— А? Старьевщик Юсупка. Говорит, Трегубов брал у него иногда старые безделушки. Пришел, говорит, вечером, калитка открыта. Дверь в доме открыта. Никого нет. Странно. Меня позвал. А старик на втором этаже… И, доложу я вам, страшной смертью умер. Пытали его. — Пытали? — переспросил Архипов. Михеев указал на дверь пальцем. — А, разрешите спросить, эта его племянница… — Что? — Она все время здесь была? — А вам какое дело? — строго спросил Архипов. Михеев моментально отступил: — Нет-нет, ваше благородие, просто вопросец задал… Архипов постоял молча, соображая, что ему теперь делать. Надо было срочно ехать на место преступления. Но он не мог бросить Машу. — Кто-то остался в доме Трегубова следить, чтобы посторонние не вошли? — Да какие посторонние? — махнул рукой Михеев. — Ночь-полночь. — То есть никого? — продолжал напирать Архипов. — Это черт знает что! Дом набит ценными вещами, а вы… Михеев виновато развел руками, хотя на самом деле совершенно не чувствовал себя виновным. Мало того, в нем росло возмущение этим молодым выскочкой, неизвестно откуда свалившимся в Сухаревскую часть. Вот еще, у самого на губах молоко не обсохло, а чехвостит его, Михеева! Да он, Михеев, почитай уж как пятнадцать лет квартальным тут служит! Его каждая собака знает и уважает! А этот… Вишь ты, девчонку у сутенера увел за бесплатно, а сам из себя высокое начальство строит. Да и девчонка хороша! Глазки взволнованные, губки дрожат, грудь под платьем так и ходит ходуном. Хороша девчонка. Так и получить ее будет нетрудно, если тот усатый не врет. Михеев сглотнул. — Подождите меня на крыльце, — буркнул Архипов и взялся за ручку двери. Михеев топтался на месте, ожидая, что пристав откроет ее и даст снова взглянуть на девчонку. Но Захар Борисович нахмурился. — Ну что вы ждете? — Иду-с, — пробормотал квартальный, развернулся и, едва слышно выругавшись, пошел к выходу. Михеев вышел на улицу и стал оглядываться в поисках сутенера. Наконец, он увидел усатого и поманил к себе. — Так ты говоришь, что молодой человек забрал у тебя девчонку? — Точно так, — ответил усатый. — Девчонка, говоришь, с желтым билетом? Сутенер кивнул. — Это хорошо, — задумчиво произнес квартальный. — Я ее видел. Говоришь, она сбежала? — Сбежала! — подтвердил Дмитрий Ильич. — Ну а, скажем, если я ее тебе верну? — спросил Михеев. — Что тогда? — Отблагодарю, — ответил сутенер. — Ты пока не торопись, — сказал назидательно квартальный. — Это не такое простое дело. Если получится, дашь мне ее на неделю бесплатно, а там делай с ней что хочешь. Усатый энергично кивнул. — Договорились. — Где тебя найти? — спросил Михеев. Усатый вынул визитку и с легким поклоном подал ее квартальному. — Вот по этому адресу. Михеев обернулся на двери Сущевской части, сунул визитку в карман и махнул сутенеру. — Иди теперь и жди. Не мозоль глаза. Только давай побыстрее. Сутенер ушел, а Михеев вернулся к крыльцу. Когда Архипов вернулся в комнату, Маша стояла за креслом, вцепившись в спинку руками. — Этого не может быть, — сказала она. Архипов вздохнул. — Боюсь, это правда, — произнес он. — Дядю убили? — спросила Маша. Архипов кивнул. — Я сейчас должен поехать на место преступления, — сказал он. — А как же я? — растерянно спросила Маша. Захар Борисович вынул из кармана связку ключей и нашел на ней нужный.. — Вот, — он протянул ключ. — Запритесь изнутри и ждите, пока я не приеду. Здесь вас никто не тронет, не беспокойтесь. — А если начнут стучать? — Отвечайте, чтобы подождали меня. — А если начнут ломать дверь? — с испугом спросила Маша. Архипов усмехнулся. — Никто ничего ломать не будет, — ответил он ласково. — Не бойтесь. Здесь вы в полной безопасности. Думаю, что до утра сюда никто вообще не придет, кроме меня. А когда я вернусь, мы с вами решим, что делать. Он смущенно остановился, подумав, что Маше, возможно, захочется в туалет, но никак не мог понять, что предложить в этом случае. — Я постараюсь вернуться как можно быстрее, — сказал он наконец. — А лучше всего, если вы поспите немного. Маша протестующие мотнула головой. — Я не усну! — Ерунда, — сказал Архипов, — вы уже засыпали только что. — Я не усну, — сказала девушка. — Как я могу уснуть? Убили дядю… — Да… — пробормотал Архипов. — Простите, я… не подумал. Хорошо, просто подождите меня здесь и обязательно запритесь изнутри. Он должен был уже уходить, но все медлил. Ему очень не хотелось оставлять Машу здесь одну. Да и самому не хотелось уходить от нее. — Да, — сказал он вдруг, — я очень вас прошу: больше не убегайте. Не заставляйте меня волноваться за вас. — Я больше не убегу, — тихо сказала Маша. — Я буду ждать, пока вы не придете. — Честно? — спросил Архипов. — Честно, — ответила Маша, глядя ему прямо в серые тревожные глаза. Ей очень хотелось прильнуть к нему, чтобы он обнял ее крепко-крепко и не отпускал, пока не рассеется в теле тревога, пока не уйдет вся ее боль. Но она не решалась сделать даже полшага к молодому человеку. Архипов постоял еще молча, будто ждал. Потом указал на ключ и вышел. Маша заперла дверь, села в кресло, сжимая ключ в кулачке, и глубоко вздохнула. Она слышала, как Архипов прошел по коридору, как закрылась дверь за ним, когда он вышел на улицу. А потом наступила тишина, и только изредка всхрапывали кони пожарный конюшни во дворе части. Чем дольше она сидела и думала о своем нынешнем положении, тем тверже понимала, что Захар Борисович не должен узнать о ее приключениях, о публичном доме и о том, что с ней сделал Дмитрий Ильич сегодня вечером. Она крепко сжала губы и вдруг удивилась перемене, с ней произошедшей. Да, за два дня она стала женщиной, но совсем не в том смысле, как об этом судачили подружки там, дома. Она не чувствовала никаких изменений в своем теле, но душа ее теперь больше не была душой девчонки. Она больше не грезила ни принцами, ни приключениями. В ней теперь жили только два чувства — злость к тем людям, которые сотворили зло с ее телом. И нежность к человеку, который, может быть, не ведая того, спас ее душу. 10 Ночная тревога Мирон, как обычно, пил: размеренно, экономными движениями, словно дрова колол. Опрокидывал стопку, коротко вытирал усы и, откусив огурец, клал его обратно на серую тарелку в мелкой паутине трещинок. Водка не брала Мирона, в отличие от Скопина. Только глаза стекленели, но сидел он прямо, не опираясь на спинку стула, будто в седле перед атакой. Он однажды сказал Скопину, что если выпьет лишнего, то просто тут же и упадет. Но Иван Федорович никогда не видел этого, поскольку его собственный предел наступал гораздо раньше.