— Зачем спрашиваешь, просто приезжай. «Как будто я не знала, что её “не хочется ехать домой” на самом деле означало — не хочу оставаться одна». Понимая, что случилось что-то плохое, я собиралась как можно скорее. В коридоре сдёрнула куртку с крючка, порвав петельку, кроссовки обула на босу ногу, чтобы через непродолжительное время выхаживать взад и вперёд недалеко от подъезда, изредка доставая из кармана телефон и отсчитывая прошедшие минуты после звонка. Свежий ночной воздух заставлял ёжиться. Весна вступила в свои календарные права, оставив морозную, снежную зиму позади, но ветер дул совсем не весенний. Холодные порывы пробирали насквозь. Жаль, я не спросила откуда она ехала. Первый час ночи. Дневное проклятие — автомобильные пробки — отступало в тёмное время суток, поэтому я надеялась, что время ожидания не растянется в бесконечность. Какой бы адрес ни выступил точкой отправления, это вряд ли городская окраина. Марина ехала либо из дома, что маловероятно, в коротком разговоре ею были упомянуты два пункта назначения — мой домашний адрес или её. Значит единственным правдоподобным вариантом оставалась квартира Савелия. По идее пятнадцати минут вполне достаточно. Но что такого могло произойти между Савелием и Маринкой, чтобы она рыдала так, будто они расстались. Все вместе мы виделись меньше недели назад, и они выглядели счастливой парой, довольной жизнью и друг другом. Ожидание давалось с трудом, я без остановки массировала одной кистью пальцы другой, затем меняла руки, иногда переплетая пальцы между собой. Напряжение било по нервам. Я принудительно гнала от себя самую страшную картину того, что Савелий вдруг превратился в бесноватого Маринкиного бывшего парня и причинил ей физический вред. От жутких мыслей кровь застывала в венах без помощи ледяного ветра. Когда ярко блеснули фары, заворачивающего к моему дому автомобиля, то облегчённый стон вырвался из меня против воли. Через минуту я обнимала всхлипывающую подругу, а вскоре мы сидели на кухне друг напротив друга. Марина пила горячий чай и грызла овсяное печенье, а я разглядывала её покрасневшее грустное лицо, искренне радуясь тому, что она цела и невредима физически, не считая душевных ран. — Что ты в них добавляешь? Никогда не ела такие вкусные. — Она перестала плакать, но прятала от меня взгляд. — Так уж и никогда, — словила её на вранье, — тёти Маши рецепт, лгунишка. — Точно. Когда чай был разлит по второму кругу, я решилась: — Расскажешь, что случилось? — Уволилась, — тяжёлый вздох через паузу…, — помимо остального. — Та-ак. Уволилась — это неожиданно, но поправимо. Твой шеф... — Мой бывший шеф нагадил так, что вовек не отмоюсь. Желудок сжался, и я незаметно для подруги глубоко дышала, прогоняя тошноту: — Он повесил на тебя неустойку? И много ты ему должна? — Ой, Мир, не городи чепуху. Какая ещё неустойка. Он просто хотел меня изнасиловать, — Марина произнесла роковую фразу настолько беспечным голосом, словно мы до сих пор обсуждали ингредиенты печенья по рецепту тёти Маши, а я едва не грохнулась со стула. Пока я стращалась финансовой стороной проблемы, всё оказалось гораздо прозаичнее и вместе с тем гаже. — Он…, ему удалось? — по-моему мне срочно понадобился алкоголь. И подруге не чай с печеньями стоило предлагать. — Нет. Но я рассталась с Савелием, потому что он решил, будто мы с шефом до сих пор любовники. А если уж до конца откровенничать, то не я с ним рассталась, а он меня бросил. — Вот козёл!.. Я выпью рюмку-другую. А ты? — Водку или что есть из крепкого, но только не вино. Глава 24 У меня есть улыбка одна: Так, движенье чуть видное губ. Для тебя я её берегу — Ведь она мне любовью дана. Все равно, что ты наглый и злой, Все равно, что ты любишь других. Предо мной золотой аналой, И со мной сероглазый жених. А. Ахматова, 1913 Мирослава Андреевна Подольская. До открытия Центра одна неделя. — А я говорю открытие надо назначать на субботу, — упорствовал Стасик, сидя в гостиной у Загороднева-старшего. — Да какая разница, суббота, пятница, хоть понедельник делайте. Кому надо придут, кому не надо — там нечего делать. — Савелий по-хозяйски развалился в кресле. — А кому, по-твоему, надо? Мэру и его прихлебателям? Или может родителям, которым небезразличен досуг их детей. Родители, между прочим, заняты на работе с понедельника по пятницу, их отпрыски в это же время в детских садах и школах, — я вставила собственное категоричное мнение, на этот раз солидарное со Стасом. — Делайте что хотите, мне без разницы, — безразлично отмахнулся Загороднев-младший. — Какие вопросы остались не решёнными? — Таблички до сих пор нет, Петя, — нажаловался Стас. Парадная вывеска — моя острая головная боль. Первый вариант, который доставили несколько дней назад вызвал сначала недоумение, затем неверие, а после я орала в трубку на директора рекламного агентства, не стесняясь в выражениях, и весьма красноречиво донесла до растяпы всё, что я думала, чувствовала и что планировала сделать с ним самим и его агентством, если он не исправит допущенную орфографическую ошибку в названии в самые кратчайшие сроки. — Мира? — Знаю. Всё знаю. В крайнем случае самостоятельно разрисую плакат гуашью, — я, разумеется, утрировала, но не исключала такого исхода. — Может их навестить? — Сава показательно размял кулаки, похрустев костяшками пальцев, из-за чего я невольно скривилась. — Навести спортзал, а лучше психиатра. — Мира! —Загороднев-старший бесстрашно встревал между нас. А что Мира? После того, как он обошёлся с Мариной, я с трудом его выносила. Козёл. — Табличка будет. К середине недели — кровь из носу, — отчиталась за свою зону ответственности. — Надеюсь без ошибок на этот раз? — Я тоже надеюсь, Петь. Их руководитель клялся и божился, что перепроверил всё сам, лично. — А мне больше нравилось название «Ангелы Миры». — А мне больше нравится, когда ты молчишь. — Мира! Чтобы не демонстрировать окружающим злобный оскал, отвернулась ото всех. Я прекрасно понимала, что вела себя глупо, но не могла остановиться. Савелий меня изрядно напрягал, если не сказать бесил. Я так не возмущалась даже во время развода с Бывшим. Ситуация с Мариной задевала много больше, чем своя собственная когда-то, и терпеть наглую холёную морду Загороднева-младшего с каждым днём становилось сложнее. «Продержись последнюю неделю, Мирка, а после у него не будет причин мозолить тебе глаза». Самовнушение работало плохо. — Я смотрю между вами мир да согласие, — вставил саркастичное замечание наблюдательный Стасик. — А ты не лезь куда не просят. — Сава срывал злость на ком угодно, но не на мне. Я же действовала с точностью наоборот. Он проштрафился — ему отвечать. Посторонние ведь не виноваты в его подлом характере. — Ребят, давайте оставлять эмоции дома. Мира, тебя касается в первую очередь. — А чтобы не приходилось терпеть женские эмоции, всего-то-навсего нужно не быть козлом, Петя. Не думаю, что задача невыполнима. Пётр лишь протяжно вздохнул и предложил компромисс: — Кто будет кофе? — Я, — одновременно оживились «козёл» и Стасик. — Мира, ты будешь? — Показная учтивость Петра меня тоже раздражала. Качнула головой в ответ, я и без кофеина чувствовала себя заведённой. Гостеприимный хозяин вышел на кухню. — До открытия осталось совсем немного времени, может объявим перемирие? — Савелий выбросил белый флаг. Мой ответный взгляд на него из категории: «Совершенно не понимаю, о чём ты говоришь». — Пожалуйста, Мира! — Ну конечно, когда ему выгодно, он умел быть настойчивым. Странно, что Марину его настойчивость обошла стороной. — Помогу Пете, — Стасик не выдержал наших переглядываний и возрастающего напряжения. — В конце концов, смешивать личное и служебное не позволительно, — его голос звенел с трудом сдерживаемым возмущением. — Быть козлом на мой взгляд гораздо непозволительнее. — Я имею право на свою точку зрения, — он подался вперёд, буравя настойчивым взглядом. — На здоровье! — я всплеснула руками, наигранно округляя глаза, — имей сколько угодно и кого угодно. Я разве вмешиваюсь?