— А тот знакомый Левицкого с радио — это не доказательство? — Знакомый с «Радио Львов», некий Кукла, это, конечно, доказательство того, что Левицкий записал мой голос и научил девочку истерить на его звук. Это косвенное доказательство того, что он хотел от ее отца выудить деньги за поимку предполагаемого насильника. Но это не является доказательством вины Левицкого… — А запах этого цветка, — сказал Мок, указывая взглядом на горшок, — будет решающим доказательством, так? — Dixisti, — ответил Попельский и расселся поудобнее в коляске. Они проехали следующий перекресток и окунулись в каньон среди руин, такой узкий, что с трудом разъезжались в нем не слишком широкие транспортные средства, такие как мотоциклы или коляски, а большие их автомобили и подводы должны были ждать, пока весь участок между Гурницкого и Рея будет пустым. Через некоторое время они въехали уже на территорию заселенную, между двумя рядами высоких домов. Попельский, удобно рассевшийся в коляске, смотрел на их веха. При виде двух орлов, сидящих по обе стороны фронтона одного из них, его диафрагма дрогнула. Ему показалось, что уже его где-то видел. Терпеливо ждал озарения. Не наступало. Они повернули направо, на улицу Пястовскую и остановились примерно в ее середине. — Это здесь, — шепнул Мок. — Пястенштрассе, 25, квартира 5. Здесь он живет с женой. Только вдвоем в квартире. Попельский молчал. Расширенными зрачками он уставился на каменного ангела, который сидел на фронтоне дома номер 25 и смотрел вниз. Он был ему знаком. Его уже когда-то видел в каком-то эпилептическом сне. Он встал и, прижимая к боку горшок, отправился за Моком к воротам. Он посмотрел вниз по улице и пережил еще один шок. В этом же сне он видел также стоящие за перекрестком высокие дома с плоскими крышами. — Что, Эди? — Мина Мока была тревожна. — Ты плохо себя чувствуешь? — Идем, каждый из нас знает, что должен делать, — ответил Попельский и вошел первым в ворота, на которых жестяная вывеска сообщала: Лечение нервов музыкой Д-р Евгений Стабро педиатр и детский психолог принимает еж. с 2 1/2 до 4 1/2 При открытии ворот встал как вкопанный. Все это он видел в своем эпилептическом сне. Подъезд с несколькими ступенями, создающий скат, к которому, вероятно, подъезжали телеги, перевозящие загруженную мебель. Перила, окаймляющие скат и ступеньки с другой еще стороны. Три квартиры на первом этаже, вход на первый этаж и двери с правой стороны, обозначенные номером 5. Это все тогда видел. Осторожно он поставил горшок на ступень лестницы. Когда нажимал кнопку звонка и услышал вопрос: «Кто там?», а потом собственный громкий ответ: «Я с ребенком к доктору!», пережил последнее ослепление. Он уже знал, где и когда об этом снилось. Двенадцать лет назад в подвале Ханаса. Двенадцать лет назад, за несколько дней до нападения grand mai в подвале, во львовском борделе на Балоньевой видел эту женщину, которая сейчас открывала ему двери. Безжалостное время очень легко оставило на ней свое клеймо, ограничиваясь исключительно подчеркиванием мимических морщин. Она была очень маленькая и хрупкая — как тогда, когда рыдала в его объятиях. Мок был очень быстр. Крепко схватил женщину за маленькое мелкое личико и сжал его. Жертва нападения успела извлечь из себя какой-то пронзительный звук, который, однако, не пробрался на лестничную клетку, потому что Попельский вторгся в квартиру с цветком в горшке и захлопнул двери. Визг женщины предупредил, однако, доктора, который вышел из кабинета в коридор и смотрел на лысого пришельца остекленевшими глазами. Время не обошлось с ним так ласково, как с его женой. Густые некогда волосы теперь сильно поредели, щеки, раздутые жиром, а глаза, опухшие двумя складками. Его выдающийся живот обтягивал халат. Из открытых дверей кабинета доносилась спокойная музыка — фрагмент упражнений для клавесина Баха. Левицкий не успел даже сделать движения, когда Попельский его догнал. После мощного, хорошо отмеренного удара в челюсть доктор повернулся на каблуках и рухнул лицом на стену. Слегка по ней сполз, рисуя ногтями светлую штукатурку. Попельский схватил его за воротник халата и дернул тяжелое тело в сторону открытых кухонных дверей, до которых ему было ближе. Под влиянием резкого движения воротник оторвался, а Левицкий взревел мощным голосом. К счастью, он лежал лицом в землю, и его крик был заглушен пушистым половиком, протянувшимся вдоль всей прихожей. Попельский прыгнул ему на спину, толкая коленями в лопатки. Левицкий выгнулся, как раздавленный сапогом червяк. После этого получил удар краем ладони в место, где ключица встречается с шеей. Закашлялся и замер. Попельский передохнул и посмотрел на сцену неравной борьбы. Мок одной рукой держал Анельку шею, а другую — с выдвинутым указательным пальцем — прижимал к своим губам, приказывая ей этим широко знакомым жестом полное молчание. — Когда придет какой-то пациент, — сказал Попельский — должны его