– Тогда следует осуществить жест доброй воли, иль Кане, показать, что ты ценный и надежный союзник. Говоря это, он вставил пальцы в глазницы черепа, словно бы желал метнуть его в меня будто игроки в боулинг. – И как же ты намереваешься это сделать, il prete (священник – ит.). Слово "брат" как-то не прошло через уста. – Увидишь, вскоре увидишь. – Ты и твои товарищи… Он замолк и осторожно положил череп на Библию. * * * Обошлось без пыток. У fra Якопо не было намерения меня допрашивать. Похоже, ему было известно все, что он желал знать. Я вернулся в подвал, где мы, подавленные, сидели весь день и ночь. Я ожидал в любой момент увидеть остальную часть нашей группы, схваченную солдатами. Но так не наступило до последующего утра, когда меня вновь затащили пред лицо fra Якопо. – Ты проиграл, иль Кане, – засмеялся от, скаля испорченные зубы. – Твои дружки сбежали, бросая лагерь и труп священника. В панике они даже не позаботились похоронить его. Встреченный индеец рассказывал, что они бежали в сторону Аламогордо, так что пыль столбом. Но не бойся, я выслал за ними своих людей, так что, рано или поздно, эти трусы либо заплатят жизнью, либо станут хорошим подарком для Серебристых. Только мы не станем жать, а сразу же приступим к реализации моих планов. Нас вывели из подвала, и сердца наши пронзила боль – в навозной куче, на посмешище черни, лежал труп Педро Гомеса. Несмотря на это осквернение, на его лице рисовались покой и достоинство, а на губах я даже, вроде как, заметил тень улыбки. Неужели в последнее мгновение своего земного существования он видел открывающиеся пред ним райские врата? А может, еще раз хоте сказать нам то, что говорил неоднократно: "Не бойтесь. Мы выиграем!". Все же, сложно было оставаться оптимистом. Мне моя судьба уже казалась предрешенной. В палящем солнце нас погрузили на повозку, и в сопровождении группы вооруженных людей мы направились в сторону запада. За нами двинулись три телеги, нагруженные хворостом. А зачем эта древесина? Неужто мстительный доминиканец намеревался изжарить нас на костре? Fra Якопо на черном мустанге не собирался долго скрывать своих намерений; наоборот, о них он распространялся со злорадной откровенностью: – Мы начнем диалог с Серебристыми, вас предложим им в подарок и в качестве стимула для последующих переговоров. Я пытался отвести его от этого замысла, повторяя: – Ты совершаешь ошибку, il prete, напрасно рассчитывая на то, что они могут желать вступать в переговоры. Они желают нас только лишь уничтожить! Правда, с таким же успехом я мог убеждать мула в важности неэвклидовой геометрии. Через пару часов караван достиг обреза пустынного плоскогорья, серого и печального, в чем-то напоминавшего мне ту перуанскую пустыню Наска, в которой туземцы когда-то изготовили свои гигантские рисунки, желая обратиться к космическим богам по непонятным для нас вопросам. Fra Якопо, сам не зная того, занимался плагиатом. – Мы подадим им сигнал, – говорил доминиканец. – Вас оставим в этой вот котловине, а ночью вокруг вас загорятся костры, составленные в громадную надпись: "Enamigos". Если они все время наблюдают за Землей сверху, как ты пытаешься внушить в своих записках, они прибудут сюда, захватят вас и сориентируются, что вместе со своим оружием и инструментами вы представляете собой подарок, доказывающий мою дружбу. * * * О чем я размышлял в тот вечер? О моменте, в котором почувствую разрез обсидиановым ножом? Не помню. Фруассарт, казалось, принимал приговор судьбы со стоическим спокойствием. Ансельмо иногда плакал, словно ребенок, предлагая нашим стражам за освобождение все сокровища царя Соломона, эликсир жизни и вечное спасение, аминь. Только следящие за нами солдаты не были склонными к какой-либо торговле. Эбен молчал, но, судя по рисующимся на его лице усилиям, он пытался ослабить связывающие его веревки. Это заметил один из охранников, рявкнул что-то по-испански и прикладом ружья стукнул негра по голове. Результат: приклад кремниевого ружья раскололся на куски, а на твердом черепе чернокожего появилась приличных размеров шишка. Солдат только выругался и подтянул узлы. Одной надеждой на спасение меньше. Время неумолимо продвигалось вперед. Вскоре наступили сумерки. Солнце заходило среди кровавых облаков. Я мог следить за тем, как краснеют верхушки скал, а мрак стекает по расщелинам, заполняет распадки, темнота продвигается все дальше и дальше, словно бы желая окутать нас навсегда. Огненная надпись должна была загореться около десяти часов, но уже в восемь было совершенно темно, так что наши стражи развели себе костер (пока что один). Где-то вдалеке завыл койот. Потом заухала сова. Наши стражи не обратили на это внимания. Атака началась молниеносно, стрела из лука вонзилась в грудь охранника с мушкетом, стоявшего ближе всего к огню; из уст двух его дружков, сидевших ближе к зарослям кактусов, раздался недолгий хрип. Такие же заглушенные стоны донеслись со стороны небольшой котловины, в которой стояли повозки. Все продолжалось не дольше тридцати секунд. Души семи испанцев полетели к звездному небу, а Фушерон, Лино, Мигель и доктор де Лис мгновенно разрезали наши узы. – А где Лаура? – спросил я, сразу ъе заметив отсутствие девушки. – В полумиле отсюда, в овраге, стережет лошадей, – сказал Лино, помогая мне подняться. – Хорошая работа, – прокомментировал операцию Гаспар Фруассарт, растирая запястья. – Я и ожидал подобного вмешательства, как только узнал, что какой-то индеец донес о вашем бегстве. – Это я был тем самым индейцем, – с гордостью доложил Мигель, – скаля зубы в усмешке. – К сожалению, нам пришлось оставить тело священника без захоронения, – признал переполненный раскаянием Амбруаз. – Но, раз мы хотели, чтобы наше бегство выглядело паничным… – Как умер Педро? – перебил я его. – Где-то через час после вашего отъезда он еще раз пришел в себя, – рассказывал Лино. – Вдруг он начал кричать, чтобы мы бежали, что вы попали в руки врага. Мы спрашиваем: "Какого еще врага, Вырывающих Сердца?". Он отрицает. Говорит про какого-то злого священника в белом. Мы думаем, что он бредит, да и не слишком желаем срываться с места, тут padre в каком-то нечеловеческом усилии поднимается и, крича: "Вы обязаны!", показывает рукой на запад… "Там победа!" – воскликнул он еще и скончался, с рукой, застывшей вроде какого-то дорожного указателя. – Указанное направление мы точно нанесли на карту, – дополнил его Фушерон. – Верю, что и в этот раз он не ошибся. Согласно компасу, мы должны отправиться через перевал. – Когда мы упрашивали его не покидать нас, он промямлил еще несколько предложений, которых невозможно было понять, – прибавил доктор. – Лично я понял буквально пару слов: "Крест укажет дорогу, вода жизни" и еще "Кто воюет огнем"… Мы понятия не имеем, что все это может означать. – Когда рассветет, осмотрим карты. Быть может, все эти определения как-то связаны с названиями местностей, поселений или туземных символов, – предложил я. Разговаривая таким образом, мы добрались до небольшого овражка. Ожидавшая там Лаура бросилась мне на шею. Я целовал ее, смакуя слезы, которые никак не могли быть притворными. Я чувствовал тяжесть взгляда смотревшего на нас Лино, но решил не обращать на это внимания. Около одиннадцати мы поднялись на перевал, откуда расстилался превосходный вид на плоскогорье и огни, горящие в темноте. Покидая место нашего пленения, мы подожгли полосу, сложенную из хвороста, что она образовывала нечто вроде запального шнура. Огонь хватил костер, на который мы собрали все связки веток, которые, по первоначальной задумке, должны были образовывать надпись. Вместо него получился один огромный костер. Если fra Якопо глядел издалека, он мог быть уверен, что его люди выполнили задание. Сам лагерь доминиканца был виден слабее, зато огненная надпись "Amigos" светилась ярче неоновой рекламы на крыше небоскреба SGC в годы наибольшего процветания нашей фирмы. Надпись "Друзья" должны были видеть даже с Луны. Фруассарт призывал нас ехать дальше, чтобы до рассвета максимально удалиться от Сан-Антонио, я же настаивал обождать, по крайней мере, до полуночи. – Ты веришь, что они прилетят? – спрашивал Павоне. – Я в этом уверен. Понятное дело, что ни в чем уверен я не был. Хотя… Вы помните начало фильма "Челюсти"? Ничто не предсказывает трагедии. Молодежь беззаботно бежит, чтобы искупаться в теплых волнах… Одна только та музыка. От самой музыки волосы становятся дыбом на головах зрителей. Такой же страх был у меня той ночью, хотя рядом с нами не звучала какая-либо мелодия, над землей расстилалась тишина, напряженная, нарушаемая, иногда, слабым порывом ветра, более глубоким вздохом кого-то из нас или фырканьем чем-то обеспокоенного коня. Подлетающий диск я, похоже, вначале почувствовал, чем увидел. Прижавшаяся ко мне Лаура сильнее сжала мое плечо. Объект, похожий на вращающуюся полную луну, бесшумно вынырнул из глубины неба, переместился над пустошью, чтобы зависнуть над лагерем испанцев. Не знаю, что в эти мгновения думал fra Якопо. Он ли был той фигуркой, широко размахивающей факелом, которая выбежала перед горящей надписью "Amigos"? Наверняка. Инквизитору я ни в малейшей степени не завидовал. Его движения казались отчаянными. Интересно, заметил ли он, что летающая тарелка не посвятила особого внимания котловине, где ее должны были ждать жертвы. Она даже не снизила