Я протянул ему руку, он в ответ пожал её своей ладонью черной снаружи и розовой внутри. — Прости за нескромный вопрос. Но как ты сюда попал? — не удержал я своего любопытства. — Говоришь прекрасно, и зовут тебя Вася. Чудно. — Представь себе, я русский, — ответил мне негр. Я рассмеялся в голос. — Прости, — извинился я сквозь смех за свою несдержанность. — Какой же ты русский? — У меня, между прочим, фамилия Башагин, — беззлобно ответил мне Вася. Видимо, привык к такой реакции. — И русский — мой родной язык. Я перестал смеяться. А ведь он не шутил. Русский, действительно, его родной язык. Это очевидно. — Прости, — уже серьёзно попросил я. — Как так получилось? — У мамы надо спросить, — усмехнулся Вася. — Сколько её спрашивал, кто мой отец, молчит как партизан. — Прикинь, а вдруг он вождь какого-нибудь племени, — расфантазировался я. — Васька! — услышали мы зычный женский голос. — Машина пришла! — Иду, Анна Никифоровна! — отозвался Вася. О, она же мне нужна, вспомнил я и пошёл вслед за негром. — Пашка! — увидела меня Никифоровна. — Пришёл? — Конечно. Даже половину работы уже сделал. — Это хорошо, — сказала Никифоровна и переключилась на Васю-негра: — Ящики разгрузишь сюда, я пересчитаю. Мешки — туда сложишь отдельно, — распоряжалась она. — Я не понял, — наигранно удивился я. — Вася сторож или грузчик? — И то, и другое, и третье, — отозвался Вася, улыбаясь. — Понятно, — сказал я и пошёл обратно к сахару. Вася тоже подрабатывает. Иначе бы не улыбался. Только вернувшись заметил, что всё это время держал гирю в руке. Тут меня озарило. Я перевернул её. Ну, так и есть: высверлена. Если с мешка в пятьдесят килограмм осталось два с половиной килограмма, то, получается в каждый пакет недосыпано пятьдесят грамм сахара. Пустяк, кто заметит. А с мешка это дополнительно два рубля 35 копеек. С двух мешков четыре рубля 70 копеек. Умножить на двадцать дней это девяносто четыре рубля. Плюс сорок рублей «официальных», которые он мне засветил. И получается сто тридцать четыре рубля в месяц. С одного только школьника по вечерам. Ну, что? Молодец. Что я ещё могу сказать? Вскоре пришла Никифоровна и оставила мне бумажный свёрток, перевязанный шпагатом, для моих девчонок. — Я пошла домой, — доложила она. — Ты ещё остаешься? — Надо тут ещё повозиться, — ответил я. — Спасибо за гостинцы. На первый мешок у меня ушло полтора часа. Мне показалось, что второй мешок я раскидал быстрее. Автоматизм уже выработался. Когда я укладывал готовые пакеты в ящики, подошёл Адамыч. — Ну как успехи, юноша? — спросил он. — Два мешка разобрал. Вот, — показал я свою работу. — Молодец. Может, третий разберёшь? — предложил он. — А который час? — поинтересовался я. — Так, шести ещё нет, — ответил Адамыч. — А, давайте, — согласился я. Я не стал при нём отсчитывать пятьдесят пакетов, а заполнял их по одному. А то догадается, что я обнаружил его высверленную гирю, и что мне тогда делать? Он ушёл, и я развернулся по полной. Под конец третьего мешка, надо признать, уже болела поясница и ноги гудели. Закончив, я пошёл к Цушко. — Я закончил с третьим мешком. — Молодец, — сказал он. Открыл дверцу шкафчика, стоящего у стены за его рабочим столом. Я видел мельком содержимое шкафа. Документы я там как-то не заметил, а вот початую бутылку коньяка разглядел. Адамыч взял оттуда деньги и протянул мне три рубля. — Спасибо, — взял я деньги. Три рубля? Фигня какая-то. — Приходи завтра. У тебя хорошо получается, — похвалил меня Цушко. — Конечно, — пообещал я. — До завтра. Он даже подал мне руку на прощанье. Я вышел из его кабинета. Вот и подработал. Стал участником криминальной схемы. Я, по-любому, сегодня пойду к Ивану как договаривались. Надо с ним посоветоваться. Я взял свёрток с гостинцами от Никифоровны, попрощался с Васей-негром и пошёл домой. Я плелся по Первомайской улице. Ноги гудели. Было темно. Почему так плохо улицы освещаются? С противоположной стороны улицы шла в попутном направлении немолодая тучная женщина с авоськами. Я уже почти поравнялся с ней. Вдруг она поскользнулась, ноги у неё разъехались одна вперёд, другая назад. Она громко охнула и села. Я остановился. — Эй! Что там у вас? — крикнул я ей, переходя через дорогу. — Ногу подвернула, — сказала она. Я подошёл. — Идти сможете? — спросил, помогая ей подняться. — Наверное, — неуверенно ответила она. Попробовала наступить на ногу, которая отъехала назад и громко вскрикнула, сморщившись от боли. — Я, конечно, не доктор, но если у Вас перелом, то при переломе ходить нельзя, а то смещение получится и придётся операцию делать, — сказал ей. — Вы где живёте? На этой улице? — Нет, я на Ленина живу. К дочке ходила, внучка захворала. Я им варенья малинового отнесла и яблок сушеных. Она ещё что-то хотела мне рассказать, стоя на одной ноге и держась за меня, но я прервал её. — Надо скорую вызывать, — решительно сказал ей, понимая, что до улицы Ленина я её не дотащу. — Вы, случайно, не знаете, где ближайший телефон? — В магазинах телефоны есть, — подсказала она мне. — Они же до семи все, — с сомнением сказал я. — Ну и что? Сторож-то дежурит. — Я понял. Куда здесь ближе бежать? — задумчиво спросил я. — Булочная ближе, да? — Нет, наверное, ближе всего первая школа, — подсказала она. — Точно. Я мигом. А вы сможете на одной ноге простоять до приезда скорой? — Вряд ли. Нога уже затекла. Я огляделся по сторонам. В ближайшем к нам доме свет не горел. А в следующем кто-то был дома. Поспешил туда. Постучал калиткой на всякий случай. Собака не залаяла. Ещё постучал, немного подождал и вошёл во двор, подошел к дому и постучал в окно. Вскоре занавеску отдернули, и я увидел Марину, врача из больницы. Во удачно попал! Она тут же вышла, накинув на плечи теплую пуховую серую шаль. В домашней одежде я её с трудом узнал. — Марина, простите не знаю вашего отчества, — затараторил я. — тут женщина у вашего дома поскользнулась, похоже ногу повредила. Я сейчас к телефону в школу побегу. А вы не могли бы ей на время табуреточку какую-нибудь вынести? А то она с лишним весом, уже стоять на одной ноге больше не может. — А ты как тут оказался? — спросила Марина. Похоже, она меня узнала.