— Петрович. А давай хату им спалим, — сочувственно предложил Митрич мужику. — Это моя хата, — ответил равнодушно Петрович. Успокоительное ему, что ли, вливают? Лежит как зомби, в потолок уставился. У него, похоже, нос сломан. Но чуть не скопытился он сегодня не от этого. С сердцем шутки плохи. Уж я-то знаю. Но доктор. Красавчик. Голыми руками Петровичу движок завёл. Как здесь интересно. Ещё бы понять, с какого перепугу Пашка Ивлев с моста бросился? Молодой же, вся жизнь впереди. Пришла медсестра. — Варлен Дмитриевич, укольчик! — обратилась она к деду. — Нет меня, — спрятался под одеяло дед. — Рано ты, горемычный, прятаться начал, — подколола деда сестра, стаскивая с него одеяло, — сорок уколов! А сейчас только третий. — Вот ты ехидна, Валька! — обиженно заявил Митрич, заголяя живот. — А не надо было лису хватать, — строго сказала она, уколола деда и вышла из палаты. — Она курицу задушила! — крикнул Митрич ей вдогонку, сжимая кулаки то ли от боли, то ли от ненависти к лисе. — Вилами её надо было, — посоветовал Иван. — Тебя лиса бешеная покусала? — удивился я. — Может и не бешеная. Но всё равно тварь. Всю икру разодрала, — ответил дед, задирая на правой ноге пижаму и показывая толстый слой бинтов с жёлтым пятнами. — А что за имя такое: Варлен? Иностранное? — полюбопытствовал я. — Сам ты иностранный. Варлен это Великая АРмия ЛЕНина, — гордо сказал дед. — Понял, — усмехнувшись про себя сказал я и лёг на кровать. В животе заурчало. — А когда здесь кормят? — спросил я. — Жрать хочешь? Значит, жить будешь, — отозвался Иван. — Скоро, наверное, накормят. Митрич, когда завтрак? — В 8 утра. Ещё час ждать, — ответил дед. А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии. И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить. Хотя в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба. Я прикидывал варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка. Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол. Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище. Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. — Смотри вариант номер два. Безвыходных положений не бывает. В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил. У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся. Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти плюс-минус. Выше среднего роста, тёмно русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица. — Павлик! Сынок! — бросилась она ко мне. Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов. — Ну-ну, — обнял я её за плечи, — всё хорошо. — Ты не пришёл вчера домой! — сквозь слёзы жаловалась матушка. — Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу. В реку упал — хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то. Ну упал, так упал. — Тут такое дело, — начал я. — Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего. — Как?! — опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать. — Как-то так, — не нашелся я, что ей ответить. Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками. — Но что-то же ты помнишь?! — в надежде спросила она. — Последние несколько часов помню. И всё, — соврал я. — Как же так?! — прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. — Но это же пройдёт? Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами. — Вы бы к доктору зашли, — подсказал он ей. — Да-да, — сказала матушка, вставая, — иду! Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно. Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил! — А можно мне в палату для некурящих? — спросил я. — Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, — тихо, но жёстко ответил Ефремов. — Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, — проговорил он с нажимом. — И тебя поставят на учёт. Выбирай. У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете. И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом. В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове. — Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, — сказала она, поцеловав меня в лоб. О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде. Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию. — Как настроение? — подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно. — Нормально, — ответил я, вопросительно взглянув на него. — Как самочувствие? — Нормально. — А с моста вчера чего сиганул? — Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал? — Конечно, — задумчиво проговорил Иван. — Нечаянно через перила перелез... — Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? — спросил я. — Нет. — Может, в школе что? — не терял надежду я. — Не знаю. — Может у меня любовь безответная?