Глава 23 Проводила друга до передней, Постояла в золотой пыли. С колоколенки соседней Звуки важные текли. Брошена! Придуманное слово, — Разве я цветок или письмо? А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо. А. Ахматова, 1913 Марина Александровна Богданова Вернувшись на кухню, я достаю из холодильника початую бутылку водки, наполняю стопку и выпиваю махом. Дыхание перехватывает, и я прикрываю рот тыльной стороной ладони, не выпустив рюмку из пальцев. Дожила, Марина…, водка и без закуски. Да и хрен сверху на закуску. Мирка валерьянку хлещет, а я привычная вот так, по старинке. Один стопарик опрокинешь, и не нужна никакая валерьянка. Спрятав бутылку обратно в холодильник, сполоснув рюмку в раковине, я опускаюсь на тот самый стул, на котором совсем недавно сидел Савелий. И только сейчас даю волю слезам. Оплакивая, сама не знаю что. Но уж точно не козла-бывшего-шефа с его поехавшей крышей и замашками пещерного человека. На самом деле мне глубоко плевать на него, подумаешь облапил, сколько таких у меня было, со счёта сбиться можно. То в ночном клубе припрут к стене, то на улице машина полная козлиных придурков остановится. Я уже давно перестала обращать внимание на отмороженных идиотов. Просто нужно переварить очередную оплеуху от жизни. И с чего я когда-то польстилась на женатика? Думала: переспали, забыли и нет никаких проблем. У него же как-никак обязательства перед женой и детьми. Раз он женился и прожил с ней много лет, значит между ними должны наличествовать общие интересы, остатки былых чувств или на худой конец элементарное уважение к матери его детей. Но я снова ошиблась. С кольцом мужик или без кольца — не имеет никакого значения. Никем неуважаемый символ давно не является гарантией того, что мужчина не поведёт себя в отношении женщины, как последний скот. Хотя я тоже здорово маху дала. Горько смеюсь над собственной недальновидностью и вслед мчащих без остановки мыслей. Если мужчина будучи в браке позволяет себе «ходить налево», то о каком уважении к женщинам с его стороны можно говорить. Он попросту не знает, что это такое. Что ты удумала, Маринка? Не знаю, сама не знаю. Но всем нутром чую — Савелий ушёл навсегда. Душа воет, царапает горло изнутри. Я распахиваю халат, потому что нечем дышать, и растираю шею. Почему, из-за чего Загороднев пришёл к выводу, что я параллельно спала с бывшим? Что я такого сказала или сделала? Неужели сама дала повод думать, будто способна на гнусную мерзость? Напротив, мне казалось, что я слишком сильно выражала свою заинтересованность в нём. И частенько приходилось осаживать себя, чтобы не бросаться Савке на шею наподобие оголодавшей самки. Несмотря на мой темперамент, он никогда не выглядел недовольным и не демонстрировал, что ему неприятно моё бурное проявление чувств. И чем острее я реагировала на встречи, тем неудержимей становился Савелий в ответ. Стоило прильнуть к нему покрепче, и он набрасывался на меня с порога, особенно если мы встречались после нескольких дней разлуки. Но за последнее время я не могла припомнить, чтобы мы не виделись дольше двух-трёх дней. Подумаешь, он не признавался мне в любви и не торопился знакомить с родителями. Так я тоже не спешила. Это же не главное, нам ведь нравилось общество друг друга. Не было упрёков, выяснения отношений, ссор и ругани, но было много страсти, взаимного притяжения и даже прогулки по улицам ночного города присутствовали. И чтобы взять да разрушить без веской причины, поверить не мне, а какому-то козлу с волосатыми яйцами. Не понимаю… я не заслуживаю толики доверия? Или то, что я безотказно раздвигала перед ним ноги автоматически поставило на мне клеймо легкомысленной девицы? Что предпринять? Может дать остыть нам обоим. Вдруг через несколько дней мы оба посмотрим на сегодняшнюю размолвку под иным углом? Под каким углом, Марина? Он уже ушёл! Неужели ты думаешь, что, свинтив сегодня в закат, через несколько дней он, как ни в чём не