– Политическое давление? Вот как вы это называете? – А как бы вы хотели, чтобы я это называл? – Ну-ну. – Улуа откинулся на спинку кресла. – Стопроцентный испанец демонстрирует нам свое чистоплюйство. Да кем вы себя возомнили? Кто вы такой? – Я знаю, кто я такой, – спокойно отрезал Мартин. – Но одно дело – пользоваться расположением Рауля Мадеро, а другое – использовать его так бесстыдно. – Выбирайте выражения. – Я говорю о собственном бесстыдстве, дон Эмилио. Повторяю: есть на свете такое, на что я не способен. Мексиканец издал очень неприятный смешок. – Однако в Хуаресе вы оказались способны на многое. – Это совсем другое… Совсем не то же, что давать взятки в высоких кабинетах. – «Минера Нортенья» взяток не дает. Мы лишь убеждаем. – В таком случае считайте, что я обделен даром убеждения. Улуа взял авторучку, отвинтил колпачок, собираясь что-то подписать – чей-то смертный приговор, подумал Мартин, и уж не мой ли? – но снова надел его, а ручку положил на место, между сигарным ящиком и бронзовой пепельницей, изображавшей чарро на коне. – Здесь у нас Мексика, Гаррет. Забывать об этом бывает накладно. Мартин заморгал: – Да вы мне никак угрожаете, дон Эмилио? Улуа улыбнулся до крайности неохотно: – Разумеется, угрожаю. После достопамятной встречи в «Гамбринусе» ничем иным и не занимаюсь. За необходимость сносить мои угрозы и иметь их в виду вам будет прибавлено жалованье. Он открыл ящичек и, изучив его содержимое, выбрал гавану средней длины. И, чиркнув спичкой, долго и тщательно раскуривал ее, словно позабыв о Мартине. – Такими возможностями не пренебрегают, – сказал он с неожиданной резкостью, выпустив первые несколько клубов дыма. – Если братья Мадеро вам обязаны, это идет на пользу нашей компании. А вы, в свою очередь, обязаны тем, кто вас принял на службу. И платит жалованье, не так ли? – Наверно… – Ах вот как? Всего лишь «наверно»? – Ну да, я обязан компании, – согласился Мартин. – В таком случае помните, что долг платежом красен. Я устал от всей этой революционной белиберды, которой вы так нас скомпрометировали. Но если ваши авантюры открыли вам доступ в президентский дворец, используем это сейчас для нашей пользы. – Это не мой стиль работы, дон Эмилио. Я не гожусь для… Он замялся. Улуа сморщил лоб: – Для взяток, вы хотели сказать? Мартин молчал. Улуа отмахнулся от вздорной мысли, как от докучной мухи: – Может быть, и не придется… Может быть, Рауль Мадеро сделает все из чистой благодарности и от доброго отношения к вам… А если нет, у нас всегда в запасе имеется вечный способ, неубиваемый козырь… Auri sacra fames – «проклятая золота жажда»[24], как говорили древние. – Боюсь, что я не справлюсь. – Справитесь со всем, что будет вам приказано. Вспомните, какое доверие оказал вам маркиз де Санто-Амаро, – вы ведь не хотите разочаровать его, не так ли? Улуа пососал сигару и удовлетворенно оглядел плотный столбик пепла. – Выполняйте свои обязанности, Гаррет, – добавил он через минуту. – Мы ведь оставили вас здесь не затем, чтобы вы по воскресеньям гуляли по Чапультепеку или ходили в театр, а вы меж тем только этим и заняты… – Он улыбнулся не без лукавства. – Ну, не считая регулярных визитов к барышням на выданье. Он снова набрал в рот дыма, выпустил его, проводил взглядом расплывающиеся в воздухе голубоватые кольца и поставил локти на обтянутую сафьяном столешницу. – Думаете, не знаю, что вы ухаживаете за этой хорошенькой индианочкой, дочкой Антонио Ларедо? Что не пропускаете ни одного журфикса и прогуливаетесь с ней по Реформе и у Чапультепека, правда в сопровождении тетушки с карабином? Мартин ответил не сразу. От этой бесцеремонности он на миг лишился дара речи. – Дон Эмилио, вы не имеете