Он погрузился в угрюмое молчание, но через минуту нарушил его: – Говорили, там были замешаны женщины. И снова замолчал. Они пересекли маленькую площадь, где скамейки и кусты уже тонули в темноте. Фонарь на дальнем углу освещал нижнюю часть капитанова лица – усы и твердо очерченный, решительный подбородок. – Они были закадычными друзьями, – наконец заговорил он. – Братьями, в сущности. Второй ходил в том же чине. Имя его было Хасинто Карвахаль, и меня назвали в его честь. Дружили еще с той поры, как были кадетами. Люди верные долгу и отважные, люди чести, мексиканцы до мозга костей. – Но как же… – Это особенная страна. Нравы здесь своеобразные и жестокие, как вы, наверно, уже могли заметить. Он негромко, сквозь зубы засмеялся, и Мартин не мог не спросить себя, к чему же приведет их такой необычный разговор. Да уж, надо думать, ни к чему хорошему. – Они повздорили, – продолжал капитан, – и один сказал другому то, чего не следовало говорить. Допустил, знаете ли, пресловутую бестактность. Они очень любили друг друга, но есть такое, чего не… Ну ладно. Короче говоря, они спокойно сели рядом, каждый взял левой рукой левую руку другого, а правой прижал ствол револьвера к его груди… Мартин замер – застыл, опираясь на трость. – Неужели то, что вы мне рассказываете, – правда? – спросил он, не веря своим ушам. – Чистейшая. Мой отец получил пулю, но успел выстрелить дважды. Оба погибли на месте… Каково? – Чудовищно… Мягко сжав его руку, Кордоба предложил продолжить путь. – О-о нет. Ничего подобного. Просто это Мексика. Сумерки угасли окончательно, небо заблестело звездами, а в ларьках, киосках, лавочках стали загораться лампы и фонари – бумажные или стеклянные. Редкие и тусклые электрические уличные фонари, перемежаясь с маломощными газовыми, масляными или керосиновыми, заиграли на фасадах отблесками, похожими на желтых, красных и синих светлячков. – Так что позвольте и мне теперь допустить бестактность… Вы влюблены в Йунуэн Ларедо? У Мартина пересохло во рту. И голос вдруг стал хриплым. – А вы? – Да, разумеется, – очень непринужденно ответил капитан. – И я наблюдаю за вами. – С какой целью? – Как человек терпеливый, я изучаю текущий момент. Желаю удостовериться в том, что ее интерес к вам – явление случайное и временное или же нечто более серьезное. Сарказм обжег Мартину губы. – Желаете дать мне шанс, капитан Кордоба? Очень великодушно с вашей стороны. – Зовите меня, пожалуйста, просто Хасинто. – Будь по-вашему. А что насчет моего собственного интереса, Хасинто? – Да это в порядке вещей. Вас не в чем упрекнуть. Кто бы не заинтересовался такой женщиной? Даже Макс и Мориц, как вы могли заметить, лелеют надежды. Несколько шагов он прошел молча и издал пренебрежительный холодной смешок: – Но шансов у них нет. И снова замолчал, а потом повернулся к Мартину: – Мне кажется, это роднит нас с вами. – Роднит? – Ну, до известной степени. – Не до той ли, что сближала вашего отца с его другом? – Может быть, и до той. Есть нечто общее. Они уже миновали черные стены Сьюдаделы. В маслянистом свете, шедшем из окна продуктовой лавчонки, стала видна загадочная улыбка капитана. – Вы ведь у нас проездом, Мартин. Здесь не осядете… Рано или поздно уедете куда-нибудь еще или вернетесь в Испанию. – Опасаетесь, что захочу увезти Йунуэн? Умыкну ее? – Не могу исключить такой возможности. – А если мой, как вы говорите, интерес серьезен? А если она разделяет мои чувства? Что тогда? – Тогда? Тогда, боюсь, придется мне быть куда бестактнее, чем сейчас. Они проходили сейчас под фонарем, и их удлинившиеся тени скользили по мостовой. Фонарь осветил тонкую изящную фигуру капитана – трость он держал в правой руке. Заметив, что Мартин наблюдает за ним, он поднял левую, показал, что в ней ничего нет. – Пожалуйста, поймите меня правильно. Я кадровый военный, могу оценить все, что вы делали в Хуаресе, и отношусь к этому со всем уважением. Вы