бывало, вернётся обратно и скажет: «Привет любимая. Я соскучился». — Он мужик, значит рубить будет с плеча! Если ушёл, то обратно не вернётся! — вопит моя чуйка во всю глотку, и я полностью с ней соглашаюсь. Потому что стоило Саве уйти, я без слов ощутила пустоту и накрывший туман одиночества. Плотный, без единого просвета, в таком не найдёшь дорогу домой. Я резко подрываюсь со стула и мчусь в спальню. Переодеваюсь, набрав скорость торпеды, засовывая поочерёдно ноги в штанины спортивных брюк, путаясь в них, спотыкаясь. Окончательно переплетя штаны и ноги, не понимая кто из них где, падаю с высоты своего роста на попу, но не чувствую боли. Подумаешь, синяком больше, синяком меньше, какая теперь разница. Мозги наконец подкидывают мысль, что лучше сесть на кровать и спокойно одеться. Но моё спокойствие сегодня валяется где-то в глубоком обмороке, а реанимировать некогда. Заказав такси, я через каких-то пять минут выбегаю из подъезда. Город закутывается в ночное покрывало с яркими пятнышками далёких звёзд. Мне приходится откинуть голову назад, чтобы лучше рассмотреть чёрное небесное полотно. Крошечных блестяшек так много, они прижаты тесно друг к другу, но на самом деле их разделяют триллионы километров. Даже двигаясь со скоростью света, чтобы долететь с одной звезды до другой понадобится не один световой год. Именно так я себя ощущаю. Сава ушёл несколько часов назад, а между нами разверзлась бездна вечности, и как её преодолеть понимания нет. Человечество изобретает реактивные двигатели, но не приблизилось к решению простого уравнения с двумя неизвестными — как правильно сложить М и Ж, чтобы получить не позу из «Камасутры». Через полчаса я стою у знакомого подъезда и настырно звоню в домофон. Воспользоваться мобильником не рискую. Какой с него прок? Сава может сбросить звонок, а после занести меня в чёрный список. Глаза в глаза соврать труднее. Минут десять прошло, прежде чем раздаётся хриплый, севший голос: — Кто? — Сава, это я. Открой пожалуйста, — тишина в ответ заставляет ёжиться, — пожалуйста, на улице прохладно, — жалуюсь тонким голоском, зато вход в подъезд моментально отворяется. Дверь в квартиру приоткрыта специально для меня. Я решительно прохожу внутрь, но не двигаюсь дальше коридора. Сава стоит здесь же, подпирая спиной стену, руки скрещены под грудью, взъерошенный, из одежды только боксёры. Похоже он не собирается облегчить мне задачу. Против воли оглядываю жадным взглядом поджарую фигуру. Губы в миг пересохли, а глаза не стесняясь шарят по обнажённому торсу, который я вижу чуть ли не каждый день, но всё равно успеваю соскучиться. Нестерпимо хочется прижать ладони к его груди, почувствовать твёрдость. Впитать жар горячего тела, которое кажется на пару градусов горячее, чем моё собственное. Почему я до сих пор одета, а не вишу на нем обнажённой обезьянкой, обнимая ногами и хватаясь за крепкие плечи. — Что ты хотела, Марин? Уже поздно. Завтра нам на работу… Ну мне точно на работу. Пройти в гостиную или хотя бы на кухню он не предлагает, и это впервые. Что ж, вот тебе, Марина, первое доказательство. — Ты ушёл, — мой голос обвиняет. Хоть я усердно сопротивляюсь клокочущим во мне эмоциям. — А мы не можем отложить беседу на более подходящее время? — На какое? Когда я позвоню тебе, а механический голос ответит, что абонент временно недоступен? — Не драматизируй. — Сава отворачивается в сторону, всем своим видом давая понять, что к разговорам не расположен. Будто я не понимаю очевидного. С той минуты, когда он ушёл, я уже знала, что мои попытки ни к чему не приведут. Но что мне делать? Отпустить? Смириться? — По-моему, не я, а ты драматизируешь. В чём моя вина? Если уж на то пошло, это меня пытались изнасиловать сегодня, а не тебя. Но извиняться приходится мне. И я никак не могу понять, за что, собственно, мне просить прощения. Жду, когда ты соизволишь мне объяснить, что не так. — Слушай, не надо передо мной извиняться. Я ничего не требую