– А почему взялись за нее? – Просто под руку попалась. Там, в управлении шахты, где я работаю. И услышал негромкий смех. – Таласса, таласса… Это хорошая история – десять тысяч греческих наемников, окруженных неприятелем, ищут море, чтобы вернуться домой. – До этой главы я еще не добрался. – Доберетесь. Рано или поздно мы все там будем. По взаимному молчаливому согласию они решили прогуляться: отошли от отеля и двинулись по улице, ведущей к таможне. Когда проходили мимо костров, на их лица ложились красноватые отблески пламени. Мужчины и женщины, сидевшие вокруг, поднимали головы, провожали их любопытными взглядами. – История человечества изобилует подобными потрясениями, – говорила Диана. – Французская революция, американская Война за независимость, Парижская коммуна, политические бури в Европе… Героические трагедии, которые неизменно оканчивались нелепыми водевилями, а победителями неизменно выходили люди одного сорта. Мало кому удавалось остаться революционером, придя к власти. – Может быть, здесь получится иначе, – возразил Мартин. – Мадеро вроде бы порядочный человек. Но Мексика… Он осекся в сомнении, и Диана подхватила: – Но Мексика, хотите вы сказать, – страна, где слишком вопиющее неравенство и сотнями лет живут впроголодь, а значит, здесь доминирует отчаяние? – Трудно заставить этих людей смириться и безропотно жить по-прежнему, – как о чем-то вполне очевидном сказал Мартин. Американка снова рассмеялась. На этот раз громче. И язвительней. – Да уж не поборник ли вы социалистических идей? – Нет-нет, – поспешил ответить Мартин. – Я принадлежу к той среде, где социализм не приемлют. – Из тех, кто сверху, как говорят здесь? – Да нет, скорее из тех, кто посередке, но поднялся снизу. – Вот как… Откуда же взялась в таком случае ваша убежденность? – Сам не знаю. Но во всяком случае, это новая, недавняя вера. Раньше я так не думал. Он замолчал, добросовестно припоминая. Сосредоточился и наконец прибавил с простодушной категоричностью: – Нет. – Вы о чем? – О том, что нельзя ни во что не верить… Я уважаю этих людей. И мне хорошо среди них. – И вы превратились в чистого практика революции? – Диану, судя по всему, забавлял этот разговор. – В человека инстинктов и действия, как Логан? Сравнение не понравилось Мартину. – Да нет, пожалуй, – сказал он с неожиданной холодностью. – Я далек от такого. Я влюбился в эту революцию и ее людей – а это нечто совсем иное. – Влюбились? Мартин снова подумал. – Мне так кажется. Снова послышался приглушенный смешок. Диана Палмер бросила на землю окурок и раздавила его подошвой. – Ну и ну… – В голосе ее звучала насмешка. – А ведь всего несколько дней назад вы еще работали на своей шахте… Вы настолько влюбчивы? От ближайшего костра их окликнули. Там, составив ружья и карабины в пирамиду, сидел Хеновево Гарса со своей Макловией Анхелес и еще несколько человек, мужчин и женщин. Они потеснились, освободив новоприбывшим место у огня. Кое-кто мастерил ручные гранаты, заполняя круглые шары от кроватей и трубки обрезками гвоздей, шурупами и порохом. Этому, ко всеобщему восторгу, их недавно научил Мартин. – Чего полуночничаешь, инженер? Тебе бы спать сейчас… Выходим рано, затемно. – Да, сейчас пойду спать. – Ты должен беречься. Ты нам нужен в полном порядке. – Мы верхом поедем?.. Я не очень-то держусь в седле. – Не беспокойся, у нас поезд есть – паровоз и два вагона с людьми и материалом. Мартин показал на Диану Палмер: – Сеньора вроде тоже с нами отправляется. По крайней мере, обращалась к начальству за разрешением… – Ну, разрешат – так на здоровье. Вы ужинали? Может, кофейку? Им протянули две выщербленные разномастные чашки. Мартин отпил из своей. Ароматный, крепкий кофе был обжигающе горяч. – Очень вкусно. – Это из лучших сортов, «Ла Негрита». Свежесмолотый. Моя Макловия разжилась в съестной лавке – она называется «У турка Хасана», ну, там, внизу. – А я думала, грабить запрещено, – сказала Диана. – Да разве ж это грабеж, сударыня моя? – Гарса улыбнулся, скрывая неловкость. – Революционерам, чтоб продолжать борьбу, тоже ведь есть-пить надо… И вот, примите в расчет, что сидим мы тут под открытым небом, а могли бы войти в дома да спать под крышей. Однако же мы уважаем закон. Разве не так? Диана взглянула в непроницаемое лицо сольдадеры. – У вас так много женщин… Они тоже воюют? – Скорее да, чем нет. Если подопрет – воюют, куда денешься… Тем более, что многие умеют дырявить не хуже любой другой христианской души. Но сейчас в этом надобности нет. Сейчас этим занимаемся мы. Макловия бесстрастно, словно речь шла не о ней, а о чем-то постороннем, собрала опустевшие чашки, налила в них кофе и передала их другим сидящим вокруг костра. Мартин заметил, что она сняла патронташи, прежде крест-накрест пересекавшие грудь ее белой и грязной блузы, но оставила кобуру на поясе. Пламя освещало ее твердое плоское лицо типичной северянки, толстую, смазанную жиром косу за спиной. – Жизнь у них и так не сахар, не верьте тем, кто говорит иначе, – продолжал Гарса. – Им ведь надо и о еде позаботиться, и постирать-зашить, и таскать на горбу боеприпас и оружие, да мало ли чего еще… А многие и детишек за спиной носят… Навьючены иной раз, как мулы. – И они при вас постоянно? – Ну а как же? Кто ж обиходит человека лучше его законной? И счастье, что они есть у нас: повезло нам, можно сказать. Вы бы видели, как шли они сегодня за нами, когда в город входили, – с карабинами, кое-кто с пистолетами, и зыркают во все стороны: чего бы еще в торбы свои напихать. Им поперек дороги не становись – мать родную пришибут! Майор обнял Макловию за плечи, нежно привлек к себе. Она осталась безучастна к этой ласке и продолжала следить за котелком на огне. – А за федералами на войну тоже следуют женщины? – спросил Мартин. – Да, и в немалом числе, но между вчера и сегодня, когда мы им накостыляли, не одна и не четыре остались вдовами… Теперь они тут, в нашем лагере, высматривают себе новых дружков. Ищут, кто бы их пригрел и оборонил. – Неужели они так легко переходят на другую сторону? – удивилась Диана. – Нет у них никакой стороны, сударыня моя. Мужчина есть мужчина, федерал он или наш, за революцию который. Однако с нами лучше, чем с ними. – Гарса потрепал Макловию по спине. – Так я говорю, моя ж ты королева? Макловия Анхелес, на вкус Мартина, в королевы не годилась. И американка, судя по выражению ее лица, склонялась к тому же мнению. – И ей тоже все равно, на чьей стороне быть? – спросила она. – Ай, какая ж вы! Нет, моя чернушка из другого теста. У нее основания есть. – А можно ли узнать, какие именно? – Расскажи ей, Макловия. Не стесняйся. Сольдадера подняла на Мартина большие темные глаза. Потом без большой охоты перевела их на журналистку. Глядела с сомнением, опасливо прикидывая, сумеет ли эта чужестранка понять ее. – Я жила-поживала себе тихо-мирно в Касас-Грандес, – промолвила она наконец. – Пара коров, муж, двое детей… А однажды явились руралес правительственные. Голос у нее, снова убедился Мартин, низкий, почти по-мужски хрипловатый. Глотка надсажена спиртом, табачным дымом, а может быть, и давними рыданиями. И не исключено – криками ненависти. Макловия замолчала, собирая чашки. Составила их вместе и медленно вытерла руки о подол широкой длинной юбки. – А когда уехали, не было у меня уже ни мужа, ни детей, ни коров, ничего не было. Стало тихо. Хеновево Гарса кивнул. Согласно и горделиво. – Как познакомились, я помог ей отойти от всего этого. Я тогда воевал у Панчо Вильи и все искал того сержанта, который это сделал… Эпигменио Фуэнте тварь эту звали. И вот как-то вечером, быстро и тихо, накрыли мы его у дверей заведения и повели прогуляться. – И она была при этом? – спросила Диана.