Николаев молча лёг на свою койку и с облегчением вытянулся. — Коновалы... — только и сказал он. Я присел на свою койку. Дедок на средней койке приподнялся на локте. — Сынки! Курить есть? — с надеждой спросил он. — Извини, отец. Утопил сегодня всё, что было, — Ответил Николаев. Дедок вопросительно уставился на меня. — А я не курю. Наверное, — помедлив ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям: курить совсем не хотелось. — Жаль, — разочарованно пробормотал дедок. — Я Митрич. А ты, правда, милиционер? — спросил он Николаева. — С утра был милиционером, — пробурчал Николаев. — Как звать тебя, фараон? — спросил с сарказмом Митрич. — Иван. — Ванька, стало быть. А ты кто будешь? — обратился дед ко мне. — Понятия не имею, — раздраженно ответил я. Этот допрос начинал меня доставать. Невооруженным взглядом было видно, что этот Митрич не так прост, как хочет казаться. — А ты не дерзи старшим! — притворно ласково произнес дед. — Я не дерзю. Я не помню, — сказал я примирительно. — Пашка его зовут, — разрядил обстановку Иван. — А как это не помнишь? — заинтересовался Митрич. — Не помню и всё. — А что не помнишь? — Всё не помню. — А что-нибудь помнишь? — Помню, как Иван чуть в обморок не упал в процедурной, — решил я сменить тему. — Ага! Тебе бы наложили столько швов наживую, — огрызнулся тот. — Попросил бы обезболить... — неуверенно начал я. — Кувалдометром по башке! — заржал Митрич. — Да, хотя бы спирта налили бы, — обиженно сказал Иван. — Изверги. Я сидел и помалкивал. Разговор в палате плавно перешёл на водочку под огурчики с картошечкой жареной на сальце. А потом также плавно вернулся к куреву. — Слышь, Пашка, — позвал меня Николаев. — Сбегай в холл, глянь, может Вениаминыч еще не отчалил. Попроси у него курева. Скажи, для меня. Давай бегом! Я не привык, что со мной так разговаривают. Хотел было послать, но вспомнил, что я дохляк-подросток и встал с койки. Надо как-то вживаться в новую реальность. Мысленно я для себя решил, что отпущу ситуацию и посмотрю, к чему все пойдет. Повлиять я, пока, все равно ни на что не могу. Чего дергаться лишний раз?! Тапки, которые мне выдали, были огромного размера, слишком просторные для моих худых ног. Я старался не отрывать ноги от пола, чтоб не потерять их при ходьбе, получалось передвигаться как на лыжах, издавая характерные шаркающие звуки. Вот почему у них тут так вытоптаны каменные плиты на полу. Я брёл по сумрачному коридору. Проходя мимо одной из дверей я увидел надпись «Туалет». О! То, что надо. Я зашёл в местный санузел. Запах стоял невероятный! Хотя, вроде, чисто. Три толчка вдоль стены, разделенных между собой перегородками. А дверей нет. И бачки сливные висят высоко, почти под потолком. Чтобы слить, надо дёрнуть за верёвочку. Какой-то шутник привязал к концам веревок клизмы вместо ручек. Такой раритет я видел только в далёком-далёком детстве. На подоконнике лежала частично разорванная газета. Я машинально взял ее в руки, вспомнив, что, когда я был маленький, туалетной бумаги у нас не было. Как раз газетами и пользовались. Я крутил в руках газету “Труд”. Такой раритет! Правда, выглядит она, как свежая. Прочитал дату: Вторник, 9 февраля 1971 год. Да ладно! Ещё раз перечитал: 1971 год. Ну, так-то всё становится на свои места. Вспомнив, зачем сюда пришёл, занялся делом. Потом дёрнул за клизму, из бачка наверху слилась вода. Толчок по уши зарос коричневым мочевым камнем. Он-то и воняет. Вот, жили!.. Надо идти. Я вышел в коридор и побрел дальше. Моё шарканье гулко отдавалось под сводами высокого потолка. В