сплавить, понимаешь? Кивни головой в знак того, что понимаешь! Кивнула. — Как его сплавить? — спросил он. — Что доктор болен, — простонала она. — Повтори! — Доктор болен. — Запомнишь, Эби? — Конечно, — ответил Мок с усмешкой. — Ваш язык трудный, но что ты меня за идиота держишь? — Если ты скажешь что-то другое, — Попельский снова обратился к женщине, — мой приятель так тебя стиснет за шею, что задушит… Раздавит тебя, как вошь… Анелька покачала с пониманием головой, а большие глаза едва не вылезли из орбит. Попельский уселся над головой Левицкого и схватил его за воротник рубашки, считая, что ее материал потолще, чем полотно фартука. Не ошибся. Тяжело дыша, он затащил его по полу внутрь кухни. Потом закрыл двери, связал ему руки и ноги косматым крепким шнуром, которым снабдил его Эберхард, а потом содрал у него с ног ботинки и носки. Заткнул его ими успешно. Вернулся за стефанотисом поставил его на пол. Он оглянулся по помещению, дольше задерживая взгляд на кладовую. Вошел внутрь и просиял, увидев ее небольшие размеры. Поставил там горшок, после чего скользящим движением засунул обмякшее тело. Последним действием, которое он совершил, было закрытие окна в кладовую и выливание на голову Левицкого полведра холодной воды, что его сразу же привело в себя. Попельский сел за столом с папиросой и ждал. Шли минуты, а он курил одну за другой. Кто-то постучал в входные двери. Анелька ответила так, как и обещала. Прошло четверть часа. Из кладовой начали доноситься гневные крики Левицкого, который проклинал Попельского худшими словами. После второй четверти часа Попельский перестал различать выкрикиваемые слова. Звуки стали нечленораздельными, а крик превратился в хрип. Он открыл дверь в кладовую. Хлынул из нее удушливый аромат стефанотиса. Левицкий лежал на боку. Связанными руками он пытался попасть в рот. Его ноги подергивались. Через некоторое время к удушливому запаху цветка присоединилась вонь аммиака, а на штанах Левицкого разлилось большое темное пятно. * * * Спустя несколько минут на столе полковника УБ Пляцыдa Бржозовского в его вилле на Каспровича зазвонил телефон. Большая мясистая рука потянулась к трубке. — Алло! — По делу вашей дочери Люцины Бржозовской, — раздался спокойный мужской голос. — Я слушаю, слушаю! — У меня похититель и насильник! Я дам его вам! — Знаешь, сколько уже таких меня звонило? Знаешь, сколько рассчитывали на мои деньги? — Нет так нет! Пляцыд Бржозовский пригладил сверхжирные волны своих седых волос. Его лицо озарила улыбка. Из-под мясистых губ высунулись маленькие острые зубы. — Где и когда? — В восемь часов вечера в маленьком костеле на Милой. Но сначала выгоните из него цыган! Соединение было прервано. 4 На самом нижнем уровне бункера на улице Ладной было надежное помещение, связь которого с остальными обеспечивала только железная лестница. Ничего не знали о нем находящийся здесь от времени осады крепости Вроцлав польские и советские солдаты. Цель его постройки была явно оборонительной. Оно было построены именно для того, чтобы позволить убежать коменданту бункера. В безвыходной ситуации он мог открыть только самому знакомые двери, откуда железная лестница вела четыре метра вниз — до этого секретного помещения. Оно, в свою очередь, имело два выхода, за которыми были два низких коридора. Один из них вел к надежному подвалу на Грюнвальдской, 2, а другой — к небольшому костелу Святого Лаврентия, стоящего на старом кладбище на Милой. Храм этот, разрушенный и лишенный крыши, был сегодня назван «цыганской конюшней», потому что представители этой нации держали в нем своих коней. Эберхард Мок мог бы не знать о чем-то, но Вроцлав не имел от него никаких тайн. Он прекрасно знал о «комнате для побега» в бункере на Ладной. Рассевшись удобно на одном из двух стоящих в комнате кресел, курил папиросу и с беспокойством приглядывался к Попельскому. В его глазах было гораздо меньше заботы, когда он смотрел на Левицкого, прикованного наручниками к поворотному колесу для открытия бетонированной двери. — Дай убедиться, Эди, чтобы я пошел туда с тобой, — говорил с жаром Мок. — Бржозовский — это идол преступления. Может сделать с тобой все… Не согласится выпустить Леокадию и сцапает тебя тоже… Побойся Бога, сам сунешься в лапы политической полиции! Ты думаешь, что Бржозовский будет иметь какое-то сопротивление, чтобы тебя арестовать? Знаю, скажешь: но я сбегу в этот бункер! А что будет, если не получится? Если будет обнаружен проход в костеле? Я иду с тобой, а это ничтожество, — он посмотрел на Левицкого — подождет здесь, пока ему палача приведем… — Нет, Эби, не пойдешь со мной. — Попельский задумался. — Я знаю таких людей, как он… Такой же был этот Ханас, о котором я тебе рассказывал на исповеди: безжалостный варвар, а когда дело касалось его доченьки, был как разваренное яйцо… Только я к нему пойду, не буду тебя подвергать… Тебя тоже ищет все польское гестапо… Это решено и бесповоротно.