– Я хотел бы видеть вашу племянницу. Всего на миг. Взгляд тетушки будто подернулся ледком. Она принялась изучать застежку браслета, словно засомневавшись в ее прочности. – Моего брата сейчас нет дома… – Когда вернется, засвидетельствуйте ему, пожалуйста, мое почтение. Но все же я хотел бы проститься с Йунуэн. – Мне кажется, это лишнее… – Тетушка натянуто улыбнулась. – Вы ведь скоро вернетесь… – Это неизвестно. – Я передам племяннице, что вы заезжали. Бедняжка сама не своя все эти дни… Столько ужасов вокруг, столько жестокости. Она ведь еще так молода, так впечатлительна… Мартин поднял руку: – Донья Эулалия. – Да? – Я не знаю, когда вернусь в Мехико и вообще в эту страну. После нашего столкновения с Хасинто Кордобой ваш брат попросил меня прекратить всякое общение с Йунуэн, и я его просьбу выполнил. Но сейчас я уезжаю, и никто не скажет, надолго ли. И что со мной будет – тоже. И потому я не могу уехать, не обменявшись с ней хотя бы несколькими словами. В будущем… Голос доньи Эулалии утратил прежнюю мягкость: – Мартин, в вашем будущем Йунуэн нет. Как нет и вас – в ее. Он терпеливо улыбнулся, потому что ждал чего-то подобного: – Хотелось бы услышать это из ее уст. – Едва ли моя племянница… Заскрипела и чуть приоткрылась дверь. Мартин оглянулся и увидел Йунуэн, которая стояла в проеме, не переступая порог. Темное легкое платье на ней особенно подчеркивало прозрачную голубизну глаз. Он сделал шаг к ней, но тетушка удержала его за руку. – Я уезжаю, Йунуэн, – с чувством произнес он. – Далеко уезжаю… и другого выхода у меня нет. Донья Эулалия по-прежнему удерживала его. Девушка стояла неподвижно, смотрела на него и не размыкала губ. Самоцветная голубизна казалась безмятежна. Выражение глаз не изменилось. Ни искорки какого-либо чувства не блеснуло в них. – Если вернусь, я хочу, чтобы ты знала… Слова замерли на устах Мартина, когда он увидел, как Йунуэн, не отводя глаз, медленно притворила дверь. И исчезла. Тетушка разжала пальцы: – Ты должен понять, в каком мы положении… Она вновь перешла на «ты», и в голосе больше не было прежней холодности. Но Мартину было уже все равно. Чувствуя странную пустоту под ложечкой, он кивнул, показывая, что понимает. Потом повернулся кругом и вышел. В свете фар смутно виднелась извилистая дорога. Показывались на миг и скрывались во тьме дорожное полотно из гравия и земли, повороты, деревья и скалы, подмытые недавними ливнями. Машина – «Пирлесс-25» – была в хорошем состоянии, шла ходко, держа тридцать-сорок километров в час. Верх был поднят, но подсвеченная и оттого ставшая заметной пыль проникала внутрь, изводя Мартина и Диану, сидевших сзади. Шофер-мексиканец, словоохотливый Сильверио, споро управлялся с педалями и рулевым колесом. – Поспите, если есть охота, – сказал он перед выездом. – Не беспокойтесь ни о чем, я родом из Тлакскалы, дорогу знаю… Если обойдется без аварий и колесо не спустит, упаси господь от этого, завтра к вечеру будем в Веракрусе. Выехали из Мехико ранним вечером, с удивительной легкостью покинув город и без препон миновав два кордона – охранная грамота американки сильно упрощала дело. И сейчас машина, где в багажнике рядом с двумя сорокалитровыми канистрами бензина и запасным колесом нашлось место и их чемоданам, одолевала те без малого пятьсот километров, что отделяли Мехико от Веракруса. – Отдыхайте, сеньоры, – не унимался водитель. – Спите вволю, положитесь на меня. Последовать