– Пять патронов, – сказал он, вгоняя ее обратно. – В моем револьвере шесть, но одну я вытащу. – И протянул пистолет Мартину. – Это браунинг. Надеюсь, знаете, как им пользоваться. Инженер, ничего не ответив, взял оружие. Он чувствовал ярость – усталую, холодную и спокойную: желание как можно скорей покончить с этим абсурдом. Рукоять пистолета холодила ему ладонь. – На семи шагах. Идет? Мартин промолчал и на этот раз; он глядел, как капитан удаляется, пока тот почти не исчез во тьме. Трое у фонаря, не трогаясь с места, издали наблюдали за происходящим. – При свидетелях лучше, – донесся голос Кордобы. – Чтобы никто не мог сказать, что один пристрелил другого. Мартин оттянул и отпустил ствол. Со звонким щелчком первый патрон ушел в патронник. – Стрелять без команды, – сказал Кордоба. – Tirez vous les premiers, messieurs les français[37]. Мартин несколько раз глубоко вздохнул, задерживая дыхание, потом поднял руку с пистолетом. Он отказывался думать и старался, чтобы ни одна мысль не проникла в голову. Ничего не должно было отвлекать его – ничего, даже неизвестность, темной пропастью разверзшаяся у ног. Тень, чуть различимая во тьме, была его целью, и он сосредоточился на ней, словно весь остальной мир перестал существовать. Когда он прицелился, удары сердца стали отдаваться в ушах и в пальце, нажимавшем на спусковой крючок. Пам. Грохот выстрела оглушил его, вспышка ослепила. Пистолет подпрыгнул в руке, будто жил собственной жизнью, а Мартин, продолжая целиться, выстрелил еще два раза подряд. Пам. Пам. Запахло сгоревшим порохом и дымом. В семи шагах смутный силуэт осветился красноватыми вспышками выстрелов, и звук их долетел до Мартина вместе с эхом его собственных. Он услышал, как совсем близко от него стремительно пронеслись крошечные кусочки свинца, а потом почувствовал удар – он давно ждал его, – от которого крутанулся на месте: сильнейший толчок в левое бедро, внезапно онемели бок и нога, и Мартин навзничь упал на мостовую. Боль он почувствовал потом – внезапную и пронзительную судорогу. Он никогда прежде не испытывал подобного и потому не удержался от стона. Закрыл глаза, все еще ослепленные вспышками, а когда открыл, сумел разглядеть в полумраке, с которым бессилен был справиться далекий фонарь, лицо склонившегося над ним Хасинто Кордобы. – Я вас уважаю, друг мой, – сказал тот. Тогда Мартин закрыл глаза и стал медленно соскальзывать в темную бездну. 9 Десять дней в феврале О бегстве Панчо Вильи Мартин узнал в «Оспиталь Хенераль» незадолго до того, как врачи разрешили ему вернуться в номер отеля «Гиллоу». В зависимости от политической позиции газеты давали разные версии случившегося, но все сходились в одном: бывший герильеро[38] совершил побег из тюрьмы с помощью кого-то из ее сотрудников, потом, переодевшись и сменив внешность, сел на корабль в Мансанильо, на берег сошел в Масатлане и теперь либо скрывается в горах на севере, либо перешел границу и сейчас пребывает в Штатах. Уверяли, что его видели в Сан-Диего, в Тусоне или в Эль-Пасо. Что же касается Мартина, то после небольших осложнений – в поврежденных пулей тканях началась инфекция, с которой справились не сразу, – рана наконец очистилась, стала заживать и рубцеваться. Уже через неделю после выписки он смог ходить без костылей и даже без палки. Как раз в это время, пребывая в положении выздоравливающего, он принял в своем номере трех визитеров. Первым был Эмилио Улуа, который, по своему обыкновению не обременяя себя любезностью, поинтересовался состоянием инженера, выбранил его за то, что ввязался в этот инцидент – «омерзительный», как он выразился, – сообщил, что уведомил о безответственном поведении Мартина маркиза де Санто-Амаро и что в ожидании дальнейших инструкций из Мадрида Мартин может не спешить с выходом на службу. Покамест – это слово Улуа выделил – «Минера Нортенья» продолжит оплачивать счета из отеля и выдаст Мартину жалованье за этот месяц. А дальше видно будет. – Скорей всего, и если повезет, – с надеждой резюмировал он, – начальство распорядится посадить вас на пароход, идущий в Испанию, и тем самым навсегда избавит меня от вашего присутствия. – Не может такого быть, дон Эмилио, – шутливо ответил Мартин. – Вам будет страшно не хватать меня. – Ну еще бы… После вашей авантюры в Хуаресе совершенно ясно, что сейчас без услуг вооруженного охранника-пистолеро нашей компании не обойтись никак. Вторая встреча оказалась и вовсе неожиданной. В последний день января уже под вечер бой принес Мартину визитную карточку: – Этот кабальеро просил передать, что ждет вас в «Жокей-клубе» через полчаса. Мартин выскочил на улицу со шляпой в руке, торопливо завязав галстук и набросив пиджак. Прошагав четыре квартала, отделявшие отель от «Дома с изразцами», он пересек просторный холл, назвался швейцару и поднялся на первый этаж, держась за железные, украшенные медью перила лестницы, – длительные физические усилия все еще давались ему с трудом. В одной из гостиных, под сводом старинных балок из темного кедра, у большого витражного окна, отражавшего свои разноцветные стекла в венецианских зеркалах на противоположной стене, в удобном кресле сидел с газетой Антонио Ларедо, отец Йунуэн. – Благодарю, что пришли. Знаю, вы еще не вполне оправились, но мне показалось, что встречаться в вашем отеле нам неудобно. Как вы себя чувствуете? – Хорошо. Ходить пока трудновато, но через несколько дней я буду как новый. Ларедо – тщательно выбритый, с белокурыми бакенбардами, и светлыми, как у дочери, глазами – снял очки в золотой оправе и небрежно бросил их на стол поверх газет. – Вам повезло, – сказал он. – Повезло бы еще больше, если бы пулю получил мой противник. – Да, конечно. – Ларедо рассматривал его с вежливым любопытством. – Что-нибудь знаете о Чинто Кордобе? – Нет. С тех пор, как он привез меня в госпиталь. – Несколько дней назад мы получили от него письмо. Он жив и здоров, воюет в Морелосе с этой швалью. Ларедо жестом подозвал официанта и, не спрашивая Мартина, заказал два коньяка «Мартель». Потом откинулся на спинку кресла. – Я признателен вам за то, что вы еще не побывали у нас дома. – Я собирался, – кивнул Мартин. – Когда окончательно оправлюсь – непременно. – Мне кажется, это неудачная идея. – Простите? Ларедо был очень серьезен. Даже глаза его, став жесткими, из голубых сделались серыми. – Я как раз об этом намеревался поговорить с вами. Вы общаетесь с моей дочерью? – Я написал ей письмо из госпиталя. И думал, что… Ларедо жестом человека, привыкшего повелевать, прервал его. Короткое и властное движение. – Она не ответила вам, не так ли? – Так. Не ответила. Думаю, из-за того, что ситуация сложилась неловкая. – Правильно думаете. Сомнительная честь – быть на устах у всех, тем паче если была стрельба. Ни мне, ни Йунуэн это ни к чему. Вы знаете, наверно, что семья наша занимает в Мексике определенное положение. А репутацию надо оберегать. Мартин счел, что будет уместно сказать что-нибудь в свое оправдание: – Эту ситуацию форсировал капитан Кордоба. – Возможно, – равнодушно улыбнулся Лоредо. – Но Чинто мы знаем с детства. А вас нет. Подали коньяк. Лоредо погрел свой бокал в руке. Я родился, сказал он, в астурийском городке Луэрсес, который даже не обозначен на карте. Спасаясь от голода, покинул его в четырнадцать лет и в Хихоне сел на пароход. Оказавшись в Веракрусе, просил милостыню, подметал улицы и был чернорабочим. – Судьба ко мне оказалась благосклонна. Поработав какое-то время в компании, занимавшейся экспортом древесины и кож, я открыл собственное дело, разорил моего прежнего хозяина и купил в конце концов его фирму. Он как-то осторожно пригубил. Попробовал и, кажется, остался доволен. Мартин к своему бокалу не прикоснулся. – Меня в Мексике знают. И уважают в мире финансов. Йунуэн – моя единственная дочь. Понимаете мое положение? – Прекрасно понимаю. – Я не хочу обижать вас сомнениями в чистоте ваших намерений. Моя сестра Эулалия уверяет, что вы чудесный юноша. Она очень высокого о вас мнения. И тем не менее… – Что? – Я знаю людей, сеньор Гаррет. Всю жизнь их изучаю и имею с ними дело. Знаю, кто чем дышит. Ларедо чуть качнул бокал и задумчиво понюхал коньяк. – У вас почтенная профессия… Сведения мои обширны и достоверны. К сожалению, есть и темные пятна в недавнем прошлом. И я имею в виду не перестрелку на улице Куаутемока. Ларедо отпил еще глоток и поставил бокал на стол. – А положение ваших друзей из правительства довольно щекотливое… Я бы даже сказал шаткое положение. – У меня нет друзей в правительстве. – Да кто бы ни были на самом деле, они таковыми считаются. Или вас считают. Открылась застекленная дверь, и в салон вошли несколько человек – партнеров Ларедо, который рассеянно им кивнул. Хотя они уселись в другом углу, он понизил голос: – Мадеро ведет нас к катастрофе. Он окружил себя честолюбцами, он лишен качеств политика и чувства реальности. А также чувства патриотизма. – Но он зато человек с принципами, – возразил Мартин. – Не будьте так наивны. И принципы не стоит возводить в абсолют, и народы не так слепы, чтобы идти на смерть ради доктрины, которая ведет их к катастрофе. И которая, кроме того, способна спровоцировать вторжение северного соседа. Ларедо взглянул на стеклянную дверь так, будто улица должна была подтвердить правоту его слов.