права, – вымолвил он наконец. Мексиканец рассмеялся еще неприятней, чем в первый раз: – До тех пор, пока вы служащий компании и находитесь здесь в командировке, я имею право на все. – Я не допущу… – В самом деле? Чего же именно вы не допустите? Показывая, что разговор окончен, он пренебрежительно указал Мартину на дверь. Тот поднялся, коротко кивнул и, задыхаясь от негодования и стыда, двинулся к выходу. – Послушайте, – вслед сказал Улуа. – Ваша личная жизнь меня не интересует. Мне нет дела, ходите ли вы в салон Ларедо или в кабаре на улице Куаутемока… А интересует меня компания «Минера Нортенья». Мы не знаем, сколько продлится благоприятная конъюнктура. Как долго сможет президент удерживать власть в ее нынешнем виде. И эта неопределенность заставляет торопиться с подписанием. Чтобы все обрело законный вид, прежде чем Мадеро слетит. Он говорил сухо и резко. Мартин, застывший на ковре у дверей, повернулся к мексиканцу и молча слушал. – Мы спешим. Понимаете, Гаррет? Очень спешим. Мартин кивнул, не размыкая помертвевшие губы. – Сделайте одолжение… – уже иным, примирительным тоном сказал мексиканец. – Будьте паинькой, возьмите эти бумаги и отправляйтесь к своему старому боевому товарищу. Предложите необходимое, посулите разумное, вцепитесь в него мертвой хваткой и не отпускайте, покуда он или его брат не поставят свою подпись. Если этот номер не пройдет, мы столкнемся с большими проблемами. – Улуа запыхтел сигарой и окутался завесой дыма, скрывшей его лицо. – А вы – в первую очередь. Когда трамвай остановился напротив конного памятника королю Карлосу IV, который мексиканцы называют «Кабальито», «Лошадка», Мартин вылез и зашагал по обсаженному дубами бульвару Пасео-де-ла-Реформа. Он оделся соответственно случаю – темный костюм из итальянской фланели, шляпа, желтые перчатки, бамбуковая трость. День был погожий, солнце не раскалило, а лишь согрело воздух, и по фешенебельной магистрали вдоль окруженных садами красивых белых и серых зданий толпами шли пешеходы, мчались экипажи. Подражая парижским Елисейским Полям, аристократический Мехико – те, кто еще со времен Порфирио Диаса стал власть и деньги имущим, – возводил на бульваре роскошные особняки, над которыми кое-где еще трудились каменщики. Все здесь радовало глаз монументальной и элегантной новизной. Особняк Ларедо выделялся из двойного ряда зданий в неоклассическом или модернистском стиле: он хоть и был выстроен недавно, однако в духе старых колониальных асьенд – просторное патио, окруженное галереей и прекрасным садом с лиловыми и красными бугенвиллеями, фонтаном и маленькой домовой церковью из дерева и кованого железа. Мартин пересек вестибюль, выложенный темным камнем, отдал слуге шляпу, трость и перчатки и вышел в патио, направившись к этой церкви, где в ее тени, в плетеных креслах в окружении клумб с гладиолусами и папоротниками вели беседу несколько человек – две горничные в передниках и наколках подавали им чай, кофе и шоколад. Мартин поздоровался, был принят с радушной непринужденностью, благо, бывая в этом доме часто, стал здесь уже почти своим, и с чашкой кофе уселся в кресло. – Мы вас заждались, – сказала донья Эулалия, от которой веяло ароматами крема «Симон» и туалетной воды «Флорида». – Виноват, дела задержали, – ответил Мартин. Тетушка, то разворачивая, то закрывая веер, глядела на гостя весело и едва ли не сообщнически, потому что молодой испанец пользовался ее расположением. Она была старше других годами и потому с удовольствием играла роль хозяйки и церемониймейстера, распоряжаясь прислугой и тасуя темы для разговоров, как колоду карт. – Делу время, как известно… – Да-да, разумеется. Через стол, сервированный серебром