его совету было не так-то просто. Помимо пыли, мешали резкие гудки, которые Сильверио давал на каждом из многочисленных закрытых поворотов, и песенки, которыми он разгонял дрему: Не ходи, дружок, в бандиты, Слишком рано не женись, А по свету поброди ты, Прежде к миру приглядись. Диане хотелось спать, и она попробовала пристроить голову на плечо к Мартину, но машину подбрасывало и трясло, и это отбивало сон. Мартин снял пиджак, свернул его и попробовал устроить ей изголовье, но ничего не вышло. – Да оставьте… – наконец сдалась она и выпрямилась. Мартин снова натянул пиджак, потому что, помимо пыли, в салон автомобиля проникал и ночной холод. – Где мы сейчас едем, Сильверио? – спросила Диана. – Скорей ближе к Тесмелукану, чем дальше от него… Километров шестьдесят до Пуэблы. – Опасная трасса… – Ай, сеньора, грех жаловаться… Есть и похуже. Иногда мимо проносились особняком стоявшие лачуги или целые деревеньки, в темноте казавшиеся призрачными. Не видно было ни души, и темноту прорезали только фары да тусклая луна, плывшая в разрывах туч по черному небу с редкими звездами. Сильверио сосредоточенно рулил. Вовремя притормозив, он объехал лошадь, внезапно оказавшуюся на шоссе. Из-под колес взметнулись пригоршни щебня, забарабанили по брызговикам, как пули. – Ах, чтоб тебя!.. – вскричал водитель. Но руль из рук не выпустил. Миновав препятствие, прибавил газу и засвистал свою песенку. Потом обратился к пассажирам: – А знаете, ведь испанцы шли из Веракруса в Теночтитлан по этой дороге? По этой самой! Представьте! Без машин, без ничего… Пешком или на лошадях вроде той, которую мы чуть было не угробили только что. Да и самих себя заодно. Я ей: «Милая девица, Быть с тобою – быть в раю, Перестать пора стыдиться, Брось ты, право, эту моду, Распечатать дай колоду Драгоценную свою», — запел он, но через минуту снова заговорил: – А вы ведь испанец, да? – Испанец, – ответил Мартин. – Ай, как славно! Потому что я, вот весь как есть, малинчист[40], сердцем чист. Родом-то я из Тлакскалы, как и сказал. А в тех местах жили индейцы, которые воевали за испанцев против Монтесумы – тот им житья не давал, угнетал всячески… Вы знали об этом? – Конечно, – сказал Мартин. – Верные союзники Кортеса. – Истинная правда, сеньор! Верные и сто раз проверенные. Он засмеялся, довольный своим каламбуром. И продолжал: – И потому мне особенно приятно везти испанца… Потому что – прошу прощения, сеньора, за такие слова – мы с испанцами вместе дрючили всю эту мразь. На пятом часу пути, проехав поворот на Пуэблу, Сильверио остановил машину у придорожной гостиницы. – В сон клонит, а это нехорошо… Да и вам не грех отдохнуть немного. Покуда он заправлял бак, проверял уровень масла и давление в шинах, чтобы утром не тратить на это времени, Мартин и Диана поужинали черепаховым супом и холодным пирогом с мясом, которые подала им заспанная хозяйка. В отеле имелась только одна комната – клетушка, обклеенная выцветшими обоями, где, накрытая ветхим, скверно пахнущим одеялом, стояла кровать с тюфяком, набитым маисовыми листьями. – Могло быть и хуже, – с насмешливой покорностью судьбе сказала американка. Они поставили чемоданы, убрали одеяло и, в чем были, повалились на кровать, скудно озаренную сальной свечой, воткнутой в бутылку. Хоть Мартин и устал с дороги, но никак не мог заснуть – слишком много крутилось в голове мыслей, ощущений и воспоминаний о недавних событиях.