полета. Точно так же, не ответила она на приветственные жесты. Никакого знака, никакого звука. Диск окружил лагерь по широкой окружности, после чего из дюзы, размещенной в нижней части "тарелки", была выпущена струя, похожая на концентрированный дым. Этот газ, коснувшись земли, в мгновение ока превратился в клуб огня, который тут же охватил повозки и палатки. Благодаря подзорной трубе, я видел маленькие фигурки людей, охваченных языками пламени, которые катались в пустынной пыли вроде муравьев из горящего муравейника. Только это не было концом акции по уничтожению. "Тарелка" переместилась в сторону Рио-Гранде, туда, где располагалась миссия Сан-Антонио, и вновь выпустила струю зажигательной субстанции, какого-то напалма, составленного по неведомому нам рецепту. Тут же все поселение, вся миссия, военные бараки были охвачены огнем, по небу разлилось багровое зарево. – И спустил Господь на Содом и Гоморру дождь серы и огня, и уничтожил всю округу со всеми ее обитателями, а так же растительностью. Так что над землей поднялся густой дым, словно бы из печей, в которых плавят металл, родом… – произнес вполголоса старый пират. 14. Знак креста Восемь путешественников: семеро мужчин и одна женщина, двигались по пустынному пути, начертанному предсмертным жестом отца Гомеса. Три ночи и четыре дня прошли с того момента, как мы стали свидетелями огненного уничтожения испанского поселения. Три ночи и четыре дня мы жили, словно лемуры или другие ночные животные, спя днем в каких-нибудь расщелинах и пещерах, чтобы по ночам стремится к мифической Циболе, к таинственному городу, которое до сих пор считалось лишь миражом жаждущих золота конкистадоров и плодом индейских легенд. Что нас гнало помимо чувства обязанности, какие у нас имелись планы? Слишком многое произошло, чтобы я оставался старым, рациональным Гурбиани, насмехавшимся над знамениями, снами и предчувствиями. Наши намерения – мы редко говорили про них – из необходимости должны были быть импровизациями. Добраться до месторасположения Вырывающих Сердца, выявить их тайны, понять, в чем суть той культуры, откуда они черпают свою силу и ненависть к нам и нашему миру, а затем безопасно возвратиться в Европу – только это и даже столько… – А вот если бы еще удалось устроить какой-нибудь маленький саботажик… – размечтался Павоне. Точно так же, как по ходу продвижения вдоль Рио Гранде, так и сейчас никто нас не беспокоил. Только и мы сохраняли исключительную осторожность – днем прятали наших лошадей под накидками из бизоньих шкур (которые ранее купил Мигель), так что если бы какой-нибудь космический спутник и увидел бы их сверху, мог бы подумать, что это небольшое стадо этих великолепных животных забрело в негостеприимные горы. Из всех тех дней, довольно похожих один на другой, зато лишенных элементов ужаса, поскольку ехали мы через подозрительно опустевшую территорию (Мигель крайне редко обнаруживал давние следы своих индейских собратьев), я помню, в основном, мгновения, проведенные с Лаурой. Со смертью священника словно бы лопнули старые недоразумения и глупые развлечения, когда синьорита Катони пыталась играть на моей ревности, кокетничая с Лино. Возможно, мы оба лучше осознавали угрозу, неуверенность в завтрашнем дне, потому тянулись друг к другу, радуясь каждому мгновению, каждому прикосновению, крохам дня и ночи, когда каждый час мог стать последним. Я задумывался над тем, что могло вызвать очередную перемену в моей девушке. Что случилось во время двух дней, когда мы были разделены? Неужели это так ее изменил страх того, что мы можем потерять один другого навсегда? Опять же, прозвучало слово, которое Лаура желала услышать более всего. Произошло это в тенистой расщелине, когда после короткого сна, разбуженные полуденным солнцем, мы, не обращая ни на кого внимания, стали заниматься любовью, а когда упоение смнуло, я услышал заданный прямо в ухо, пугливый и жаркий вопрос: – Ты женишься на мне? Я ответил: – Если мы счастливо вернемся – да. Лаура от счастья расплакалась. Мой ответ, конечно же, не был циничным обещанием, но он и не был следствием обоснованной убежденности, что невозможно было бы вернуться из этой экспедиции в живых. В принятии решения мне помогли Ансельмо и признаваемая им особенная жизненная диалектика: – Вот не понимаю я, синьор, почему ты опасаешься давать подобные обещания, ведь двоеженство тебе никак не угрожает. – Не угрожает? Ведь у меня есть моя любимая супруга Моника… – Да, но в двадцатом веке. А сейчас идет, чтобы там ни было, семнадцатый. Даже если бы Лауре пришлось жить триста лет (чего я ей от всего сердца желаю, то и так к двухтысячному году ты, мастер, наверняка был бы уже вдовцом.