Он вздрогнул, представив это, и девушка, наверно, заметила, потому что взглянула на него по-иному – с новым, каким-то настойчивым интересом, от которого смягчились индейские черты прекрасного лица. Мартин, чтобы обрести самообладание, ухватил нить оборвавшегося было разговора. – Мне нравятся мексиканцы, – сказал он. – В них уживаются жестокость и нежность. Девушка в задумчивости то открывала, то закрывала свой веер. Она как будто слегка растерялась. – Подумать только… Никогда ни от кого не слышала такого определения… никто никогда не ставил два эти слова рядом. – Она взглянула на него почти враждебно. – У вас есть причины для такого суждения? – Да, кое-какие есть. Она взглянула недоверчиво и как будто собиралась сделать шаг назад. Но не отошла. Замерла, не сводя с него глаз. – Что именно вы видели на севере? – Она сделала знак капитану, который в сопровождении официанта возвращался к ним. – Мы с Чинто выросли вместе, и я знаю, что он, как у нас говорят, нитку не вдев, шить не станет… Он большой мастер делать намеки: понимай, мол, как знаешь… – Ничего особенного не видел, – снова ушел от прямого ответа Мартин. – Оказался там во время известных событий, вот и все. – И все? – Более или менее. – А что вы делаете в столице, если шахты, где вы работаете, – в штате Чиуауа? – Право, затрудняюсь ответить… Сам, в сущности, точно не знаю. – Вы останетесь здесь? – Вероятно. На какой-то срок. – Тогда, может быть, навестите нас? Мы принимаем по вторникам и четвергам. – Почту за честь… И отменное удовольствие. Хасинто Кордоба, который вместе с официантом был уже рядом, услышал последние слова, но от комментария воздержался. Взял с подноса два бокала шампанского и протянул Йунуэн и Мартину. – За нас троих! – наконец проговорил он. – И за Сьюдад-Хуарес. Спокойная и насмешливая улыбка, сопроводившая его тост, противоречила непроницаемо-серьезному выражению чуть сощуренных глаз. И Мартин, поднося ко рту бокал, удивленно спросил себя, возможно ли такое – чувствовать симпатию к человеку, который вот-вот станет твоим врагом? А сейчас он вспоминал все это, облокотившись о балконную решетку и глядя на спящий город. Небо было звездным, и четвертушка луны висела над оконечностью улицы, ближе к площади Сокало, где над плоскими крышами старинных колониальных зданий врезались в полутемное небо силуэты колоколен. Йунуэн Ларедо… Он несколько раз вслух произнес это имя, будто давая языку и нёбу сполна насладиться его вкусом. Какое сладостное, почти совершенное, полнозвучное, идеальное сочетание мексиканского и испанского! Мартин с наслаждением выговаривал его снова и снова, погружаясь в воспоминания о чертах индейского лица. О прозрачной чистоте самоцветных глаз. В эти ночные бессонные часы инженер понял, что влюблен искренне, определенно и окончательно. С этим трудно было спорить, потому что в таком возрасте еще можно мгновенно плениться, подпасть под очарование любви с первого взгляда – и до гробовой доски. И это внезапно меняло все представления о прошлом, настоящем и будущем. Подобное не было ему в новинку: он уже испытывал такое. Влюбляться – или думать, что влюбился, – Мартину приходилось и раньше. Детские игры, юношеские забавы укатали ему дорожку, а недавнее увлечение, хоть ныне и исчерпало себя, некогда все же приблизило его к постижению слова «любовь» со всеми ее последствиями и обязательствами. К каноническому союзу, где есть и приемлемое настоящее, и планы на будущее с соблюдением всех социальных требований и общепринятых норм, со взаимным уважением и с вошедшим в привычку терпением. Словом, со всем тем, что требуется от официального союза в Испании и в остальном цивилизованном мире. Однако время и расстояние разжижили, растворили клятвы, чувства, желания. И к счастью для Мартина – для его чистой совести и душевного покоя, – ждать надоело не ему, а его избраннице. Предъявив ему не слишком внятный ультиматум – он предпочел притвориться, что не понял его, – она стала писать ему все реже и реже, а потом и вовсе перестала. Все произошло само собой, безукоризненно корректно, без скандалов и резких слов. Разумный выход для тех, кто причисляет себя к культурным людям. Сейчас все было иначе. Этот взрыв чувств, это созерцание слепящего голубого взора, эта медная кожа и тонкие черты Йунуэн Ларедо сумели всколыхнуть ему душу с небывалой еще силой, взволновать, напрочь отбить сон и лишить покоя – и вот глубокой ночью он не спит, а смотрит на город. Но было нечто еще более волнующее, такое, что с поразительной естественностью переходило от преклонения перед красотой к жажде телесного обладания, и это произошло там, в «Доме с изразцами», когда он оказался рядом с ней, и какая-то горячая волна, будто электрический разряд, уничтожила расстояние между ними, внедрилась ему под кожу, проникла в кровь и заставила сердце забиться чаще. Это было, понял он, небывалое вожделение, где удивительно соединялись нежность и желание – безотлагательное стремление поклоняться этому женскому телу и обладать им. Слиться с ним, уничтожив несносный мир, который не только окружал их, но и становился между ними преградой. Мартин, человек рациональный и по природе своей, и в силу профессиональной привычки, пытался упорядочить весь этот хаос, творившийся у него в голове, покуда разглядывал балконы и пустынные улицы, освещенные ущербной луной. Разумеется, у него уже были женщины. Как и другие юноши его возраста и положения, он в компании сокурсников по Школе горных инженеров несколько раз бывал в публичных домах, а в начале своей работы в концерне «Фигероа» посетил Париж, где обрел возможность ознакомиться с заведениями на площади Пигаль. И стало быть, имел элементарное представление о физической стороне любви, ни в малейшей степени не затрагивавшей сферу чувств. Но если раньше ему казалось, что одно с другим несовместимо, то за последние несколько часов все смешалось и перепуталось, вселяя непривычное беспокойство. До сих пор лишь однажды испытал он нечто подобное, и от этого воспоминания только нарастала его душевная сумятица и мучил стыд за то, что посмел сравнивать то и это. «То» проходило по категории продажной любви и случилось в Париже, когда молоденькая проститутка поднялась с кровати и, прежде чем одеться, подошла к зеркалу, вписавшись в прямоугольник света, лившегося из окна. Мартин, который еще дремал в постели, видел и со спины, и спереди, в зеркале, ее нежную и чувственную наготу, подчеркнутую собранными на затылке волосами и черными чулками, доходившими до верхней трети бедер, меж тем как девица кончиками пальцев скользила вдоль длинной изящной белой шеи, а потом протягивала руки вперед, будто потягиваясь и избавляясь и от следов шаблонного, привычного соития, и от мерзости жизни, которую вела. В этот миг Мартин подсознательно, но безошибочно почувствовал, что способен влюбиться в такую и что грань между плотским и идеальным может исчезнуть как по волшебству. И если возможно – не просто возможно, а и привычно – вожделение без любви, то возможна и любовь, которая заставляет плоть и чувство дополнять друг друга, сплавляет их воедино, открывает потаенную темную сторону некоторых мужчин и некоторых женщин. Переносит в неизведанные края, столь же разнородные, как и сама Мексика. Вот о чем в смятении размышлял Мартин Гаррет в ту ночь, когда стоял у окна отеля «Гиллоу» и созерцал спящий город. 6 Встреча на Сокало Мартин уже обжился в Мехико. Ему нравились пестрая уличная толчея, музыка шарманок, искры, летящие с трамвайных проводов, грохот автомобилей, мчавшихся по мостовой в обгон экипажей. Нравилось немыслимое смешение людей всех классов и сословий, заполнявших тротуары, соседство великолепных магазинов с убогими ларьками, европейских лиц и костюмов на центральных улицах и площадях, не уступающих Парижу или Мадриду, с индейцами, напоминавшими ацтекских идолов, на восточных окраинах, где после захода солнца еще зажигали масляные фонари и газовые лампы: мужчины носили широкие белые штаны и рубахи, сандалии, огромные сомбреро, женщины – необъятные юбки, а иссиня-черные волосы заплетали в косы или закручивали двумя узлами ниже затылка. В центре города, где старина причудливо перемешивалась с модерном, пахло лошадиным навозом, дымом факелов, кориандром, цветами, грязью. Сложенные из черного камня дома колониальной постройки перемежались современными железобетонными зданиями, и весь этот город с его проспектами, которые по вечерам освещались электричеством и с каждым годом все гуще заполнялись автомобилями, бурлил жизнью, горел огнями и прятался во тьме. Роскошь и нищета уживались в этой столице. Около полудня Мартин шел по улице Платерос, обходя кучки прохожих, толпившихся перед витринами. Он устал и хотел пройтись: битых два часа провел в Департаменте горнорудной промышленности, утрясая технические детали контракта на разработку северных залежей с министерским чиновником – одним из тех, кто сохраняет свое кресло при любых властях и любит это подчеркивать, – причем исконная мексиканская расхлябанность затягивала эти переговоры до бесконечности. Тем не менее Мартин добился своего. Маркиз де Санто-Амаро по возвращении в Испанию – пять дней назад он сел на пароход в Веракрусе – будет рад получить радиограмму, только что отправленную ему компанией «Минера Нортенья». Что же до Эмилио Улуа, которого новые обстоятельства заставляли помалкивать, тот продолжал – ничего не поделаешь! – за лучезарными улыбками таить злость и досаду. Уже у самой площади, возле кафедрального собора, Мартин скользнул рассеянным взглядом по витрине ювелирной лавки «Эсмеральда». И, вдруг увидев отражение некоего человека – шляпа слегка сдвинута назад, руки в карманах, под расстегнутым пиджаком вьется по жилету часовая цепочка, – не поверил своим глазам и решил сначала, что это кто-нибудь другой, просто похожий. В растерянности он остановился, обернулся и стал вглядываться в загорелое лицо с пышными усами и полунедельной щетиной того, кто рассматривал выставленные в витрине золотые и серебряные изделия. И наконец, решившись, сделал несколько шагов к нему: – Сеньор полковник. Тот обернулся с неожиданной для Мартина опаской. На нем была свежая, но очень мятая сорочка с мягким воротником, повязанным галстуком-шнурком. Жесткие и недоверчивые темно-карие глаза уперлись в лицо Мартина, как дула двустволки. Но вот человек узнал его, и взгляд смягчился. – М-мать… Ты что здесь делаешь, дружок? – Гораздо удивительней мне видеть здесь, в этом городе, вас, сеньор полковник Вилья, – в одиночестве и в толпе. Вилья кивнул на двоих коренастых мужчин, которые стояли в нескольких шагах и внимательно наблюдали за Мартином. – Да, как видишь, не в таком уж я одиночестве… Как посмотреть… – Я думал, вы на своем ранчо в Сан-Андресе, – продолжал недоумевать Мартин. – По крайней мере, так газеты писали. – Я стараюсь поменьше светиться. А здесь, в Мехико, у меня кое-какие делишки… – Он подмигнул инженеру как сообщнику, прикоснулся к шляпе. – И потому я тут, по-ученому говоря, инкогнито. – Позвольте спросить, делишки личного порядка или официального? Вилья жизнерадостно расхохотался: – Позволить-то я позволю, да вот ответа не дам… А тебя каким ветром сюда занесло? – По работе, – пожал плечами Мартин. – Я здесь уже порядочно и побуду еще. Вилья оглядел его с удивлением: – Вид у тебя понарядней, чем в Хуаресе, сеньор гачупин. Вижу, дела идут недурно? – Грех жаловаться, сеньор полковник. – Да брось ты чины-звания… Мы не в армии. Мартин сердечно улыбнулся: – Язык не повернулся бы обратиться к вам иначе. Вилья благодарно кивнул, поглядел кругом, остановив взгляд на своих охранниках, и жестом приказал им отойти. Потом достал из жилетного кармана часы, открыл крышку: – Встреча у меня через пятьдесят минут, я просто убиваю время… Хотел купить гостинчик Люсите, супружнице моей… – Он улыбнулся с неожиданной теплотой, спрятал часы. – Сколько было у меня жен, а к алтарю пошел только с ней… чудно, правда? Ну, в конце концов, самые высокие башни рушатся, и самые удальцы сковывают себя узами… Мартин прикоснулся к полю шляпы и, намереваясь продолжить путь, извинился: – В таком случае не смею задерживать. – Да постой, куда ты сорвался? – Вилья ухватил его за рукав. – Я рад тебя видеть, а побрякушки подождут. Давай пройдемся. Они медленно двинулись вперед, огибая площадь и собор в направлении к Санто-Доминго. Полковник вдруг помрачнел: – Слушай-ка, ты вот человек ученый и к тому же со стороны, что думаешь о политическом положении? Как тебе дон Панчо Мадеро? – Но ведь я иностранец, сеньор полковник, у вас, можно сказать, проездом… Не мне об этом судить. – Мозги мне не крути, сделай милость. Ты уже давно у нас, успел повоевать, как и я… Скажи как мужчина мужчине, что думаешь о нем. – Он в трудном положении, – искренно ответил Мартин. – Теряет поддержку – и с каждым днем все больше. А пресса как с цепи сорвалась. Клюет его остервенело. Вилья печально прищелкнул языком: – Я очень уважаю президента. Он мне кажется единственным порядочным человеком среди всех этих стервятников. – А мне кажется, одних добрых намерений недостаточно, чтобы держать власть. – Я думаю то же самое, и меня это очень беспокоит. Дону Панчито подрезают крылья сторонники Диаса, которые так никуда и не ушли, а все, что он наобещал народу, трудно выполнить. Один останется. А? Тебе так не кажется? – Полностью согласен. Он в самом деле совсем один. Вилья, забыв приличия, обернулся вслед двум женщинам, прошедшим мимо. Потом пренебрежительно обвел рукой и улицу, и, казалось, весь город: