– О чудесах я ничего не слышал, – сказал самый старший из миссионеров, невольно снижая голос. – Но недавно я разговаривал с одним человеком из Эль-Пасо, который признался, будто бы громадная тревога распространяется среди верующих на северных территориях. – Тревога, правда, а по какой причине? – Гомес с Фруассартом изобразили изумление. – Мы ничего об этом не слышали! – Уже много лет среди туземцев ходят предания про столицу страны Циболы, таинственный город посреди пустыни. По мнению одних, это должно быть убежище древних демонов, по мнению других – истинное Эльдорадо, город с вратами из золота башнями из драгоценных камней, куда ацтеки – беглецы из Теночтитлана вывели значительную часть сокровищ Монтесумы. Еще в прошлом столетии многие смельчаки пытались найти этот город, только никто живым оттуда не вернулся, так что крещенные индейцы как чумы избегают тех мест, оставляя их лишь стервятникам, койотам и гремучим змеям. – Я считал, будто бы легенда о стране золота относится лишь к землям, завоеванным Писарро, и к территориям, расположенным поблизости от государства инков, – сказал Гаспар. – В каждой земле имеются свои легенды и свои мученики, – францисканец явно разговорился. – Сто лет назад в легенду о семи городах Циболы поверил и кабальеро де Сото, знаменитый конкистадор, за что заплатил жизнью, а еще сеньор Коронадо, и Франсиско де Уллоа, и Эрнандо де Аларкон – правда, все они открывали лишь убогие деревушки и туземные pueblo, в которых не было ни золота, ни каких-либо других богатств. В конце концов, выступил посланный самим вице-королем Антонио де Мендосой, отец Маркос де Ниса, как и мы, набожный слуга святого Франциска. Проводником у него служил Эстебан Мавр, страшный авантюрист, единственный из оставшихся в живых участник предыдущих походов, человек, который, якобы, своими глазами видел таинственный город. Он рассказывал, будто бы размещается он в самой средине сухой и дикой пустыни, внутри недоступной горы, лишенной вершины. О значимости, которую двор придавал экспедиции, пускай свидетельствует то, что участие в ней принял некий Карл Ротледер из Базеля, врач, математик и алхимик, самого Парацельса лучший ученик, только участвовал в походе он incognito, и ни в каком официальном отчете о нем нет ни слова. – Это почему же? – Как-то недостойно было сообщать, что в архикатолической эскападе принимал участие кальвинист и колдун. С ним же связан весьма значимый эпизод. Продвигаясь к северу, отец де Ниса рассылал в различные стороны разведчиков. И вот однажды Ротледер вместе с Эстебаном Мавром выступили на запад. Когда прошла неделя, а они все не возвращались, за ними выслали людей. Те обнаружили среди пустыни только лишь тело Эстебана, явно пытавшегося добраться назад в лагерь, поскольку милей далее был найден скелет его коня. Тело Мавра сохранилось чуточку в лучшем состоянии, чем его верховое животное, стервятники только-только добрались до него, выколупав, по своему обычаю, ему глаза и, чего ранее никогда не встречалось, вырвали ему сердце из груди, что неопровержимо доказывает необычную силу тех птиц. – Я представил себе взгляды, которыми в этот самый момент должны были обменяться отец Гомес с Фруассартом. – И того времени уже никто не разыскивал затерянный город. Но вот в последнее время… – монах кашлянул и неожиданно замолк. – Говорите, отче, – настаивал Гаспар. – Чего же такого случилось недавно? – Даже и не знаю, достойно ли повторять суеверные байки туземцев, многие из которых про себя остаются язычниками. Они повторяют, якобы, город ожил, и вокруг него восстановилось сообщение, сам же город начал высылать во все стороны тех, что раздают смерть. Якобы, за последнее время с лица земли исчезло несколько поселений; несколько караванов бесследно исчезло. От сошедшего с небес огня сгорели три миссии. Индейские байки рассказывают про скачущих по небу мустангов, оставляющих за собой огненную полосу. Только никогда сам я не встречал очевидца таких событий, поскольку, как местные сами говорят, если кто сталкивается с теми демонами, тут же умирает… – А существуют ли среди туземцев какие-то интерпретации этих событий? – Прежде всего, страх распространяется среди тех, кто принял веру в Христа. Ибо некоторые говорят, что это проснулся сам древний Великий Дух с Небес, который должен прогнать белых с этого мира до самых дальних уголков на Земле. * * * Монахом хватило трех дней, чтобы добыть для нас крепкую повозку, крытую брезентом, способную путешествовать по мексиканским бездорожьям. Фруассарт прикупил для нее четверку сильных лошадей и еще четырех на замену. Монахи настаивали на том, чтобы отец