– После всего, что ты устроил в Хуаресе и в Монашьем Овраге, да с твоей ученостью, они бы должны были назначить тебя министром чего-нибудь. Мартин рассмеялся: – Политика не для меня. Кроме того, я все же остаюсь испанцем. – Однако в Хуаресе воевал не хуже мексиканца. Они дошли до коляски Мартина и попрощались за руку. – Что теперь намерен делать, майор? – Кабы я знал… Хотелось заработать на этом столько, чтоб купить маленькое ранчо да разводить там скотину… И жить там с моей Макловией… Но как бы не так. Жалованье – меньше тридцати песо: это если платят. А к федералам завербоваться мне уже поздно. – Но революция… Гарса поглядел на него пристально. Тянущийся из-под поля шляпы шрам казался глубже и темнее. – Чушь не мели, инженер. О какой революции ты толкуешь… Была она – да вся вышла, растаяла в изменах и вранье. Богатые остались такими же, как были, да и бедные тоже. Это говорит тебе тот, кто эту самую революцию делал. 8 Дело чести Часовые, решетки, опять часовые. Эхо разносит звон ключей, лязг запоров. Коридор тюрьмы Сантьяго Тлателолко напоминал полосу препятствий, но вот наконец открылся неправильной формы, на удивление чисто выметенный двор. А по нему в полном одиночестве, с непокрытой головой, без пиджака, в сорочке, перекрещенной подтяжками, расхаживал, заложив руки за спину, Франсиско Вилья. – На себя не похож, – прошептала Диана Палмер. В самом деле, думал Мартин, покуда они подходили ближе. Вилья выглядел неважно – побледнел, похудел, осунулся. Он был небрит, а всклокоченные курчавые волосы давно нуждались в стрижке. На вошедших он глядел с любопытством, как будто не сразу их признав. Но вот наконец густые усы встопорщились от улыбки. – Ма-ать… – сказал он. Проникнуть к нему оказалось задачей непростой, и, чтобы решить ее, потребовалось объединить усилия. Американкой двигал профессиональный интерес: она желала взять интервью; какую цель преследовал Мартин, он и сам понимал не вполне отчетливо. Может быть, любопытство? Или, может быть, давняя симпатия к Вилье, воскрешенная встречей с майором Гарсой? Надежда получить ответы на вопросы, заданные давным-давно? Или все это, вместе взятое? Они разговаривали без помехи – лишь двое охранников посматривали на них издали. Переходя из одной части двора в другую, где чередовались свет и тень, Мартин передал Вилье поклон от Хеновево Гарсы, и арестант принял это почти равнодушно. – Значит, ты видел его и он в порядке? – Могло быть гораздо хуже, генерал. Вилья прищелкнул языком: – Брось ты это… Я здесь всего лишь заключенный Франсиско Вилья. Диана принялась задавать заготовленные вопросы о текущем положении дел, о целях военной кампании против Ороско и о политических перспективах. Вилья, вопреки обыкновению, отвечал скупо и осторожно. Отбросив апломб и нагловатый напор, столь ему присущие, он, казалось, опасался брать на себя какие-либо обязательства, особенно когда речь зашла о предстоящем процессе и о полной потере интереса к нему со стороны президента Мадеро. – Право, не знаю, сеньора, что сказать вам по этому поводу. Поживем – увидим. – Однако президент до сих пор не выступил в вашу поддержку. Вас это не удивляет? – У дона Панчито свои причины вести себя так, а не иначе, свои обязательства. На его плечах – тяжкое бремя, но я знаю, что он ценит меня и не допустит несправедливости. – А что вы можете сказать о Викториано Уэрте? – Только одно – меня оболгали в глазах сеньора генерала. И все его ответы были в том же роде – обтекаемые и уклончивые. Мартин слушал внимательно и рта не раскрывал. Вилья говорил миролюбиво и примирительно, смиренно, осторожно и почти покорно, но Мартин видел его в бою, да и потом, на улице Платерос, перед тем как Вилья по личной просьбе самого Мадеро вернулся в строй. А потому считал, что немного знает его, и это знание противоречило нынешнему поведению генерала. Подозрения его крепли, когда Вилья поднимал голову – на вопросы Дианы он отвечал, уставившись на носки своих башмаков, – и на миг встречался взглядом с Мартином. И каждый раз в глубине кофейных глаз вспыхивала на миг искорка затаенной злой издевки. По окончании интервью Вилья вежливо улыбнулся Диане и, показав на