– Да? А мне вот сдается, что нет. Теперь, когда засадили за решетку, на него всех собак повесят, всё ему припомнят. Про кобылу уже речи нет – теперь спросят и за то, что с чужими женами блудил, и за то, что присвоил двести семьдесят тысяч песо… А он ведь и вправду их взял. Но для чего взял? Чтобы войско кормить, потому что от правительства, за которое мы бьемся и гибнем, ломаного грошика не дождешься… – Гарса понизил голос, чтобы не слышали остальные: – Набрешут и про золото в Хуаресе. Воспоминания ожили в душе Мартина. Зазвучало эхо давней тайны. – Что-нибудь новое? – Да нет, инженер. Как сквозь землю провалилось. Вошли Макловия Анхелес и с ней еще одна сольдадера, неся чугун с атоле[30] и корзину лепешек, и бойцы обступили женщин в ожидании своей очереди. Макловия издали бесстрастно посмотрела на Мартина, никак не показав, что узнала его. На боку у нее по-прежнему висел револьвер в кобуре; индейское лицо с приплюснутым носом и толстыми губами, как и раньше, было сурово. Она тоже похудела, а под большими черными глазами залегли темные круги. – Желаешь? – предложил Гарса. Мартину было неудобно отказываться, и майор самолично принес ему порцию, а потом присел рядом на корточки. Мартин стал есть, но без особой охоты. Атоле был кислый, а тортильи холодные и пересушенные. – Ну что? Мы заслуживаем кормежки получше, а? – спросил наблюдавший за ним майор. – Наверно… – Не наверно, а точно. Со всем уважением, в рот нельзя взять. Панчо Вилья жил на своем ранчо, но вернулся, потому что президент попросил его вернуться. – Это так. – Разумеется, так. И мы вместе с ним пошли воевать, показывая, кто мы и чего стоим… Все знают, что мы делали. – По правде сказать, в газетах вас почти не упоминают. Пишут только о федеральных войсках и о национальной армии. – Замалчивают! В Тлауалило мы жестко сцепились с людьми Ороско. Разнесли хвост их колонны, пленных всех перебили. Ты знал об этом? – Нет. – А под Конехосом опять же наша бригада врезала им… В столичных газетах об этом тоже не писали? – Тоже. Ни словечка о вас не было. – А как мы гнали этих свиней-«колорадос» от Хименеса до Эскалона! Кого живыми взяли – повесили или расстреляли. А в Рельяно, где на каждого нашего приходилось трое ихних, тоже не спасовали… Этот предатель Уэрта обязан нам по гроб жизни. Казалось, что это имя в буквальном смысле у него поперек горла: Гарса с трудом проглотил кусок и запил водой. – Эти мрази нас там бросили… Боеприпасов не дали… По десять патронов на брата, представь! Мартин наконец дожевал тортилью. Макловия Анхелес с каменно-непроницаемым лицом наблюдала за ним издали. Мартин хотел было вытащить платок, чтобы вытереть пальцы, но передумал. И вытер их о низы брюк, хоть и знал, что тем самым приговаривает их к прачечной. Хеновево Гарса поглядел на него одобрительно. – Да и сеньор Мадеро хорош, – сказал он чуть погодя. – Несколько лет морочил нам голову посулами и обещаниями, которые так и не сумел выполнить… А теперь войском считает одних федералов… Кинул он нас, попросту говоря. – И что же с вами будет? Снова отправят воевать? – Все это плохо пахнет, – качнул головой мексиканец. – Ходят слухи, что бригаду расформируют… Людей распишут по взводам регулярной армии, а нас, командиров, отправят по домам, у кого они есть. С пустым карманом, с холодными ногами и раскаленным котелком. Там и сгниешь. Тяжело вздохнув, он открыл кожаный кисет и извлек оттуда заранее свернутую самокрутку: – А ты по-прежнему не куришь, инженер? – Не курю. Майор достал зажигалку с желтым фитилем, ладонью крутанул колесико. Сощурился от густого терпкого дыма. – Потому и бегут люди. Дезертируют. Дураков-то нет… Остаемся мы – самые надежные. – Он показал на своих бойцов. – Твоюжмать и прочие… Из своей шкуры не выскочишь… Знаешь поговорку – «Попугаем родился, зеленым и помрешь»? Однако даже самые лучшие устали. Уйдет Панчо Вилья – уйдет и последняя надежда. Он замолчал и задумался. Затянулся самокруткой, выпустил дым через ноздри и повторил: – Последняя надежда. Макловия, по-прежнему не сводя глаз с Мартина, собирала посуду. Гарса заметил ее: – А-а, вот она, моя старуха. Ты видел ее? Верна, как собака. – Вы счастливый человек, майор. – Чего ж я буду возражать, если так оно и есть? Мне повезло с бабой. Он наклонил голову и провел загрубелой ладонью по седеющим волосам. Потом добродушно улыбнулся: – Ты ей пришелся по сердцу, инженер. Нравишься ей. – Вот бы не подумал, – удивился Мартин. – Ну еще бы! Она у меня такая. Он все так же сидел на корточках и задумчиво покуривал. Сказал немного погодя: – В Рельяно, когда нам так солоно пришлось, потом, ночью уже, ты всплыл у нас в разговоре… Я ее спросил: вот если меня грохнут, за кого бы она пошла замуж? Она задумалась – ты ведь знаешь, она попусту болтать не любит, – а потом сказала: «За инженера». – Да ты шутишь, майор. – Вот и нет. Так она сказала, этими самыми словами. Мартин недоверчиво отмахнулся: – Быть того не может. Мы с ней двух слов друг другу не сказали. – Это ее суровый вид с толку сбивает. Шутить не любит, уж что есть, то есть. Он затянулся в последний раз и погасил окурок о землю. – Так или иначе, но хорошо, что она тебя назвала. – Майор повел вокруг себя опасным взглядом. – Назвала бы кого иного, я бы ей шею свернул. И улыбнулся скупо и зловеще. Мартин же продолжал недоумевать: – А в чем разница? – Ты чистый. – Что значит «чистый»? – Сам знаешь. Он поднялся на ноги, растирая поясницу. И Мартин тоже встал. – Просьбица до тебя есть, инженер. – Слушаю. Выполню, какая бы ни была. – Ты живешь в другом мире, знаешься с большими людьми… Устрой так, чтобы навестить генерала Вилью в тюрьме. – Ну, допустим. А дальше что? – Если получится, скажи ему, почему мы сидим здесь тише воды ниже травы… Скажи, что не вышли защищать его от этой измены, потому что стоит только нам дернуться, как нас в пыль раскатают. Но те, кто остался, – остались верны ему. И что мы до сих пор верим, что нет закона выше, чем умереть за него. Майор, надевая старую шляпу с жестяной звездой на тулье, подошел к дверям. Мартин направился следом. Вдвоем они вышли наружу, под открытое небо, сиявшее так ярко, что глазам было больно. – Передашь Вилье, если свидитесь? – Обещаю. Поставив винтовку меж колен, у входа в шахту дремал часовой. Гарса окликнул его, и тот открыл глаза, приподнялся. – Вот же сукины дети, – пробормотал майор. – Нагрянет противник – всем нам крышка. – Он далеко. – Да я не про одних «колорадос» толкую… – А-а. Бурые терриконы громоздились на склоне холма, а ниже, на равнине, раскинулся Парраль. Отблеск солнца на глади реки казался клинком, рассекающим приземистые белые домики предместий. – Хорошо хоть у тебя дела пошли, – сказал Гарса. – Да я просто вернулся к своему делу.