и фарфором, смотрели на Мартина глаза цвета голубого кварца, и инженер испытал тихую радость, убедившись, что они не выпускают его из поля зрения. Йунуэн Ларедо была, как всегда, хороша: платье лилового шелка, андалузская шаль на плечах, иссиня-черные волосы, разделенные ровным пробором и туго стянутые в узел на затылке. Эта гамма изысканно контрастировала с кожей оттенка корицы, светлыми глазами и отделанными аквамарином серебряными серьгами: казалось, весь свет, сколько ни было его в саду, создан для того, чтобы подчеркнуть ее красоту. – Шестицилиндровый – просто чудо, – говорил кто-то. – Чудо инженерной мысли. Мартин присоединился к разговору. Речь шла о машинах: молодой адвокат, женатый на кузине Йунуэн, сравнивал свой недавно купленный бензиновый «хадсон» со «студебекером» и «хапп-йетс» на электротяге. Еще за столом были подруги Йунуэн – сестры Роза и Ана Сугасти, жившие неподалеку, на проспекте, – супруга адвоката, секретарь испанского посольства, с которым Мартин познакомился в «Жокей-клубе», и двое мужчин лет тридцати, белокурых, веселых и живых, носивших испанские имена, но за германскую наружность прозванных Макс и Мориц. Девятым был капитан Кордоба, который вяло перелистывал роман Хавьера де Монтепина и время от времени поднимал голову. Он был в штатском – серая визитка, узкие брюки, ботинки – и выглядел очень элегантно. – Вот наш инженер может рассказать нам об особенностях… – заметила дона Эулалия. – Нет, я не очень в этом разбираюсь, – уклонился Мартин. Такой ответ сильно удивил секретаря посольства Пако Тохейру – пухлого, уже изрядно облысевшего к своим тридцати пяти годам галисийца с белокурой бородкой. Он носил очки, от которых нос казался приплюснутым. – Вас не интересуют автомобили? – Пожалуй, что нет. Йунуэн смотрела на Мартина с нежной улыбкой, адресованной ему одному. Он не знал, разделяет ли она его чувство, но был уверен, что не остается безразлична к нему – разумеется, в пределах, дозволенных воспитанной мексиканской барышне из хорошей семьи. Прогуливаясь под благожелательным приглядом тетушки, они беседовали о пустяках и наслаждались паузами, казавшимися Мартину очень многозначительными и даже романтическими. Участие в событиях на севере, о которых он избегал упоминать, но о которых знали все, окутывало его авантюрным и почти героическим флером. Поскольку все уже убедились, что от прямых вопросов он уклоняется, любопытство свое удовлетворяли обходными путями. Спрашивали, например, чем революционеры отличаются от бандитов. Что из себя представляют убийцы и насильники Ороско и Панчо Вилья или что Мартин думает о так называемых сольдадерах – женщинах, сопровождающих войска. Об этом как раз осведомилась одна из сестер Сугасти: губы у нее кривились уничижительно, но глаза горели жадным интересом, а любопытство, скрываемое деланым простодушием, придавало ей особенной женственности. – Для них это вполне естественно, – немного подумав, ответил Мартин. – Они не представляют даже, что можно поступить иначе. У каждой есть муж, и она идет следом за ним. Никакого драматизма, все просто и легко. – Безропотно приемля свой горестный удел, – припечатал Тохейра. Йунуэн вздохнула: – Какое печальное слово, да? «Безропотно»… – Это ведь относится не к ним одним, – сказала тетушка. – Самоотречение присуще женщине независимо от ее социального положения. – Она оглядела гостей, давая им осознать важность своей мысли. – К несчастью, нам ли, мексиканкам, этого не знать? Она – быть может, неосознанно – прикоснулась кончиком веера к тому месту, где на груди, обтянутой черным муслином, висел золотой медальон с миниатюрным портретом расстрелянного мужа. Вмешалась Ана, вторая сестра Сугасти: