– Что птицы никогда не вьют гнезд на прежнем месте. Улетают в другие страны, или прячутся где-нибудь, или еще чего… И что сейчас пришло время перелетов. – Он подмигнул Мартину как сообщнику. – Понял, о чем я? – Вроде бы понял. – И еще скажи, что когда птички отправляются в полет, летят они на север. И само собой, собираются на другом берегу реки Браво. А уж оттуда – в Эль-Пасо, штат Техас. Мартин еще немного подумал. – Понял, – сказал он наконец. – Я знал, что ты поймешь. Панчо Вилья вдруг на глазах преобразился. Спокойная, лукавая улыбка, вдруг заигравшая на его лице, была улыбкой пумы, которая медленно приближается к беззащитной добыче. Он хлопнул Мартина по плечу, раскатился веселым, полнозвучным, почти грубым хохотом, мельком взглянул на двоих охранников, а потом закрыл глаза, запрокинул голову к синему небу, подставив лицо ласкающему прикосновению солнечных лучей. В доме Ларедо хозяева и гости допивали кофе и шоколад. С фонографа «Виктор» звучал голос Карузо, исполнявшего «Amor ti vieta»[31]. Через открытые окна, выходившие в патио, мягкий вечерний бриз чуть пошевеливал тюлевые занавески в гостиной, где за столом донья Эулалия и сестры Сугасти играли в бриску[32]. – Козырь – черви! – Вот и славно… пойду с четверки. – Ой, господи, нету у меня червей! – Ну так ступай в банк, деточка. Мартин и Йунуэн сидели на диване. Покрыв плечи красивой испанской шалью, девушка взволнованно читала вслух стихи из «Скорого поезда»[33]: Посланью к вам удел сужден счастливый, Пусть автор этих строк – отныне прах и дым, Но все же, прочитав, припомнить бы смогли вы Того, кто обещал явиться к вам живым. Она замолчала и взглянула на Мартина. Глаза ее вдруг повлажнели, и тот почувствовал внезапный прилив нежности. – Я всегда останавливаюсь на этом месте, – сказала она, кладя книгу на колени. – Начинаю так волноваться, что не могу читать дальше. – В самом деле, прекрасные стихи, – заметил Мартин. Йунуэн покачала головой и сказала почти наивно: – Это больше чем прекрасные стихи… Пустая платформа… письмо… и этот поезд, следующий своим путем… – Она замолчала, подыскивая слова. – Это печально, как… – Как наша жизнь? – Что за глупости? Жизнь вовсе не печальна. Жизнь прекрасна. Синие самоцветы были все еще подернуты влагой. Мартин показал на книгу: – Прекрасна до тех пор, пока прекрасна. – Как ты всегда рассудочен… – с упреком сказала она. – Досада берет от твоей рациональности! – Ты ошибаешься, друг мой… Ох, если бы все в этом мире было разумно и рационально. Тетушка и подруги, не принимая участия в разговоре, продолжали партию. Заполнявший гостиную голос Карузо и меркнущий свет навевали светлую грусть. Йунуэн закрыла книгу и посмотрела на Мартина очень серьезно: – Ты ведь не останешься в Мексике, правда? В этих неожиданных словах звучал не только вопрос. – Не знаю, что ответить тебе… – уклончиво сказал Мартин. – Сколько-то времени пробуду здесь… – А потом? – До этого «потом» еще далеко. Рано думать об этом. – Нет! Никогда ничего не бывает рано, – чуть выпятив подбородок, произнесла она убежденно и твердо. – Два дня назад папа говорил со мной о тебе. Его беспокоит твое положение. Удивленный Мартин откинулся на спинку, закинул ногу на ногу: – А какое у меня положение? – Он сказал, что, если ситуация в стране изменится, твои связи с людьми из правительства могут сильно тебе навредить. – Он ожидает перемен? – Ну, ты ведь знаешь, какие идут разговоры… Какие ходят слухи… Тревожно как-то… – В таком случае не хотел бы компрометировать вас моими визитами, – сухо сказал Мартин, ощутив неловкость. – Пожалуйста, не говори глупости! Никого ты не компрометируешь! Мы тревожимся за тебя, а не за нас… Папа в добрых отношениях с кем надо. Карузо смолк. Мартин поднялся. – Поставь что-нибудь повеселее, – попросила Йунуэн. – Я слабо разбираюсь в музыке. – Да не важно. Поставь что хочешь. На столе, рядом с граммофоном, лежали несколько пластинок. Мартин наугад взял одну – это оказалась Нелли Мельба[34] – и, покрутив ручку, бережно поставил под иголку. И вернулся на диван, а вслед ему понеслись первые аккорды арии Джильды из «Риголетто». – Я имела в виду, – сказала Йунуэн, когда он уселся рядом, – что ты, наверно, не сможешь долго оставаться в Мексике… И что тебе, возможно, придется уехать. – И это беспокоит твоего отца? – Это беспокоит меня. Она произнесла эти слова тихо и нежно. Глядя не на него, а на стол, за которым играли тетушка и сестры Сугасти. – Ты приедешь в Испанию, Йунуэн? – набрался смелости Мартин. – Ты хочешь сказать – в том случае, если… Кончиками пальцами, слегка он коснулся ее тонкой руки: – Да, разумеется. В том случае, если. Она по-прежнему смотрела на стол. – Не знаю. И с этими словами очень медленно убрала руку, положила ее на закрытую книгу. И еле слышно произнесла: – Боюсь оказаться на пустой платформе. Мартин выпрямился и сказал торжественно: – Никогда, покуда я жив. Йунуэн наконец взглянула на него. Казалось, синий кварц затуманился. – Ты уверен, Мартин? Ты способен гарантировать мне… – Ну, моя жизнь… – Именно об этом я и говорю… – В том, как она смотрела на него сейчас, не было ничего от юной барышни. – О твоей жизни. Мартин не знал, что ответить. Он чувствовал себя так, словно ощупью пробирался во тьме. И возникало предчувствие потери – неминуемой и невосполнимой. Он глубоко вздохнул, силясь его рассеять. – Я наблюдаю за тобой каждый раз, как ты листаешь газеты или иллюстрированные журналы, – продолжала Йунуэн. – Каждый раз, когда кто-то комментирует положение на севере или на юге… Ты никогда не говоришь об этом, но я смотрю на тебя – и все вижу.