Мы подошли к калитке нужного нам дома. В нескольких окнах горел свет. Отлично, кто-то из хозяев дома. Я заглянул через забор, пытаясь определить, есть ли тут собака. Никого не увидел, но, на всякий случай, хотел постучать калиткой, чтобы спровоцировать собаку, если она есть. Но калитка открылась, я прошёл первым во двор. Собака не выскочила, я пошёл к дому. Бабушка за мной. На мой стук в дверь никто не вышел. Я пошёл, постучал в окно. Вскоре вышла молодая женщина невысокого роста, в теле, с русыми волосами, собранными в короткий хвост. — Добрый вечер, — поздоровался я и выдвинул вперед себя бабулю. — Здравствуй, Валя, — сказала она. — Герман дома? — Дома, проходите, — пригласила нас Валя. — Что случилось? Дом здесь современной постройки. Потолки высокие. Мы вошли в просторную веранду на всю длину дома. Справа здесь была летняя кухня. Слева дверь, похожая на санузел. У входной двери вешалка и галошница. Мы разделись и вошли в дом. Он делился коридором на две половины. Нас пригласили пройти по коридору в проходную комнату, которая служила здесь гостиной. Слева по коридору была полноценная изолированная кухня, справа изолированная комната. Из проходной комнаты слева вход в изолированную комнату, примыкающую к кухне. У них тут две печи. Одну я заметил в кухне. И здесь в гостиной печь была частью стены, топилась она, получается, из соседней комнаты. Мне понравилась планировка, очень практично. Вскоре к нам вышел заспанный парень лет тридцати-тридцати пяти в черных старых брюках и майке-алкоголичке. Бросилось в глаза очевидное фамильное сходство с Эммой: высокий, стройный, белокурый, тонкие черты лица. — Что случилось? — спросил он озабоченным голосом, даже не поздоровавшись. Не проснулся ещё, наверное. Я предоставил бабушке объясняться. — Герман, у Эммы неприятности, — начала с ходу она, тоже не посчитав нужным поздороваться. — Ленка в Брянске с младшим сыном. Эмма одна со старшим из братьев осталась с отчимом. Он ей проходу не даёт. Сегодня она от него еле вырвалась, сейчас у нас дома сидит, домой идти боится. — Этот козёл совсем охренел?! — воскликнул Герман. Лицо у него сильно покраснело. Он встал и вышел из комнаты. Жена Валя побежала за ним, причитая что-то про бедного ребёнка. Бабушка пошла следом. Я за ней. В комнате напротив кухни располагалась спальня супругов. Герман лихорадочно натягивал на себя уличную одежду. Валентина тоже собралась одеваться, но он рявкнул на неё: — Ты куда? С детьми кто останется? — Куда же ты один к нему? — растерянно чуть не плача спросила она. — Я с ним пойду, — попыталась успокоить её бабуля. Я хотел сказать, что я тоже пойду, но вспомнил, что меня здесь никто всерьёз не воспринимает и промолчал. Герман как ужаленный выскочил из дома, мы с бабушкой поспешили за ним. Резвым шагом миновали мост, чуть не бегом добежали по улице Ленина до перекрёстка с нашей улицей, но, всё равно, немного отстали от Германа. Бабуля была очень взволнована и тяжёло дышала. Я опасался за неё. Дом Эммы оказался через дом от нашего по той же стороне. Герман первым на наших глазах ворвался в дом. Нам ещё понадобилось какое-то время, чтобы догнать его. Когда мы вбежали, услышали громкий испуганный плач ребёнка. Старый дом не был разделён на комнаты, только одна перегородка, и та не до потолка, отделяла один угол в большой хате. Посередине этой хаты на полу лежал Герман, верхом на нём сидел здоровенный бугай в трусах и майке и молотил Германа здоровенными кулачищами так, что тот только успевал закрывать лицо. Ни о каком сопротивлении со стороны Германа не было и речи. На койке рядом сидел в одном белье малыш лет трёх-четырёх и горько плакал. Я подошёл сзади к бугаю и ударил его со всей своей подростковой дури рёбрами ладоней по ушам. Бугай завис, но не потерял сознание. Герман быстро сориентировался, столкнул его с себя, перевернул лицом вниз, сел сверху и закричал мне: — Дай что-нибудь, руки ему связать. Я огляделся вокруг, но не нашёл ничего, кроме застиранного рушника. Я кинул его Герману, тот связал сзади руки бугаю, отполз от него и обессиленно сел на пол на небольшом расстоянии. Бабушка бросилась к ребёнку. Завернула его в одеяло, села с ним на кровать и стала укачивать, что-то нашёптывая. — Да, не зря тебя Валентина одного не хотела пускать, — проговорил я. Герман зыркнул на меня возмущенным взглядом, но говорить ничего не стал. Не до этого ему было, видимо. Да и что по существу он мог возразить. Зашевелился отчим. Герман поднялся, тяжёло дыша, и подошёл к нему. — Что, козёл, на девочек молоденьких потянуло? — сказал он и врезал ему ногой в бедро. Бугай уже пришёл в себя. Снёс удар молча, только сплюнул на пол, презрительно глядя Герману в глаза. И что дальше? Какие у нас есть на эту сволочь методы воздействия? Размышляя, я рассматривал на стенах старые фотографии. Многие были похожи на Германа и Эмму. Вдруг до меня дошло. — Послушай, — обратился я