Педро остался у них вплоть до полного выздоровления, но тот заявил им: – Вполне выздоровею я только лишь на небесах, милые братья, но волей Предвечного остается, чтобы я ехал дальше со своими товарищами. В паре миль от построек миссии их ожидала оставшаяся часть нашей дерзкой десятки. Там Фушерон, Лино, де Лис и Фруассарт уселись верхом, остальные как-то разместились в повозке. Мы везли с собой письма от священников из Сан-Игнасио в последующие францисканские миссии и к гражданским властям, так что повсюду нас принимали хорошо, не жалея ни еды ни питья. И если нам и было о ком беспокоиться, так это о Педро Гомесе. После пары дней относительного улучшения ему вновь сделалось хуже. Все более ослабевший, он даже не был в состоянии самостоятельно подняться с ложа, на котором мы его везли. Тем не менее, он противился каким-либо предложениям о прекращении нашей поездки. В горячке он рассказывал о своих новых видениях, но, к сожалению, старые образы смешивались у него с новыми. И если в них и оставалось нечто неизменное, то это была непоколебимая вера в победу. – Очень скоро я уйду, – шептал он, – но вы должны идти дальше. Не бойтесь, ибо Господь с вами, а справедливую войну, что идет в защиту народа божьего, благословляет Святая Троица. Воистину, этих его видений хватило бы для Иеронима Босха вместе с Сальвадором Дали. Реализм смешивался в них с метафорами. Один раз угроза принимала реалистические формы конфликта двух цивилизаций, то вновь представлялось в виде чумы, божьей кары за грехи Европы, торжествующей победу над всем миром, за преступление завоеваний. Хотя, следует признать, что мое путешествие и беседы с отцом Педро заставили меня пересмотреть многие упрощенные представления о конкисте, имеющей гораздо более сложный характер, чем можно было прочесть в учебниках, авторы которых в отношении конкистадоров были даже более жестокими, чем те в отношении индейцев. В действительности же, наряду с грабителями и безжалостными разрушителями иных культур, появлялись истинные святые, люди, до конца преданные распространению среди новооткрытых народов единственной веры. Причем, оживлял их не абстрактный фанатизм, о котором так любят рассказывать современные книги (я и сам с такими учился), но вера, надежда и любовь. Вера, что нет спасения без Христа, громадная любовь в отношении всех тех младших братьев: черных, желтых и бежевых, а прежде всего – надежда на то, что миссионерские труды не пропадут втуне, что они будут служить не гордыне Церкви или жажде славы ее иерархов, но именно спасению всех этих бесчисленных народов. И их развитию. А то, что эта отцовская любовь не считалась с субъективными чувствами божьих детей, была способна их ранить, ломать, очень часто делать несчастными… Исключает ли это благородство намерений? Разве не подтверждает это только лишь несовершенства наилучшего из возможных миров? Иногда мне вновь казалось, что padre забегает в своих галлюцинациях слишком вперед. Что вдохновленный, будто Нострадамус, забросив описание угроз с стороны Серебристых, он рассказывает про эпохи, которые только должны будут наступить, полностью не осознавая, что его слушает человек, способный верифицировать эти видения. Так что отец Гомес говорил о величайших беззакониях, что должны были прийти, черпая отравленные соки из людской гордыни, когда человек посчитает себя равным Богу; вспоминал он про короля, идущего на палаческий эшафот, к машине, в которой вниз спадала серебристая коса (гильотина?); дальше он рассказывал о низкорослом[28] вожде с расположенного на юге острова, который, залив Запад и Юг кровью, должен был утратить свою силу среди снегов Севера. Он предвещал столетие двух чудовищных войн, говоря, что из первой из них родятся черный и красный демоны, а вторая, уже под свой конец, высвободит непонятную силу, превращая ночь в день так, что уже никакой человек не познает спокойствия. Далее он рассказывал о печах Молоха, которые поглотят избранный народ, поровну от каждого колена: Иуды и Дана, Симеона и Эфраима, Рубена и Зебулона, Нафтали и Вениамина… Видел ли все это Гомес на самом деле? Но, может, одаренный только лишь чувством телепатии, он выкапывал информации из мозга Альдо Гурбиани, более богатого знаниями про Холокост и архипелаг Гулаг, про Верден и Хиросиму? * * * Продвигаясь вверх по Рио-Гранде, мы заметили, что возле Эль-Пасо река сворачивает к северу, ее русло сужается, а переполненное желтой водой течение делается более порывистым. После жарких дней ночи приходили очень даже холодные, и бывало, что под утро, закутавшиеся в одеяла и жмущиеся один к другому (я, чаще всего, находился между Лаурой и Ансельмо), все мы трясемся от холода. И изменился не только окружающий нас пейзаж, изменилось и настроение людей. До сих пор, проезжая местные поселения, мы, в основном, встречали благожелательное любопытство, теперь же, все чаще, на нас глядели исподлобья, с ненавистью, а бывало, что и с нескрываемым презрением. – Что-то висит здесь в воздухе, – бурчал Ансельмо, который в людях разбирался. – Эти индейцы не могут дождаться момента, когда они восстанут и перережут шеи всем белым. – Это правда, – подтвердил Фруассарт. – Тишина, словно перед бунтом в лагере. – Думаете, это делишки Серебристых? Францисканцы из Туларосы, которых мы расспрашивали про настроения среди туземцев, подтверждали необъяснимую и усиливающуюся с каждым днем враждебность до сих пор дружелюбно настроенных индейцев, множество случаев возвращения к язычеству, популярность магии заговоров, ранее не отмеченных с такой интенсивностью. Еще мы узнали, что совсем недавно перед нами промаршировал отряд войск вице-короля, направлявшийся в сторону Санта-Фе. Имело ли это какую-то связь с активностью Вырывающих Сердца, сказать было трудно. Сразу же за Туларосой проводник, местный шельма, каких мало, завел нас не в ту сторону, послав нашу компанию в направлении Аламогордо. И, пока мы не сориентировались в ошибке, чуть не заплатили смертью за этот маршрут, поскольку дорога выводила нас прямиком на огромную белую пустыню, образованную из превращенного в порошок гипса, к тому же там нас застала неожиданная буря. Ручаюсь вам, что обычная песчаная буря по сравнению с этим бешенством натуры могла показаться спокойной прогулкой по лугам Розеттины. Я лишь утешал товарищей по экспедиции, что, к счастью, не падает дождь, так что нам не грозит превращение в группу статуй, застывших как жена Лота, которые, со временем, могли бы даже стать туристической достопримечательностью Нью-Мексико. Найдя нужную дорогу, мы снова свернули к северу, направляясь к миссии Сан-Антонио, откуда, в соответствии с имеющимися у нас картами, могло быть ближе всего к Секретному Городу. Тем временем, с нашим ясновидящим священником делалось по-настоящему плохо. Пару раз он терял сознание, хотя, придя в себя, тут же он приказывал продолжать марш. Когда, в конце концов, мы остановились на ночлег на горном склоне милях в двадцати от Сан-Антонио, мне показалось, будто бы наш несчастный padre уснул. Впрочем, заснули и все мы. Практически перед самым рассветом меня разбудил шепот: – Альдо, слышишь меня, Альдо? Мне казалось, будто бы это говорит Лино, но через какое-то время я сориентировался, что шепот исходит из почерневших губ Гомеса. Я поднес ему ко рту чашку с водой, но он проглотил буквально пару капель. – Я умираю… – Да нет же, все будет хорошо, отче. Тот прикрыл веки, словно бы хотел собрать остаток сил. – Верь Богу, верь Богу, Альдо. Что бы ни происходило, – выдавил он из себя. – Это важно…, - а потом произнес несколько слов, значения которых я не слишком понял, хотя они повторядись пару раз: – Сан-Антонио… Священник… Сан-Антонио… Близко… И вновь потерял сознание. Я понял, что ему важно было последнее помазание и отпущение грехов. И вот только тут до меня дошло – как это живущий в семнадцатом веке священник назвал меня моим именем из двадцатого века, Альдо? Именем, которого, кроме Павоне, никто не мог знать? Я знал, что просьба умирающего свята. Тогда разбудил Гаспара Фруассарта. После краткого совещания мы решили совместно отправиться до не слишком далекой миссии Сан-Антонио, о которой вспоминал Педро, и вернуться со священником, чтобы тот причастил его. С собой мы взяли четырех более всего отдохнувших лошадей – на них сели капитан, переодевшийся в светского монаха, Эбен, я и Ансельмо. Мы помчались словно ветер, надеясь на то, что успеем вовремя. В миссию мы въехали довольно рано, но среди глиняных стен уже было много народу. За два дня до нас сюда прибыл королевский отряд из Эль-Пасо, что, понятное дело, сразу же привлекло сюда любителей меновой торговли и местных девиц. Гаспар направился прямо к церкви. Оставив лошадей и наших помощников перед необычно выглядящим порталом из необожженной глины, мы прошли внутрь в поисках священника. – Я поищу padre, надеюсь, что он тут же вас примет, – сказал юный церковный служка, метис. Мы опустились на колени перед статуей Мадонны, которой некий местный художник придал черты индеанки из племени хопи или апачей. Через полчаса маленький министрант снова появился и повел нас к дому приходского священника со сводом будто сундук, где нас ожидал монах в белом. Он сидел спиной к входу, но когда обернулся, я почувствовал, как сердце у меня подскочило к горлу. Профиль полумесяца, редкие, неопрятные волосы… – Как же это мило вновь встретить тебя, иль Кане… – произнес fra Якопо. Слова приветствия сопровождались скрежетом взводимых оружейных курков. * * * Сопротивляться не было смысла. Тем более, что сами мы были без оружия. Нас связали и бросили в подвал, где к нам присоединились и Эбен с Ансельмо. Напрасны были надежды на то, что, возможно, хоть им удастся сбежать и сообщить о нашей судьбе остальным участникам экспедиции. Я рассказал капитану о своих предыдущих встречах с розеттинским инквизитором, и мы оба долгое время размышляли над тем, каким же это образом хитрый доминиканец сумел обнаружить нас на самом краю света. Эту загадку объяснил мне сам инквизитор, когда меня грубо потащили на допрос. Fra Якопо сидел в ризнице, рядом с ним стояло распятие, перед ним лежала освещаемая всего лишь одной свечой Библия, которой не давал закрыться лежащий на страницах человеческий череп. В иных обстоятельствах, если бы я не стоял перед монахом связанным, то сказал бы – дешевая декорация для фильма ужасов класса В. – Наверняка ты ломаешь себе голову, Деросси, как случилось, что, оставив меня пленником в подземельях монастыря в Клюни, теперь ты встречаешь меня в совершенно изменившейся роли на антиподах земного шара? – начал доминиканец робким голосом проповедника. – Ну что же, по воле Провидения и с использованием трудов недостойного слуги Господа. Возможно, до тебя дошли слухи о моем освобождении месье де Сен-Маром, точно так же как и я узнал про уничтожение вашего Мон-Ромейн. Но будь спокоен, об этой драме не известно никому, помимо эрцгерцога Ипполито, которому я выслал зашифрованное письмо, но, как тебе наверняка превосходно известно, наш общий суверен не склонен делиться с кем-либо чем-либо, – здесь он выразительно поглядел на меня, – даже супругой. Ни императорский посол в Мексике, ни его высокопревосходительство вице-король, не говоря уже о коменданте из Монтеррея, который поручил мне командование над этими людьми, не знают ни всех фактов, ни моих намерений, но они дали мне карт-бланш, тем быстрее, когда я сообщил им, что группа французов по приказу Ришелье намеревается на севере распалить бунт среди индейцев. А откуда мне известны ваши истинные намерения? Буду совершенно откровенен, отчасти от шпионов в Париже и Нанте, но, прежде всего, благодаря собственной проникновенности. Когда меня уже освободили из Клюни, я позаботился о том, чтобы забрать твои, иль Кане, заметки, и вот, благодаря ним, я узнал про грозящее всем нам вторжение чужих. А даже если бы я вне сомневался, огненная буря, поглотившая возвышенность возле деревни Тезе, убедила меня в том, что опасность по-настоящему серьезная. Я вздохнул свободнее, пока что все это не было аргументацией фанатика. – Так что видишь, синьор, – уже смелее сказал я, – наша миссия, которая, как легко догадаться, должна послужить выявлению сил Чужих и их намерений, не служит интересам кардинала Ришелье или только Франции, но она была предпринята ради всего христианства и всей Европы. – Возможно, – сказал на это монах, поглаживая череп. – К сожалению, намерение это в одинаковой степени хвалебное, как и нереальное. Spectaclum, случившийся под Клюни, доказывает, сколь жестока мощь Вырывающих Сердца, сколь ничтожными были бы все попытки противостоять ей. Что нам тогда остается? Молитва и опора на Господа. Но, если они подведут… – Мы всегда можем сражаться до конца. – Благородно, хотя и глупо. В Ветхом Завете имеется масса примеров, свидетельствующих о совершенно иной методике. – Какая же это методика? – Если не можешь победить противника, заключи с ним союз. – Это при условии, что другая сторона желает вести переговоры. – Она обязана хотеть, если у нее имеется намерение владеть континентами, – инквизитор поднял череп и держал его перед собой, невольно пародируя позу Гамлета. – И Кортес в Мексике, и Писарро в Перу обязаны были иметь своих союзников, своих помощников в конкисте. – Скорее уже: коллаборационистов. – Очень даже подходящее слово, иль Кане. Посему, кем бы Серебристые ни были, если они желают править, им нужны союзники. А из собственного опыта мне известно, что тот, кто первый предложит союз, очутится в более выгодном положении. – Господи, да такой поступок был бы изменой Церкви и всего Старого Света. – Скорее уже: спасением наиболее ценной субстанции. Врага, если ты сам сохранишь жизнь, со временем можно выдрессировать, цивилизовать, обратить в истинную веру… – До сих пор с их стороны не наблюдалось ни малейшей воли к диалогу. Прилетали, все уничтожали, похищали детей, а взрослым вырывали сердца.