А может, мне там по-свински хорошо? — Дорогой пан Штерн, — Попельский крепко оперся локтями на стол и проницательно смотрел в глаза собеседника, — вы не совершаете грязи с маленькими девочками. Я видел в жизни многих извращенцев. Знаете, что было для них общим? Так вот все пили алкоголь в малых или больших количествах. Пили ведрами или маленькими рюмками. Оглушались водкой, пивом лечили похмелье или запивали завтрак, смаковали вино за изысканными обедами. Рыгали от напитков, получали от них подагры, язвы желудка, дыры в пищеводе или же — были вполне здоровы, пили мало и символически. Алкоголиков среди них было много, трезвенника не видел ни одного. Не было также, вы полагаете, любителя пива. Вы понимаете? Никогда в жизни не встречал преступника, который бы пил только пиво. И это такого превосходного пива, как львовское мартовское пиво! Перед Штерном была поставлена еще одна пенистая кружка. Немного пены стекло на поцарапанную ножом столешницу. — Интересная теория. — Журналист закурил папиросу. — Вы знаете бордель для извращенцев? Для дегенератов, принуждающих детей? — Я не знаю такого борделя, — ответил Штерн, многозначительно акцентируя предпоследнее слово. Наступила тишина. Пианист пробежал в последний раз по расстроенным клавишам и потянулся за принадлежащим ему бесплатным пивом. Салфетка в руках бармена впитала влагу с барной стойки. Шкурка сардельки лопнула в испорченных зубах чиновника в котелке. — Я знаю другой бордель, — прошептал журналист. — Дорогой, роскошный, где каждый может удовлетворить свои прихоти… Даже самые необычные или эксцентричные… Различные ролевые сцены, притворство рассерженных служанок и гувернанток — это для работающих там шлюх хлеб насущный. Я слышал, как такой заплатит, так и в девочку переоденется… — Адрес? — Попельский почувствовал мурашки на шее. Штерн отер пену, которая осела у него под носом. — Вы думаете, комиссар, что я купился на вашу дешевую приманку? На глупую историю о хороших людях, пьющих мартовское пиво? Попельский в ответ закурил папиросу и улыбнулся слегка. — Каковы ваши условия, редактор? — Приоритет в описании всего вашего расследования — это раз, два: это ни пары из уст обо мне во время визита в бордель. — Согласен на оба условия. — Попельский поднял кружку. — Я обещаю вам это. Давайте чокнемся бокалами, чтобы скрепить наш договор! — Погодите, погодите… — Журналист откинулся на стуле. Он улыбнулся насмешливо, а его глаза стали косыми. — Заключение соглашения не важно без приличного алкогольного штампа. Геню! — крикнул он бармену. — Подай нам сюда две больших чистых и что-то на зуб. Этот пан ставит! Что вы так смотрите, комиссар? — Он улыбнулся насмешливо. — Я же вижу, что пиво вам не нравится! А договор должен быть аккуратно спрыснут, чтобы он был для вас обязательным! Откуда мне знать, что вы не выставите меня до ветру? — Владелец бара поставил перед ними две сотки водки и тарелку с селедкой и огурцами. Штерн поднял вверх холодную стопку. — Обещаете, комиссар? — Обещаю! — Бальоновая, 12, во дворе. Одно предупреждение. Там очень агрессивно реагируют, когда кто-то спрашивает про предпочтения клиентов. И вы должны очень тихо говорить. Прослушка там очень чувствительная и всех записывает. Выпили, выдохнули, закусили. — Я выпил водку. — Журналист улыбнулся. — Как видите, я пью не только мартовское пиво. Ну и что? Вы начали меня хоть немного подозревать в этой отвратительной мерзости? Попельский надел плащ и внимательно посмотрел на собеседника. — Вы спрашиваете, начал ли я вас подозревать… Ответ звучит: не перестал, — сказал он, кинул Гене звенящие монеты и вышел из ресторана. 16 В огромной оранжерее университетской администрации и Ботанического сада царил тропический зной. Разрастались в нем пышные различные растения, внешний вид и иногда необычные нравы которых были бы не просто раем для каждого искателя редкостей. Вильгельм Заремба, однако, не был охотником за ботаническими раритетами, и хотя доктор Мигальский рассказывал о них с необычайным пылом, это и так его сообщение о изменении цвета лепестков перуанского причудливого джалапа и о ловле насекомых росянкой вызывали у аспиранта смесь холодного равнодушия и едва скрытого раздражения. Это второе чувство не было, однако, вызвано исключительно ораторской страстью ботаника, но, скорее, извлекаемой им реакцией на очевидную просьбу об идентификации цветка, найденного при Елизавете Ханасувне. Заремба зря ждал ответ на этот принципиальный вопрос. Вместо этого доктор Мигальский взял его под руку и ввел в зеленый, тропический и душный лабиринт, полный насекомых, которые немедленно облюбовали себе потный лоб полицейского. Аспирант был так ошеломлен ландшафтом, духотой и потоком слов, выплывающих из уст ботаника, что и не удивился, почему не ответили