холле никого не было. Тускло горела только дежурная лампочка над входной дверью. Проходя мимо окна я заметил милицейский уазик у крыльца больницы. Значит, старший сержант был ещё где-то здесь. Свет был только в приемном, я направился туда. До уровня моего роста стёкла в двери были закрашены белой краской. За дверью слышалось какое-то похрюкивание и позвякивание. Я постучался. В приемном резко всё затихло. Я постоял немного и постучался ещё раз. Вдруг дверь резко распахнулась, и передо мной оказался старший сержант Ефремов. — Тьфу! Это ты! Жертва аборта! Напугал! — гаркнул он, залепил мне увесистый подзатыльник и пошёл обратно к столу, за которым сидел доктор Юрий Васильевич. Что я сделал-то?! Может, они бухали тут? Но я не заметил ничего подозрительного. На девственно чистом столе перед доктором стоял только металлический штатив с двумя рядами пробирок. — Чего тебе? — раздраженно спросил меня доктор. Я замялся, не знал, что сейчас курят, сигареты или папиросы. Но вспомнил, как в палате говорили «курево». — Меня Николаев прислал. Он просил узнать, нет ли у вас с собой курева. А то он своё утопил. — Есть, — сказал Вениаминович. — Иди в машине возьми, в дверце. И он сел за стол, не обращая больше на меня никакого внимания. Они с доктором взяли по пробирке со штатива, чокнулись ими и залпом выпили. Доктор сделал такое лицо!.. Всё понятно. Занюхав рукавом, он посмотрел на меня, так и стоящего в дверях. — Ну, что тебе ещё? — спросил он. — А ключи? — Какие? — От машины. — Иди отсюда! — погнал меня старший сержант. — Ключи ему. Я вернулся в холл. Ничего не понимая, направился к выходу на улицу. Дверь была заперта на засов. Я отодвинул его и вышел на крыльцо. Стояла тихая морозная ночь. Редкие тусклые фонари освещали только небольшое пространство вокруг себя, выхватывая из темноты частные дома. Картина эта напомнила мне онлайн-открытки с похожими сюжетами: вечер, уютный деревенский домик в снегу, свет в окошке, дымок из трубы и надпись «Позвоните родителям!». Стоя в пижаме на голое тело и в тапках без задников на босу ногу я моментально замёрз. Торопливо подошёл, стараясь не потерять тапки, к милицейскому уазику и дёрнул водительскую дверь. Она открылась. Ефремов не запер машину. Я пошарил в дверце и вытащил начатую красную пачку сигарет “Прима”. С детства таких не видел. Забыл уже, что и были они раньше. Я открыл пачку, понюхал, вытащил одну сигарету, она была без фильтра. И не похоже, что этой пачке 100 лет в обед. Она выглядела как новая. В голове снова мелькнула мысль, что так и умом тронуться можно. Отбросил эту мысль в сторону, напомнив себе, что решил расслабиться и посмотреть за развитием событий. Держа в руке заветную пачку Примы, я захлопнул дверь машины и поспешил в больницу. Чуть не забыл запереть засов. Шаркая тапками вернулся к приёмному и постучал в дверь. — Ивлев! Твою мать! Ты штоль опять? — услышал я дикий рык Ефремова. — Хорош стучаться! — Я там Приму начатую нашёл и всё, — доложил я, заглянув одной головой в приёмный. — А что ты там ещё хотел найти? — хохотнул доктор. — Табачный киоск? Они оба заржали. Алкаши. Я вернулся к себе в Хирургию. Свет в палате остался только дежурный: тусклая лампочка над дверью. На стуле у моей койки лежало тонкое шерстяное одеяло и маленькое вафельное полотенце. Иван уже был укрыт и, похоже, спал. Зато дедок Митрич ждал меня. — Ну, что? — спросил он меня. — Есть полпачки Примы. — Давай! — Не дам. — Чего?! — Это не моё. Это Ивану передали. Вот проснется и сам даст. — Дай ему сигарету, — вдруг сказал Иван.