к Герману, — а дом-то этот Либкиндов? — Да, стариков моих дом, — ответил Герман. — А где они? — спросил я. — Умерли уже. — И чей сейчас дом? — Мой. И Эммы. — А мать её? — Мать с младшими детьми у своей матери прописана. — То есть, — продолжал докапываться я, — эта сволочь, — показал я на отчима, — в чужом доме на хозяйскую дочку нацелился? Несовершеннолетнюю, на минуточку. — Слышь, соплежуй, рот закрой, — цыкнул на меня бугай. — Козёл! — Герман опять пнул бугая. — Я тебе яйца оторву, в рот тебе затолкаю и прожевать заставлю! Лицо у Германа и так было красным, а тут побагровело. Я испугался, как бы у него инсульт не случился. — В общем так. — вступила в разговор бабушка. — Я не знала всех подробностей, кто тут прописан, кто не прописан. Но, в свете вновь открывшихся обстоятельств, будет так. Ты, — обратилась она к бугаю, — убираешься отсюда прямо сейчас. Если твоя идиотка Ленка захочет жить с тобой, пусть катится за тобой на все четыре стороны. Здесь остаётся Эмма и те, кого она сама захочет видеть в своём доме. — Она несовершеннолетняя, — с издёвкой в голосе ухмыляясь пробасил бугай. — Она не может жить одна, без матери. — Но мать ведь, и родительских прав лишить можно, — жёстко ответила бабуля. — И посадить можно за соучастие в попытке изнасилования собственной дочери. Уверена, твоим сыновьям без вас обоих, убогих мерзавцев, будет лучше. В голосе бабули слышалась сталь. Сейчас, глядя на нее, было понятно, что не просто так она депутат. Характер железный. — Я в любой момент готов Эмму удочерить, — заявил Герман. — А моих что, вы готовы без матери оставить? — ехидно спросил бугай. — В детский дом их? — Вспомнил о детях! Мерзавец! — спокойным и при этом полным ярости голосом произнесла бабушка. — А когда Ленку беременную бил, о ребёнке думал? А мальчишка из-за тебя инвалид с рождения! Тварь! Я бы тебя ещё тогда посадила, если б не твоя жена-идиотка! Уговорила меня не сажать тебя. Вот кого-кого, а её совсем не жалко. Даже посадить. Вместо того, чтобы дочь защитить от своего похотливого кабана, она её же обвиняет, что сама виновата! Ничего себе у них тут Санта-Барбара. Но что правда, то правда: не повезло Эмме с матерью. Мозгов там меньше, чем у курицы. Вместо того, чтоб посадить этого урода и на алименты повышенные его поставить, в том числе и на своё содержание, за ребёнком-инвалидом кто-то же должен ухаживать, она его отмазала и огребает теперь и сама, и дети. Ну не дура? — Слышь, чайка вологодская! — забасил бугай на бабулю. — Я тут причём? Она сама больного ребёнка родила. — Сама? — агрессивно спросила его бабушка. — Она из-за твоих побоев его намного раньше срока родила! Мальчишка слышит плохо, видит плохо. И ещё неизвестно, потянет ли школу! Это ты, скотина, виноват! — Ничего себе, удружил батя родному сыну, — сказал я, обращаясь к отчиму. — Хороший ты отец. И муж, смотрю, замечательный. А отчим-то какой любящий. Давай, собирайся и вали отсюда, чтоб тебя никто и никогда в этом городе больше не видел. А то и правда посадят. А знаешь, что на зоне с такими любителями молоденьких девочек делают? Не надо объяснять? — Опять ты, молокосос, пасть раскрываешь, когда не просят, — наехал на меня бугай, — помалкавай, когда взрослый разговаривают. Что-то ты себе много позволяешь. Может, ты плохо воспитан, — заржал он, довольный своей шуткой и взглянул с издевкой на бабулю. В хате повисла тишина. Бабушка встала. На ее лице читалась решимость, было понятно, что для себя она уже все по этой ситуации поняла и готова действовать. — Я мальчонку к нам пока заберу. Заявление Эммы отдам соседу милиционеру на хранение. Срок исковой давности пятнадцать лет. Вот, как минимум пятнадцать лет чтоб я тебя рядом с Эммой не видела. Бабушка с завёрнутым в одеяло малышом подошла к отчиму. — Ты понял? — спросила она его. И обращаясь к Герману сказала: — Ты хозяин этого дома. Проследи, чтобы он убрался отсюда. Ключи забери. Будет выпендриваться, вызывай милицию. Бабушка ушла с ребёнком на руках. Мы остались втроём. — Вставай, собирайся, — сказал Герман отчиму. — Всё. Доигрался. Полчаса тебе на сборы. Тот встал. Герман развязал ему руки. — Что, думаете, наказали меня? — ухмыляясь, спросил он, потирая затёкшие руки. — Да мне только лучше будет. Баба с возу — кобыле легче. Вот, пусть и живут на свою пенсию. — Какую пенсию? — не понял я. — У Эммы с матерью пенсия по потере кормильца после гибели брата моего, — пояснил Герман и обращаясь к отчиму сказал: — Если честно, мне абсолютно наплевать, на что будет жить твоя баба с твоими детьми. А нашу Эмму я и сам выращу. Тем более, она уже взрослая, через пару лет школу закончит, работать пойдёт. Так что, давай выметайся. — Думаешь, племяшка тебе спасибо скажет, что ты её мать и братьев без денег на жизнь оставил? — ехидно спросил Германа отчим одеваясь. — Думаю, что Ленка твоя хоть и дура, а на алименты подать на тебя догадается, — ответил ему Герман.