от тебя. И ни в чём не обвиняю. — Так потребуй, Сава! Но не уходи с таким видом, словно ты уже попрощался. И не смей оставлять меня в неведении. Просто объясни, что не так? Он наконец отлипает от стены, опускает руки вниз, сжимая кулаки, и режет злобным, непримиримым взглядом. — А что так, по-твоему? Я не лез к тебе в душу с расспросами о прошлом, надеясь, что ты достаточно взрослая женщина, чтобы самостоятельно разобраться с ним. Но как выяснилось ты не собиралась ничего менять. Я помню, как ты мне жаловалась, что расставание с бывшим шефом оказалось сложным. И сейчас выясняется, что всё это время вы довольно мирно существовали на одной территории. Я признаю, что сам сглупил — не расспрашивал о твоей работе, не озадачился вопросом: по какой причине ты не увольняешься и не ищешь новое место. Наверно мы слишком мало разговаривали и не интересовались жизнью друг друга. Пошли на поводу у страсти. Признаю — за мной косяк. А теперь я должен поверить, что твоему бывшему, с которым ты виделась каждый день, ни с того ни с сего вдруг сорвало крышу и он решил поиметь тебя по старой памяти? Знаешь, как это выглядит со стороны? Будто вы и не расставались вовсе. Или же синяки и засосы появились бы ещё год назад. Твой рассказ больше похож на больную фантазию. Я не знаю, что между вами произошло, из-за чего вы вдруг разругались. Но, по правде, и знать не хочу. Мне нет никакого дела до твоих бывших или будущих. Ты можешь сколько угодно выяснять с ним отношения, это ваше личное дело. Но делать из меня рогоносца я не позволю. Даже тебе. Даже при всём твоём старании в постели. У тебя не золотая щель, Мариша, чтобы я делился тобой с кем-то ещё. — Сава…, — задыхаюсь от обвинений и грязи. — Я! Я тебе говорю, что не спала ни с кем кроме тебя. — Слёзы струятся без предупреждения, пытаясь смыть обидное унижение от того, к кому привязана всем сердцем, — неужели моих слов недостаточно? Я хоть раз обманывала тебя прежде, чтобы ты сейчас легко обвинял меня во лжи? — Марина! У тебя на груди засос! Не синяк от пальцев или упаси бог от кулаков. Ты не избита, не изнасилована. Что прикажешь мне думать? Я прекрасно понимаю, что мужик, захотевший недоступного, не станет оставлять засосы. Он думает лишь об одном, как бы поскорее вставить и получить своё. Ему не будет никакого дела до твоих ощущений или удобства. Он просто схватит и сделает то, чего жаждет больше всего. Поэтому тратить время на поцелуи ни один насильник не будет. Да ему подобное просто в голову не придёт. Вот так мужчина в один миг совершает подмен понятий и без угрызений совести, на полном серьёзе меняет местами жертву и подонка. Чёртов засос, чёртов абсурд: надо было снять трусы и отдаться добровольно взбесившемуся шефу, тогда Сава не увидел бы следов, а мне не пришлось доказывать, что я — не верблюд. Странно, он отказывается верить правде, но мне не составило бы труда обмануть его изменой. Одним поступком я бы осчастливила двух мужиков-козлов и предала себя. Почему мы всегда верим только в то, во что хотим? Потому что мир жесток, и хочется укрыться с головой в уютном, лживом коконе. Я знаю, что проиграла, чтобы я ни сказала, как бы ни оправдывалась, он мне не поверит. Он сделал вывод, принял на его основании решение и теперь просто зачитывает мне приговор. Нам обоим, если я для него хоть что-то значила. Ноги не держат. Прислоняюсь, как Сава недавно, спиной к стене и сползаю вниз. Плюхаясь попой на холодную напольную плитку. Мысли застывают, превращаясь в вязкую густую массу. Мне больше нечего ему сказать, а он не хочет ничего слышать. Это конец. Я понимаю. Но как встать и уйти? Просто уйти не оборачиваясь? Оставить важные отношения позади. Просто сказать «прощай» тому, без кого не представляю, как проснуться завтра. Я не понимаю, почему сейчас тону в безысходности, а когда проснулась утром — ничто не предвещало беды. Слёзы текут без остановки, но вряд ли они способны облегчить душевную боль. — Марин, давай без сцен. Время уже позднее. Мы можем встретиться на днях и обсудить ещё раз, хотя я не вижу смысла перетирать одно и то же. — Какие сцены, Сава? Я в ужасе от того, что оказывается столько времени встречалась с мужиком, который видел во мне лишь девку для утех. — Я этого не говорил. — Именно это ты сказал, потому что моё слово для тебя пустое место. И как ты говоришь, моя щель ничем не отличается от миллионов таких же. Так зачем напрягаться, верно? Уйдёт одна, её место займут другие. Я всё понимаю. Просто не ожидала от тебя, — мой невольно брошенный взгляд снизу вверх добавляет в его костёр углей и я наблюдаю сокращение мышц под кожей. — Я тоже не ожидал чем закончится сегодняшний день, — раздражаясь, он бросает в мою сторону очередной упрёк. Моя обида резко вскипает, подогреваемая незаслуженными обвинениями. И я срываюсь; в голове только визг покрышек на поворотах и отказавших тормозов. — А знаешь милый, твой член тоже не золотой! Если ты веришь козлиному ироду, посмевшему поднять на меня руку, то чем ты отличаешься от него? А, Сава, чем?! Даже хорошо, что я выяснила всё сейчас, а не на больничной койке после твоего недоверия. Все вы ироды одинаковые. Хрен редьки не слаще. И ни один мужик не нужен, кроме вашего безмозглого стручка между ног, который, кстати, можно с успехом заменить вибратором. — Ну так и замени! Что-то раньше ты на коленях ползала, лишь бы я выдрал тебя во всех позах и до сорванного от криков голоса. Что же ты раньше не предпочитала вибратор, Марин? Постой. Не говори. Я знаю почему. Ты же как мартовская кошка, вечно озабоченная, вечно неудовлетворённая! Тебя хрен обслужишь. С меня семь потов сходило, прежде чем ты затихала. Ничего удивительного что ты и на меня залазила, и на своего шефа, и дома небось развлекалась с игрушками на полную. За сто лет влагалище на миллиметр стирается, не так ли? — Да пошёл ты! — я уже давно на ногах, стойко держу удар, и запоминаю каждое брошенное им слово, пропуская свои сквозь сито. Потому что все мои слова преследует единственную цель — ранить его так же сильно, как он меня. И я ни капли не сомневаюсь, что он говорит от чистого сердца. Сава смотрит на меня, гневно раздувая ноздри, шея напряжена, пальцы снова сжаты в кулаки, даже его обнажённый торс уже не впечатляет, а пугает. Если мне прилетит кулаком в висок… не уверена, что переживу. Утираю влагу под носом. Слёзы вытирать бессмысленно, их не остановить. — Мне жаль, что я ошиблась в тебе, Сава, — выплёвываю последнюю горечь и ухожу. А в подъезде слышу раскатистое эхо: — Это мне жаль, что я доверился шлюхе! Вот кто ты для него, Маринка. Всегда знала, что мужики думают о нас именно так, и лишь по этой причине зарекалась влюбляться, чтобы вновь не оказаться в роли использованной половой тряпки. Но… а-ха-ха, истерический гогот прорывается между всхлипами, я вновь наступаю на те же грабли, что когда-то с подонком Самохиным. Хотя в этот раз мне несказанно везёт: «Спасибо, Савелий, и низкий поклон, что не отправил меня на больничную койку». ***** Мирослава Андреевна Подольская Ночную тишину нарушил телефонный звонок. Спросонья пошарила рукой по кровати, но телефон куда-то запропастился. Громкий звук издевался над барабанными перепонками, и чтобы его прекратить, мне пришлось открыть глаза. Теперь мучились глаза из-за яркого свечения дисплея, но зато через секунду я выдохнула сдавленное «алло». А там оглушительный женский рёв. Я моментально подскочила, протирая свободной рукой глаза: — Марина, ты? В ответ лишь усиленный вой и ничего вразумительного. — Хватит реветь. Просто скажи: вызвать скорую, полицию, МЧС? — Н-не н-надо ни-ко-го вызы-вать. Я смогла убедиться, что звонила она, но главное — подруга способна складывать слова в предложения пусть с заиканием. — Маринка, прекращай реветь. Я одеваюсь и еду к тебе. — Удерживая трубку плечом, я одновременно копалась в вещах. — Не нужно… Мир… Можно я сама приеду? Я жду такси… Не хочется ехать домой.