Мартина, сказал: – С вашего позволения, сеньора… хочу сказать инженеру несколько слов наедине. Потом взял его под руку и отвел в сторону, в угол двора. Косясь на журналистку и двоих охранников, понизил голос: – Ну что, дружище, в каком виде ты нашел моих людей в Паррале? – Не в лучшем, – честно ответил Мартин. – Пребывают в унынии и в забросе. Вилья скривился: – Их там бросили гнить? – У меня создалось такое впечатление… Им не доверяют. – Их презирают, – с горечью процедил Вилья сквозь зубы. – Как и меня. И таких людей! Закаленных в стольких боях! Цвет Мексики! Он уставился на собственную тень – солнце падало под таким углом, что она съежилась и приплюснулась. И сплюнул, будто выстрелил, так, что плевок попал в самую ее середину. – Эта тварь Уэрта ненавидит меня и моих людей. Не терпит, чтобы ему перечили. Боится, как бы кто не занял его место. – Он тяжело вздохнул и взглянул на Мартина. – Боится он меня, индеец вшивый, вот и все. Потому и грохнуть хотел, да не дали. – Я вот не могу понять, генерал, почему же президент терпит все это. – Дон Панчито – добрый человек. – Вилья воздел руку, словно отпуская президенту этот грех. – И он не виноват. Просто вокруг него столько стервятников, клюющих падаль, что они не дают ему… – Пусть так… Но Мадеро вам стольким обязан. – Да, это правда, сущая правда… Обязан. Я ведь слова ему не сказал, когда мы взяли Хуарес и он предпочел мне Ороско и его холодную голову… Наверно, решил так: ну куда мне этот разбойник, на кой черт мне сдался этот дикарь, деревенщина? И правильно решил. И меня отставили, а я стерпел. – Но ведь потом он позвал вас посоветоваться… – И это правда. Когда Ороско начал наглеть, дон Панчито послал за мной, стал спрашивать у меня советов, и я ему их давал открыто и честно. Мы как раз тогда с тобой встретились, помнишь? – Помню, конечно. Я тогда удивился и обрадовался. – А я жил себе на своем ранчо в Сан-Андресе, вдали от всех и всего. Даже выучился на гитаре играть, представь… И может быть, это было самое счастливое время в моей жизни. Но сеньор президент лично попросил – и я вернулся на службу, и вот погляди, какое я от него схлопотал спасибо. С унылым видом он поскреб подбородок. Потом вдруг вскинул голову: – Я влюбился в демократию, а? Как ты считаешь? Но знаешь, эта дамочка платит скупо. В другом конце двора Диана разговаривала с охранниками и что-то записывала в блокнот. Время от времени она нетерпеливо поглядывала на Мартина и Вилью, но тот не спешил отпускать инженера. И снова схватил его за руку. – Ведь эти сволочи едва не расстреляли меня, – зашептал он. – Все в дело пошло, всё мне припомнили – и кобылу-то я увел, и приказам не подчинился, и то, и се, и черт, и дьявол… Науськанный предателем Ороско, генерал Уэрта решил выбросить меня из колоды. Знаешь, когда шесть стволов уставились мне в грудь, я чуть было не обделался… Если бы не президентов брат Рауль, там бы меня и кончили. – Не могу понять, почему президент так себя ведет. – Я тоже в толк не возьму… Не мычит, как говорится, не телится… Однако же все-таки пошевелился. Знаешь, я думаю, он скоро вытащит меня и из этого дерьма – на то он и президент страны. – Ему могут не позволить. – Или сам не захочет. Все, кто раньше под пятой Порфирио Диаса сидел да помалкивал, теперь заделались революционерами и клевещут на тех, которые и вправду сражались за свободу. Он наконец выпустил руку Мартина из крепкой хватки. Тяжело вздохнул. – Дьявол меня сюда занес. В тюряге сидеть – хуже, чем в гробу лежать. Разве что за это время научусь толком читать и писать. Меня учит мой сокамерник, один такой из Морелоса, сапатист. Нельзя же всю жизнь чушкой неграмотной оставаться… Диана и охранники стояли в отдалении, но Вилья все же понизил голос: – Ты вернешься в Парраль? – Я вроде бы не собирался. Мексиканец всматривался в лицо Мартина пытливо и изучающе, словно проникся к нему новым интересом. В лицо, подумал тот, или в самое нутро. – А все же… смог бы ты снестись с майором Гарсой? – наконец вымолвил Вилья. – Можно попробовать, – подумав, сказал Мартин. – Сам понимаешь, потихоньку от всех. Так, чтоб знал он, ты да я. – А что ему передать? Вилья заговорил еще тише: