* * * Я ожидал прибытия двухмачтового галеона, тем временем, "Святая Женевьева", когда выплыла из-за мыса, оказалась крупной плоскодонной галерой с двумя мачтами. Над высшей из них трепетал флаг с бурбонскими лилиями, вторую украшал флаг Столицы Петра. Судно приблизилось к берегу настолько, что до него можно было докричаться. Экипаж, вместо того, чтобы спустить лодку, начала звать, чтобы мы прошли вброд на нос. Вода в тот день была спокойной, словно в озере, потому Ансельмо, не слишком раздумывая, посадил меня себе на закорки, обещая Лауре вернуться за ней через минутку. Только девушка, как пристало отважной амазонке, смело направилась по воде в сторону галеры. Еще миг, и нас затащили на палубу. Вот только там, вместо дружественно протянутых рук нас приветствовали нацеленные в нас мушкеты. – Именем Его Императорского Величества, вы арестованы, господин Иль Кане, – сказал капитан, худой, бородатый южанин, похожий на переросшего гнома. Совершенно обескураженный, я поглядел на Лауру, но та отвернула голову, избегая моего взгляда. – Атас! – заорал Ансельмо, пытая отскочить к борту, но тут же дорогу ему перекрыла пара стилетов. – Сдержитесь, – бросил капитан своим бандитам. – Для гребли пригодится каждая пара рук, если мы хотим быстро прибыть в Ливорно. Как сами видите, Иль Кане, – обратился он ко мне, – всякое сопротивление бесцельно. Считайте себя моим пленником. – Но, капитан Лагранж… – Мое имя Хоакино ди Эксленди с Мальты, – ответил на это командир и обратился к боцману: – Отдать сигнал выхода в море. Меня, словно изловленного зверя, поместили на корме, в настолько маленькой каморке, что в ней нельзя было ни стоять, ни лежать, вытянув ноги. Что за унижение для интеллектуала и ведущего морального авторитета эпохи! Но даже так, следовало признать, ко мне отнеслись лучше, чем к Ансельмо, которого, без всякого, включили в экипаж гребцов, сбитых под палубой. Ди Эксленди дал мне понять, что в случае неповиновения с моей стороны, отвечать будет слуга. Что же касается Лауры, то после вступления на борт, она исчезла в капитанской каюте и больше не появилась. Я все время ломал голову, почему она меня предала. Хотя, чем больше задумывался, тем лучше подгонялись один к другому все элементы последних событий. Откуда имперские знали наш itinerarium (маршрут – лат.), каким образом Лаура так легко меня нашла… В том числе, эротические умения молоденькой девушки, столь убедительно изображающей девственницу, перестали быть для меня изумлением. С самого начала она руководствовалась порученным ей заданием, но никак не любовью к постаревшему художнику. Тайной оставалось лишь то, каким образом ее принудили к этой роли. А может, вовсе и не нужно было принуждать? Вот только, будет ли у меня еще возможность спросить у нее об этом. В Италии наверняка меня ожидали новые допросы и пытки. Видение их было тем более пугающим, что, ведь, никакие муки не могли извлечь из меня тайну философского камня, которой я не владел. * * * Несчастные гребцы на галере, побуждаемые ударами в барабан и свистом плеток, гребли добрую часть ночи и возобновили свою каторгу на рассвете. Из того, что я мог увидеть через щелку в обшивке, двигались мы в соответствии с древней методикой плавания, не теряя побережья с глаз, которое мы с Ансельмо с таким трудом преодолели в предыдущие дни. Никакого спасения я не высматривал. Да и откуда? На чудо особо не рассчитывал. Море было гладким, словно столешница, никакая буря не собиралась мешать мореплаванию. Мне оставалось только ждать и молиться. Принесло ли это какой-то результат? На второй день, около полудня, доносящиеся от кормы к носу, равно как и сопровождающая их суета, вырвали меня из оцепенения. Мальтийского диалекта я не знал, но из воплей выловил повторяющееся слово: "Судно, судно". Но могло ли судно в море представлять собой такую уж диковину? Удвоенный ритм барабана, свист бича и резкое ускорение гребцов свидетельствовали, что галера пытается уйти от погони. Через минуту рулевой повернул к побережью, словно желая найти там убежище. Вот это да!… Неужели арабские пираты забрались в лигурийские воды… только вот из моей каморки, кроме брызг пены, ничего не мог увидеть. Затем грохнул залп с левого борта, и потоки воды добрались даже до меня. Ди Эксленди, голос которого доминировал над гвалтом, приказал еще прибавить скорости. Очередной залп. Но на сей раз это была не только лишь смертоносная картечь, но и горящие смолистые головешки, задача которых была разжечь пожар Пара из них, должно быть, упала сред гребцов, вызывая под палубой панику и потерю ритма. Раздался треск ломающихся весел и вопли обожженных людей. И весьма быстро, словно змеи, отовсюду начали выползать потоки дыма. Я отчаянно навалился на двери своего ареста. Нет, они не уступили. Добрый Боже, выходит я, прежде чем утонуть, сгорю или завялюсь… мелькнуло у меня в голове. В связи с этим, я начал орать: – Капитан ди Эксленди, ранами Христа прошу, откройте дверь! Только мой зов о помощи терялся во всеобщем гаме. Но тут скрежетнул ключ, замок упал на палубу. Я снова навалился на дверь, и та сдалась. Мой спаситель уже успел отбежать, так что я успел увидеть лишь краешек синего платья и стройные ножки в шелковых туфельках. Лаура?! У меня не было времени гнаться за ней. Рядом были слышны ужасные стоны все еще скованных гребцов. Галера тонула. Я выбежал на верхнюю палубу, по большей частью охваченной пожаром. Экипаж в спешке покидал судно, а капитан уже сидел в лодке, отплывающей от его корабля. – Подожди меня, подожди, трус! – кричала Лаура, карабкаясь на бугшприт. Ди Эксленди даже не повернул голову. Не колеблясь ни секунды, девушка сбросила обувь и прыгнула в воду. Я огляделся, не зная, что делать. Прыгнуть вслед за ней? А рядом со мной хрипел толстый боцман, придавленный упавшей реей. – Ключ, ключ от кандалов! – заорал я ему. Тот понял и указал на свой пояс. Преодолевая страх и задыхаясь от клубов дыма, я опустился на гребную палубу. Воздух там был густым от дыма, пропитанный сбивающей с ног вонью пота, крови, мочи и фекалий. Изумленный собственным спокойствием и точностью действий, я манипулировал с замками кандалов, освобождая ряды гребцов. – Ансельмо, Ансельмо, ты где!? – звал я. Наконец я обнаружил своего слугу и ученика, лежащего без сознания у третьего весла; с головы до ног он был залит кровью мертвого соседа. Я начал его дергать, тащить, но жирную тушу невозможно было даже оторвать от лавки. – Помогите мне, – обратился я к освобожденным мною гребцам. Те удирали, не говоря ни слова, тем не менее, какой-то рослый мавр пришел мне на помощь, и вместе с ним мы вытащили Ансельмо на палубу. И тут взрыв пороха уничтожил часть надстройки за нами, а удар воздушной волны сбросил нас в воду. Ансельмо тут же накрыло волной. По счастью, его красная рубаха была прекрасно видна в воде, так что я незамедлительно нырнул и вытащил на поверхность. Тот, по крайней мере, частично пришел в себя, фыркал, бил по воде руками, и, наконец, припал ко мне, судорожно обнимая мое тело, словно отчаявшаяся пиявка. – Пусти, а не то мы оба погибнем! – завопил я, сам захлебываясь водой. Он не послушал. И тут на меня пала громадная тень, и с высоты я услышал голос, показавшийся мне пением архангела: – Канат, канат, шевалье! И рядом со мной в воду плюхнулся конец веревки. Я обвязал нею Ансельмо. – Тяните! – закричал я. И только лишь после того смог оглядеться. Надо мной покачивался нос приличных размеров галеона, когда же я увидел под бугшпритом фигуру святой Женевьевы, то понял, кем были наши спасители. Еще мгновение, и, уже очутившись на палубе, я смог пожать руку капитану Лагранжу. Воздух вокруг нас разрывали очередные взрывы, когда же я направил взгляд к галере, то увидел, что от нее остался только лишь задранный к небу нос. Шлюпка с капитаном ди Эксленди удалялась все дальше и дальше. На воде вокруг настоящей "Святой Женевьевы" плавали немногочисленные живые еще моряки и гребцы с галеры. Лагранж, как истинный моряк на папской службе, приказал спустить лодку и вылавливать тонущих, в первую очередь – гребцов, среди которых хватало военнопленных. Я поплыл с ними, выглядывая здоровенного мавра, а так же, столь же внимательно выискивая синее платье синьорины Катони. Мавр, похоже, утонул, но через какое-то время я увидел изменницу, судорожно вцепившуюся в обломок дерева. Я выловил ее. – Зря ты это делаешь, – сказала девушка и потеряла сознание. Да и я держался с трудом; ноги подо мной подламывались, перед глазами летали багровые пятна. Когда я вернулся на галеон, капитан, приказав переодеть меня в сухую одежду, как можно скорее пригласил в собственную каюту, устроенную с изысканным вкусом римлянина. Там меня ожидал одетый в темное мужчина с рукой на перевязи, несмотря на побледневшее лицо, ужасно обрадованный. – Ma foi, не знаю, способствует ли нам дьявол, но Всемогущий, несомненно, так, – заявил Джулио Мазарини. * * * Когда я уже несколько остыл от впечатления, легат рассказал мне свою версию событий. Тем вечером на постоялом дворе он защищался от наемников до самого вечера, получив только легкую царапину. Потом он сдался людям императора, веря, что мне с Ансельмо удалось отойти на безопасное расстояние. Вопреки обманам Лауры, никакой резни там и не было. Папские гарантии безопасности свою роль исполнили. Уже на следующее утро свободный Мазарини мог поспешить в Пизу, откуда на корабле добрался до Генуи, планируя там обождать меня. И вот там же Лаура, до сих пор последовательно изображавшая Лоренцо, исчезла. – Я с самого начала ей не верил, – признался легат. – Меня не обманули ни мужская одежда, ни проявляемое к тебе чувство. Довольно быстро заметил я и тайные знаки, которые она оставляла для погони, идущей у нас по пятам. Но я не делал ничего, чтобы демаскировать ее, действуя в соответствии с принципом, что лучше знать изменника в собственных рядах и контролировать его, чем преждевременно его спугнуть и ждать, когда пришлют другого, более искусного в постыдной профессии. Тем не менее, ее неожиданное исчезновение в Генуе меня весьма обеспокоило. Вскоре узнал я про мальтийскую галеру, которая ночью поплыла в сторону Рапалло. Тогда я приказал капитану "Святой Женевьевы" выходить в море вслед за ночным мореплавателем. Но, ока мы собрали весь экипаж и вышли в море, у мальтийца получилось над нами несколько часов преимущества. Но, как сами видите, мы подоспели вовремя. – Я ваш должник до гроба, monsignore, – поблагодарил я легата. Джулио еще раз обнял меня, после чего спросил, нет ли у меня каких-либо пожеланий в отношении дальнейшей судьбы Лауры Катони. – А что бы вы, ваше преосвященство, посоветовали сделать с ней? – Да Господи, охотнее всего я оставил бы ее на поживу акулам. Несмотря на юный возраст и чудную рожицу, это гадкая и испорченная женщина. Из-за нее погибли мои люди. Ваша судьба, синьор иль Кане, тоже находилась под угрозой. Что же, в Марселе я незамедлительно отдам ее под суд, думаю, что палач справится быстро. Я задрожал. Мысль о казни Лауры, с которой я недавно предавался упоительным наслаждениям, прошила меня ужасом. – Не жалейте ее, мастер, – взял меня легат за руку. – Его Высокопреосвященство, кардинал Ришелье, неоднократно предостерегал меня перед подобными блондинками-ангелочками. – Я не сомневаюсь в ее провинностях, ваше преосвященство. Но она спасла мне жизнь, – возразил я и рассказал о моем спасении из каморки на горящей галере. – Mon Dieu, возможно, она и не настолько испорченная, как я считал. Тогда, если желаешь, я отдам ее тебе, maestro. Сделаешь с ней все, что пожелаешь. Но будь осторожен, ибо, как говорят на Сицилии, кто хоть раз предал, при следующей возможности сделает это повторно. Только лишь следующим утром я нашел в себе силы посетить импровизированную тюремную камеру, устроенную в темном углу нижнего трюма. Лаура выглядела крайне бледной, словно бы не спала всю ночь, на ее грязном лице слезы прорыли настоящие каналы. Я приказал Ансельмо принести воды, после чего вышел, позволяя девушке совершить туалет. Еще я попросил, чтобы сюда доставили еду из капитанской каюты. Когда я пришел повторно, Лаура разрыдалась. – Знаю, что ты никогда мне не поверишь, Фреддино, но ведь я тебя и на самом деле полюбила, – тихо признала она, когда я сел напротив. – Это я заметил, – сухо заметил на это я. – Знаю, что ты меня уже осудил. Но, если можешь, выслушай меня, ибо, хотя ты многократно превышаешь меня знаниями и жизненным опытом, не можешь знать всего о человеческой судьбе. Думаешь, мы всегда кузнецы собственной судьбы? Разве Господь и сатана не подвергают нас Испытаниям, которые большинство из нас не способны пройти? Меня застала врасплох столь большая серьезность в устах столь юной женщины. Так что слушал я ее, не перебивая. – Как тебе ведомо, мне восемнадцать лет. Еще два года назад, была я чистым и доверчивым ребенком, с натурой, возможно, излишне живой и любопытной мира, но вместе с тем и сентиментальной. По воле родителей меня отдали на обучение в монастырь бенедектинок неподалеку от Салтоны, где почти полгода святые сестры уговаривали меня навечно предаться службе божьей. Об этом же мечтала и моя мать, желая, чтобы все наше состояние, не разделенное, могло стать достойным приданым для моей старшей сестры. Не могу сказать, что жизнь монашки казалась мне особо притягательной, но, словно телушка покорная, я готова была поддаться объединенной воле неба и семейства. Но, не успел пройти месяц пребывания меня послушницей, как в дел ворвался сатана в лице monsignore Карло Ферри, нынешнего розеттинского викарного епископа. – Он мне знаком, – сказал я, вспоминая неприлично элегантного как для священника мужчину, который прощался со мной и с Мазарини, когда мы покидали розеттинскую резиденцию нунция. – Тем лучше ты поймешь впечатление, которое произвел на меня этот прелат. Ему было сорок лет, и был он красив, словно святой Георгий. Мне казалось, будто бы я ему особенно припала к сердцу, поскольку под предлогом заботы о совершенствовании моей души, беседы со мной он вел долгие, забирал на прогулки за стенами монастыря. Ну и я, наивная, тут же полюбила так, как если бы полюбила земное воплощение самого Христа. Не помня ни предостережений своей матери, ни наук матери-настоятельницы, без колебаний отдала я ему свою душу, а потом и тело. Как могла я так поступить? Ферри внушил мне, что наше телесное соединение не является грехом, а только лишь окончательным испытанием перед посвящением Господу. "Ты обязана знать, от чего отрекаешься", – повторял он. – И ты ему поверила? – Поверила, потому что хотела поверить. Ведь ты знаешь, что кровь у меня излишне горячая. Потому, когда пошел первый страх, меня объяли увлеченность и горячка, истинная febra amorosa. А еще я поверила заверениям monsignore, будто бы он любит меня больше жизни, и что сам Господь дает нам отпущение грехов. И была я ослеплена, словно бабочка, летящая к свече, пока не нашла доказательств тому, что помимо меня, у него имелись и другие. Как-то раз наша библиотекарша, сестра Лучелла, призналась мне со слезами, что она тоже была его любовницей.