ему на этот простой вопрос, и не спросил, куда именно направляются. Эта вторая загадка вскоре была разрешена. Вот сквозь стеклянные двери они вошли в соседствующий с оранжереей кабинет руководителя института. Профессор Станислав Кульчинский только что закончил корректуру своей статьи. Поставив на полях странный знак, которым ликвидировал какую-то лишнюю букву в тексте, он встал и смотрел без слов незнакомца. — Аспирант Вильгельм Заремба из воеводской комендатуры, — представился прибывший. — Профессор Кульчинский, — ответил хозяин. — Прошу садиться. Заремба уселся на одном стуле, а Мигальский остановился у второго. Подчиненный не посмел занять на нем место, так как ему пришлось бы снять со стула портфель профессора из тонкой прессованной кожи. Сейчас интуиция подсказывала Зарембе решение также первой загадки: почему Мигальский не отреагировал на его просьбу о ботанической идентификации. Дистанция между начальником и подчиненным — отвечал себе мысленно Заремба — была настолько велика, что Мигальский не посмел бы принять ни одного решения без специального разрешения. Все указывало на очевидный, царящий здесь порядок вещей — тут начальник был только один. Полицейский достал из картонной папки конверт, а из него высыпал на стол высушенные белые лепестки цветов. — Вы бы мне очень помогли, — он снял котелок и помахал им несколько раз, — в очень важном криминальном деле, если бы вы соблаговолили определить это растение. Кульчинский аккуратно сгреб лепестки на чистый лист машинописной бумаги. Затем расставил на нем лупу на небольшом штативе и присмотрелся сквозь нее внимательно лежащим перед ним растительным высушенным остаткам. Он улыбнулся и легким движением руки подозвал к себе Мигальского. Он пододвинул на край стола листок со стоящей на нем лупой. — Что это за растение, пан коллега? — Шеф начал экзамен строгим тоном. — Похоже, Jasminium polyanthum[9], — ответил Мигальский после некоторого времени. — Jasminum, пан коллега, не Jasminium, — разозлился Кульчинский. — Вам непростительны такие оговорки. Да, это жасмин многоцветковый или цветущий, но уточняю: состояние этих лепестков и их сухость не позволяют нам очевидный диагноз. Скорее всего это жасмин многоцветковый, то есть Jasminum polyanthum. Ну, пан коллега, пожалуйста, охарактеризуйте его нашему гостю! — Это редкий у нас цветок, выращиваемый в основном в горшках, — дрожащим голосом подчиненный выполнил команду шефа, — с густым ароматным запахом. Он настолько красивый и достаточно редкий, что является большой достопримечательностью… — Мигальский подошел к одной из полок и из множества книг вытащил «Ключ для определения растений». — Прошу посмотреть на эти гравюры! Заремба наклонился над рисунком большого цветущего белым куста. Он сделал быстрое движение рукой и поймал каплю пота, которая со лба вот-вот стекала на ботаническую энциклопедию. Выпрямился, раздраженный жарой. — Почему этот цветок считается достопримечательностью? — вздохнул он нервно. — Меня он оставляет совсем равнодушным. Может, эта гравюра не передает его реальной красоты? — Мой пан, — профессор Кульчинский усмехнулся, — de gustibus non est disputandum[10], но вашего вкуса не разделяют тысячи людей, которые на торговой Восточной ярмарке толпились, чтобы взглянуть на этот цветок и вдохнуть его одуряющий запах… Цветок экспонирован на Восточной ярмарке. Элзуния Ханасувна похищена на Восточной ярмарке. Заремба почувствовал дрожь, из-за которой не изменил бы своей работы ни на какую другую. — Говорят господа, — записывал быстро рассказ Мигальского, — что это цветок очень редкий… А можно ли достать в каком-то львовском цветочном магазине? Достаточно редкий? — Я говорю о редком распространении этого цветка в нашей климатической зоне, — загудел Кульчинский. — О торговых аспектах вы могли бы спросить профессионального флориста! Заремба был благодарен случаю за его дар. Он не только почувствовал запах следа, но и познал слабость Кульчинского. Профессор был тут бесспорным лидером, который узурпировал себе даже слова своих подчиненных. О редкости Jasminum polyanthum сказал в начале доктор Мигальский. Заремба, желая угодить Кульчинскому, задал вопрос в множественном числе «говорят господа»… А шеф быстро вернул его на землю, в ответ «говорю». «Я говорю». Да, — подумал Заремба, — тут есть только один бог. — И поэтому я должен ходить по всем цветочным магазинам и там спрашивать? — Аспирант сделал печальную мину. — Не обязательно по всем. — Кульчинский выказал на этот раз великодушие. — Вы очень счастливый, комиссар. Доктор Мигальский из профессиональных соображений знает все о львовских цветочных магазинах. Он работает с ними давно и делает в них заказы. Мы тоже должны где-то покупать наши образцы. Ну прошу, пан коллега, ответить на вопрос!