не похожи на тех, кого можно запугать угрозами, а потому не ищите их в моих словах. Я всего лишь хочу объяснить вам как можно точнее положение дел… Что бы вы сделали на моем месте? Мартин немного подумал: – Если бы я увидел, что Йунуэн явно отдает предпочтение другому, я, как кабальеро, отошел бы в сторону. – Явно? – Да. Губы капитана скривились в саркастической усмешке. От желтоватого света лицо его казалось восковым. – Да, разумеется. – Смех его позванивал сталью и был опасен, как занесенный клинок. – Но видно, что вы не мексиканец. Секретарь открыл перед ним дверь и закрыл у него за спиной. Окно кабинета Рауля Мадеро в Национальном дворце выходило на запруженную народом площадь Сокало, где мимо двойного здания старинного испанского собора ехали трамваи и экипажи. Сюда Мартина привел по лестницам и коридорам швейцар, сдавший его с рук на руки секретарю, а тот после сорока пяти минут ожидания в приемной под портретом падре Идальго[26] ввел его в кабинет. – Как я рад видеть вас, дорогой друг! Как я рад! Брат президента слегка пополнел. Сказываются застолья в «Гамбринусе», подумал Мартин. Слишком много сидит за столом и давно уже не скачет на коне под свист пуль. Они были ровесниками, но Рауль выглядел старше. Оставив тонкие усы, он сбрил бороду, прежде скрывавшую скошенный подбородок, а его элегантный серый костюм-тройка, сорочка с твердым воротничком, шелковый галстук и сверкающие башмаки давно сменили мятую куртку, запыленные гетры и пистолет на боку – в таком обличье Мартин видел его в боях под Хуаресом. Прежним остался лишь теплый блеск глаз – таких же, как у брата. – Уж простите, смогу уделить вам только несколько минут. Новые неприятности на севере. – Серьезные? Рауль неопределенно повел рукой: – Могут таковыми стать… Паскуаль Ороско отбросил наконец увертки и заявил, что больше не признает президента… Рассказываю вам об этом, потому что очень скоро это станет достоянием гласности. Мы уже пригласили кое-кого из журналистов. – Ждете последствий? – Этот негодяй обуян таким тщеславием, что от него ждать можно чего угодно. Раз уж он ввязался в политику, значит решил, что имеет право на все. Он ослеплен собственной гордыней. Любезно, но несколько рассеянно Рауль жестом предложил посетителю сесть. Тот повиновался, чувствуя себя очень неловко. Виной тому был не прием – вполне сердечный, – а цель его визита. – Вот именно этого нам и не хватало, – сказал Рауль. – Мало того что генерал Рейес взбунтовал свои части, а Сапата поднял мятеж в Морелосе, так теперь еще и это… По отношению к Рейесу президент, конечно, проявил недопустимую мягкость. – Он нахмурился. – Расстрелял бы тогда, как мы ему советовали, сейчас все вели бы себя поосторожней. Но вы сами знаете, что за человек мой брат, – он патриот, человек чести, но чересчур мягкосердечен. Вот и мечется меж греками и троянцами. Мартин поднялся. Он даже почувствовал облегчение. Вопрос решился сам собой. Появился прекрасный повод уйти и оставить все как есть. Уважительная причина для Эмилио Улуа и фирмы «Минера Нортенья». – В таком случае, дон Рауль, не смею вас задерживать больше. У вас есть дела поважней. – Конечно, но я не могу так поступить с вами. Сядьте-ка, сядьте! Мартин повиновался. Рауль снял очки и сейчас перебирал бумаги на столе, где стояла в рамке фотография, сделанная во время боев за станцию Бауче и запечатлевшая братьев Мадеро, одетых по-походному, – Франсиско, Густаво, Эмилио и его самого. – Я никогда не забуду Хуарес и то, что вы там сделали, – сказал Рауль, продолжая просматривать бумаги. – Вы, наверно, пришли насчет концессий, да? – Да, на разработку залежей Нижней Калифорнии. – Лицо Мартина горело от стыда. – И еще по поводу тарифов на кое-какие продукты, связанные с… Рауль, подняв голову, прервал его: – Да-да… Знаю. Но времена сейчас трудные, сами знаете. – Без сомнения. Мадейро откинулся на спинку кресла и сказал очень серьезно: